деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 4

Но это лишь вершина айсберга, холодного и неумолимого, как океанская волна, бьющая в борт яхты. Ещё ждал роуд-шоу – месяцы скитаний по мегаполисам, где колёса самолёта стучат по взлётной полосе с гулким рокотом, а в номерах отелей простыни холодят кожу, пропитанные запахом стирального порошка и чужой тоски. Встречи с инвесторами – часами, что тянутся, как жвачка, полными их многословных историй: басовитый голос, вибрирующий в воздухе, как далёкий гром, и пальцы, барабанящие по столу, оставляющие влажные следы на полированном дереве, – а потом, в конце, лёгкий кивок, как хлопок двери, и ты на улице, под дождём, что хлещет по зонту, стуча по нейлону, словно насмешка.

Обычно этот марафон выжимает соки из души за полгода – пот, что капает с висков, скрип кожаных портфелей, пыль городских улиц, что оседает на ботинках, – но здесь всё перескочило разом, как прыжок через пропасть, благодаря той буре славы, что разразилась после скандала с "Эпикурой". Кто-то мог бы фыркнуть, сморщив нос от горечи кофе, остывшего в чашке: ну и что в том особенного, растревожить на экране какого-то белого воротничка, заставить его щёки вспыхнуть румянцем, а слова – заплетаться в узел? Но когда это сплелось с битвой китов в "Голдмане" – той схваткой, где ставки взмыли, как волны в шторм, с солёным привкусом адреналина на губах, – и с тем безумным "олл-ином", где сердце колотилось в унисон с тиканьем биржевого экрана, эффект вышел оглушительным, как взрыв фейерверка в ночном небе.

Большинство богачей держали счета у управляющих "Голдмана" – тихих, как тени в дорогих костюмах, с кожей, пахнущей дорогим лосьоном после бритья, – и вот они, лениво потягивая виски с кубиками льда, что позвякивают, как монеты в кармане, спрашивали у советников:

– А что там за парень?

И в ответ – потоки деталей, шепотом, с хрипотцой в голосе, как от сигаретного дыма, что висит в воздухе конференц-зала: истории, что липнут к ушам, оставляя послевкусие интриги. По крайней мере, многие из тех, кто вчера на яхт-клубе – под солёным бризом с океана, где паруса хлопают, как крылья чаек, и шампанское пенится, щекоча нёбо, – подходили ближе, уже зная про алгоритм, его хитрые виражи, что кружат в уме, как вихрь листьев в осеннем ветре.

"Влияние гала-вечера тоже не подкачало". Аналитик из "Голдмана", что смело швырнул десять миллионов на аукцион – голос его прорвался сквозь гул, как треск ломающегося льда, и воздух сгустился от любопытства, – если это зажгло искру в чьих-то глазах, то искра разгорелась пожаром: звонки в "Голдман", шорох бумаг под пальцами, объяснения алгоритма – круг замыкался идеально, как шестерёнки в часах, тикающих в тишине библиотеки. Налоги ушли в тень, а маркетинг расцвёл, как тропический цветок под лампами, и если такая волна накатит дальше, то полгода на сбор капитала сожмутся до пары недель – вспышки встреч, хруст визиток в кармане, запах свежей типографской краски на контрактах.

"Мягкий запуск, пожалуй, и не понадобится". Это та фаза, где фонд шевелится робко, с малой кучкой денег от инвесторов – как пробный заплыв в мелкой воде, где волны ласкают лодыжки, прохладные и манящие, чтобы проверить, держит ли стратегия удар. Даже если во время сбора капитала обещают золотые горы, деньги не хлынут рекой сразу – ждут, затаив дыхание, с лёгким трепетом в пальцах, пока не увидят прибыль, что заискрится на экранах, как солнце на воде. Обычно три-шесть месяцев этой томительной игры – шорох отчётов, скрип стульев в офисе, кофе, что горчит на языке от бессонных ночей.

Но здесь всё иначе, как река, что прорвала плотину: стратегия уже крутила шестерёнки в "Голдмане" почти год, принося доходы – звон монет в виртуальной копилке, тепло успеха, что разливается по венам, – доказывая свою силу, как кузнец молотом по наковальне. Две главные преграды пали, и впереди маячила последняя….

