Кукла 5 (СИ) - "Мир" - Страница 6

Безопасность для них есть только в пределах нашей квартиры! Вот только… Безопасность, да? Хех! от голодной смерти в четырех стенах их кто спасет⁈ Они ведь не охотники! И мясом с монстров долго питаться не смогут! Мана тварей погубит их, убьет!

Родители простые люди! Им нужна простая еда! И эту еду нужно где-то брать! Где-то покупать! Ну или хотя бы воровать. И где, и кто её для них достанет⁈ И домой доставит… Мы? Голые и нищие, без гроша за душой, мертвые пятерки?

— Да уж… дела… сеструх! Пойдем, дойдем до аптеки! Дело есть.

— М? — высунулась её мордочка в дверной проход в комнату, словно бы она только и ждала моего вопроса, хотя на самом деле топала в детскую из туалета, где сбросила не только лишнею жидкость, но и твердость, — Ты спятил⁈ — смерила она меня взглядом сверху вниз, как видно оценив мой внешний вид по достоинству.

И желтизну, и красные глаза…

— Вот потому и надо…

— Да уж! Тог… ааа… — хотела она сказать что-то иное, но замялась, потеряла нужные слова, и в итоге и вовсе сдулась, не зная, что сказать.

Встряхнулась, сосредоточилась, посмотрела на меня глазами полными решимости.

— Я сама схожу! Одна!

— Тебя из стороны в сторону мотает, как на корабле в шторм, — скривился от такого дела, глядя на неё, и припоминая то, как она шла от стенки к стенки по дороге из сортира, а в сортире, чуть мимо толчка не промахнулась, пикируя, на стульчак.

И это я не вспоминаю тот факт, что она сейчас в принципе порой не контролирует свое тело, что решает начать дрожать и спазмироватся явно само по себе, от восстановления защемленных нервов в шейном отделе позвоночника.

У неё, так-то, очень серьёзная травма! Пусть она и не понимает этот факт до конца. Ведь боль, тоже блокирована.

— Вместе пойдем! В режиме кентавра!

Я за ноги, что хоть и простреленные, но кости целые, и двигать ими я могу, пусть и хромая. А сестра… имеет не настолько побитый вид лица, как у меня! Хотя бы в части глаз, а с остальным поможет грим.

— Ты уверен? — вновь смерила меня сестрица внимательным взором сверху донизу, поджав нижнюю губу, как это делает мама, когда чем-то явно недовольна.

И эмоция эта явно неистинная, а напускная, сестрица проверяет эффект, какой дает эта вот, слизанная с родительницы мимика. Учится даже в таком состоянии! Молодец! И я ею горжусь! И эта еще одна причина, почему сеструха будет сверху, торгуя личиков — у неё с эмоциональной маской все лучше, чем у меня!

Да и язык подвешен как надо, пусть она и теряется временами, когда собеседник говорит «не по тексту», или разговор ходит в неожиданное русло, незнакомую сферу, где сестренка может только плавать, а иногда и какать. Не говоря уже о том, что принятия решений, ей порой очень тяжко даются.

— Уверен, вполне! Заодно потренируешься отыгрывать роли! Тебе же нужна практика, ведь так?

Она кивает в ответ, сознаваясь, что кривляться пред зеркалом ей надоело, а я тот еще чурбан в плане демонстрации реакции общества на ту или иную позу. Она прекрасно осознает, что ей, учащейся на книгах, категорически не хватает практики общения с людьми! И ни я ни родители, этими людьми быть не можем.

Ей нужна практика! Ей нужно отыгрывать разные роли! И на разных людях! Учится… манипулировать! Или хотя бы подавать себя в нужном ключе. А не сидеть взаперти, в тайнике, неделями, играя лишь для самой себя, кривляясь, глядя на собственное отражение. Так… много не достигнешь! И быстро упрешься в потолок понимания, имея лишь одну, собственную точку зрения. И по факту — уже.

— Так что попрактикуемся! Сегодня… будешь у нас, злобной уродливой ворчливой и стервозной бабой!

— Брр! — встряхнулась сестра, и сложила ручки на груди.

Отвернулась от меня в пол оборота, вздернув носик, сделал губки бантикам, и выдала капризным тоном маленькой девицы:

— Нит! Не хочу! — повернула голову, не меня позы и выражения лица, показала язык, добавив слова, уже иным, с скрипучим голосом старухи — Но сыграю! — словно карга многолетняя, старая, с завалинки печи скрежетающая, на глаза не показывающаяся.