"Ключевой узел – в подборе кадров". Один в поле не воин: нужны те, с кем в прошлой жизни искры летели от идей, как от кремня о сталь, – смех в перерывах, запах пиццы из микроволновки в офисе, – и таланты, о которых шептали в кулуарах, лица, смутно знакомые по репутации, но не по рукопожатиям. Список уже корячился на экране – имена, что плясали под пальцами, как ноты на клавиатуре, – оставалось подступить к ним хитро, по ниточке, с планом, что зреет в голове, как хлеб в духовке, распространяя тёплый, уютный аромат.

Но вот, когда мысли вились, затягиваясь узлом, –

– Долго ждёшь? – раздался голос, знакомый, как старый винил, с лёгкой хрипотцой от бессонных ночей за статьями.

Поднялся взгляд – и там Джонатан, журналист из "Уолл-стрит Таймс", тот самый, с кем пути пересеклись раньше, с глазами, что блестят, как у лисы в кустах, и пальцами, испещрёнными чернилами от ручек.

Джонатан опустился на стул – скрипнувший, с лёгким шорохом обивки по брюкам, – и махнул бармену, заказ проступил в воздухе, как дым от сигареты. Как раз когда его напиток – с лёгким шипением пузырьков, что лопаются на поверхности, и ароматом лимонной цедры, свежей, как утренний сад, – коснулся стойки, в поле зрения мелькнул белый мужчина: уселся в кресло справа, через одно, с видом, будто случайно, но тело напряглось, как струна, и ноздри уловили лёгкий запах его одеколона – острый, как перец, с подтоном табака. Шансы высоки: один из людей Холмс, тень на хвосте, что придвинулась ближе, чтобы ловить обрывки слов, как паук – муху в паутине, с еле слышным шелестом одежды.

Пора на сцену, под софиты воображения. Встреча с журналистом здесь, в калифорнийском знойном мареве, где пальмы шелестят листьями, как страницы газет, имела единственную цель – кольнуть Холмс в подозрении, раздуть иллюзию, что Сергей Платонов сливает прессе сокровенное, важное, как нефть из скважины. Но на деле – ни крупицы правды: NDA висит дамокловым мечом, готовым хлестнуть штрафами, холодными и беспощадными, как зимний ливень по спине. Так что спектакль – чистой воды: подозрительный фасад без начинки, слова, что висят в воздухе, как дым, не оставляя следа.

– Ну, насчёт того, о чём ты раньше говорил… Думаю, это будет сложно, – лицо омрачилось, как небо перед грозой, брови сдвинулись, оставляя морщинку, тёплую от напряжения, и предложение отлетело, как осенний лист, подхваченный ветром.

А дальше – болтовня ни о чём, лёгкая, как пёрышко, с Джонатаном:

– Погода – сплошной зной.

– Но Калифорния, слава богу, не такая душная, как Нью-Йорк, – здесь зной обволакивает кожу лёгким, сухим покрывалом, без той липкой паутины влажности, что в Нью-Йорке цепляется за волосы и заставляет рубашку прилипать к спине, как вторая кожа, пропитанная потом и ароматом уличных хот-догов, жарящихся на гриле.

– Ты же говорил, что был на гала-вечере вчера?

– Да, и на аукционе тоже отметился.

Слова тянулись, как нити паутины в полумраке бара, с нарочитым акцентом на слогах – будто код, шепот заговорщиков, где каждый шорох губ эхом отдавался в воздухе, густом от дыма сигарет и сладковатого привкуса вишни из коктейлей, – создавая мираж тайного сговора, что колыхался, как пламя свечи на сквозняке.

На деле же – пустая трепотня, слова, что лопались, как мыльные пузыри на языке, оставляя лишь лёгкую горечь эспрессо и шелест льда в стакане, позвякивающего о зубы.

– Настоящий разговор – потом.

В Нью-Йорке, где слежка утонет в толпе, как капля в океане, – в укромном уголке, где стены обиты бархатом, приглушающим шаги, и воздух пропитан ароматом старых книг и кожи от кресел. А здесь – чистый фарс, чтобы детективы отрабатывали свой хлеб с маслом, скрипя ботинками по паркету и чувствуя, как воротник натирает шею. Фарс, что царапал нервы Холмс, как когти кошки по бархату – лёгко, но неотвязно, оставляя красные следы раздражения.

Через пятнадцать минут этого балаганного танца – слов, что вились, как дым от сигареты, и взглядов, что скользили, как масло по сковороде.

– Ладно, у меня ещё встреча, так что свалю-ка я.