Актриса! Профессионал! Покорительница сердец и театров! — и я рассмеялся в ответ. — А так же завалинок и печей, и гроза всех детей!

— Что? — продолжила скрипеть карга, хотя сама сестра, если сдерживается со смеху, и улыбка так и лезет на уста.

— Иного ответа я от тебя и не ждал.

— Ну почему же? Я бы могла предложить иной вариант! Например… старая сгорбившаяся бабка! — сгорбилась она в проходе, говоря все тем же голосом, решив соответствовать обликом словам, и высунув из руки копьё древком вперед, опершись на него, как на клюку. — Внучок, и как тебе не стыдно⁈

— А может дед?

— Да не! — распрямилась деваха, перестав корчить роль престарелой перечницы и начав говорить нормально, поглядывая на древко копья, смотрящее теперь в потолок из перевернутой ладонью к верху руки, — У меня лицо, даже под гримом, даже под пластилином, все равно не мужское! Оно… — задумалась сестрица, навалившись боком на дверной косяк, и убирая копье обратно в тайник, — детское? — взмахнула рукой, глядя на меня.

— Ага, а потому бесполое, и нас друг от дружки трудно отличить по лицу.

Сестренка поглядела на меня, внимательно изучая лицо, о чем-то задумалась, погружаясь в себя, до чего-то додумалась, сама себе кивнула, и сделала вывод:

— Да не, лица то у нас как раз разные! А вот тела, если меж ног не смотреть, одинаковые! Да и то… — стала она водить взглядом по моим рукам-ногами, и торсу с животом, вновь погружаясь в мысли, — есть отличия. Мы… не одинаковые? — вновь взмахнула ручкой, и вновь задумалась, словно бы пытаясь понять, хорошо это, или плохо.

Но на этот раз додумать мысль я ей не дал, и пояснил свой выбор «роли» для сестры и облика для нас обоих:

— Вот именно поэтому, потому, что мы дети, никаких стариков изображать мы не будем. Любой, кто увидит такого «старца», хоть сколько мы ему морщин налепим, сразу поймет, что дело нечисто. Догадываешься почему?

Сестра, вышла из дум, и снова вперила взор в моё лицо. Смотрела долго, внимательно, что-то там изучая, а потом зацепилась за очевидное — за глаза. И сразу всё поняла.

— По глазам все поймет, да?

— Ага, — кивнул я, соглашаясь, — И по их пропорциям к голове.

— Но… можно ведь… надеть платок? — показала она ручками, как будто завязывает на голове косынку, отлепляясь от дверного косяка, и вставая ровно, — Подложить под него что-нибудь… — словно бы поправила она этот невидимый платок, подсовывая под него жмень ваты, — или надеть два три слоя.

— И выставить все лицо напоказ, под обрамлением платка, да? — не согласился я с её предложением.

— Ну можно… неплотно надеть! Аки капюшон! — показала она ручками, капюшон, словно бы накидывая его на голову.

— Вот потому мы и будем вредной, но молодой и уродливой.

— Ладно, — махнула сестренка рукой, и уже хотела уйти, собираться, но тут смекнула, за еще один вопрос, — а почему уродливой?

— А какой еще, может быть низкорослая дама, с кривыми ногами в длинном плаще и пузиком под плащом?

— Эээ… ааа… поняла! — смекнула она, почему все так, и убежала прочь, готовится к параду, подбирая одежду, потроша мамкин шкаф.

А я подумал о том, что мне как бы проще самому все из шкафа взять-достать, чем потом после сестры все нормально складывать обратно, чтобы мать ничего не заметила. А сестра, побежав до спальни, запуталась в собственных ногах, упала в коридоре.

Ругнулась, поднялась, вновь упала! И на этот раз — не нарочно! И передумав идти в спальню, до детской добиралась уже на четвереньках, и тоже, не потому, что хотела поиграть и что-то там проверить, а потому, что ноги решили, что ходить им негоже, и их судорогой трясет, от все тех же проблем с нервами.

И ощущения при этом сестрица испытывает явно… не самые хорошие! И её эмоции, настоящие, и не игра, как и не самые приличные словечки из детских уст — кажется, где-то средь книг, был и сборник матерных частушек! Или… это она просто из художественной литературы, что тоже, явно средь книг попадалась, нахваталась?