Гном, убей немца! (СИ) - Агишев Руслан - Страница 40

— Нет, среди лётчиков! Ещё по зубам хочешь?

— Что? Да, я тебе…

Я вышел через ворота к ним.

— Санька, ты в какие войска собираешься? — все, забыв про спор, повернулись к новенькому, ко мне, то есть. — Давай с нами, сейчас в военкомат пойдем, пусть нас в танкисты пишут. Сначала, понятно, по материальной части подтянут, потом сразу в бой. Считай, к сентябрю уже вернемся, с медалями. Вот бы Красное Знамя получить…

Я смотрел на них, чуть ли не с открытым ртом. Они не просто хотели на войну, а боялись, что могут не успеть. Это какими нужно было быть людьми, чтобы так думать⁈ Ведь, он видел настоящую войну, видел врага, стоял с ним лицом к лицу. Война — это не бесконечные победы, не легкая прогулка и награды. Война — это, прежде всего, смерть, боль, грязь, безысходность, ужас, которым нет конца и края.

— Чего молчишь? В пехоту что ли хочешь? — со снисходительным смешком спрашивал тот, что с оттопыренными ушами. — Или на флот? А что, парни у моряков форма красивая. В такой если на танцы выйти, то…

И говорил так, словно я даже и не сомневался, что иду воевать.

— Я… э-э… в шахту пойду или на завод, — нерешительно сказал я, видя, как у одноклассников меняются лица. — Буду угль для заводов рубить или пойду железо лить.

— Не пойдешь, значит, в военкомат? — переспросил мальчишка с оттопыренными ушами, похоже, местный заводила. Лицо у него скривилось, губа презрительно отвисла. — Струсил, да? Так и сказал бы, а развел тут болото. На завод пойду, в шахту пойду уголь рубить… Испугался, короче.

Я мотнул головой. О чем это он? Как это струсил? Чего он такое мелет?

— Струсил! — словно припечатали из толпы. — Трус! Штаны, поди, уже запачкал! — вразнобой закричали школьники. — Пошли, парни, а этот пусть дома сидит, у мамкиной юбки.

Прежде чем уйти, каждый счёл своим долгом с презрением посмотреть на меня. Кто-то даже смачно харкнул прямо мне под ноги.

Будь мы в тихой подворотне, они бы ещё и затрещин мне надавали. Можно было в этом не сомневаться.

— Я не трус, — негромко сказал я, глядя им в след. — Не трус…

Мальчишки уже скрылись из виду в конце улицы, а я все продолжал повторять:

— Я не испугался… Нет, я не боюсь их… А вы… Вы просто ничего не знаете… Просто не понимаете, что вас там ждет.

И тут на меня снова «накатили» воспоминания. Неприятные, тяжелые, они всю душу выматывали, заставляя снова переживать те страшные события.

— … Что ты, в самом деле? — лицо было мокрое от слез, а я сразу и не почувствовал, что плачу.

Тем временем мимо меня в сторону военкомата бежала еще одна компания мальчишек — человек семь — восемь, лет шестнадцать — семнадцать на вид, белобрысые, в брюках и теннисках. Лица решительные, глаза сверкают, и разговоры лишь об том, как бы попасть на фронт:

— … Леха сказал, что нужно на улицу Маркса идти. Там могут взять, если радиодело в школе проходили. А на Шевченко лучше не ходить, там сразу же заворачивают…

— … Да пару лет себе припишем, и все. Давайте только по одному…

— Припишем⁈ Тебе-то хорошо! Ты вон какой здоровый, а я?

— … А я в шоферы проситься буду. Меня батька уже научил баранку крутить.

Мальчишки спешили, хотели скорее попасть на войну, пока она без них не закончилась. Такое время, такие люди.

Война, которую ждали.

Война, к которой готовились.

Война, начало которой проморгали.

Начало войны напомнило бой двух боксеров, с первых же секунд поединка вошедших в жесткий клинч. Первый, горячий, молодой, «не красовался» перед болельщиками, не выкрикивал приветствия или даже оскорбления в сторону соперника, не вел разведку. Он сразу же разразился градом мощных ударов. Его противник, растерявшись от такого натиска, едва не оказался в нокдауне. Упал на одно колено, кряхтел, морщился от боли, утирал кровь, но все равно держался, копил сил, чтобы ответить…

В первые же дни войны немецкая авиация нанесла массированные удары по аэродромам, железнодорожным узлам, военно-морским базам, местам постоянной дислокации войск и многим городам на глубину 250 — 300 километров от государственной границы. Одновременно границу пересекли моторизованные и пехотные дивизии врага, атаковав пограничные заставы и стрелковые дивизии первых эшелонов армий прикрытия.

Имея за плечами успешный опыт «подвижной» войны в Европе, немецкое командование сделало ставку на блицкриг. По заранее намеченным направлениям двинулись ударные группы из танков и мотопехоты. Имея приказ не ввязываться в затяжные бои и не штурмовать в лоб эшелонированные укрепления, подвижные части за сутки продвигались на десятки километров в глубину обороны советских войск. Громя тылы, уничтожая пункты снабжения, рассеивания подкрепления, немцы создавали котлы, где только за несколько недель войны оказалось больше сотни тысяч бойцов и командиров Красной Армии.

Новый тип войны с её сверх мобильностью, активным использованием бронетанковых групп и невероятным уровнем взаимодействия всех родов войск застали советское командование, особенно его низовой и средний состав, врасплох. Уставы Красной Армии, вознося на пьедестал военной науки, исключительно атакующий манёвр, стоили стране миллионов человеческих жизней, десятков разрушенных городов и сотен миллиардов рублей ущерба. И только невероятная отвага и самопожертвование бойцов и командиров, не пожалевших своих жизней, дали стране время, чтобы собраться с силами.

п. Паркоммуна (посёлок имени Парижской коммуны)

В первые недели войны среди жителей поселка ещё часто слышались «бодрые» разговоры о наших успехах и обещания скорейших побед на фронте. Каждое сообщение СовИнформБюро встречали с надеждой, вслушивались в каждое слово, надеясь услышать что-то хорошее о положениидел на фронте. С воодушевлением встречали газетные заметки о наших летчиках, сбивавших вражеских асов, о снайперах, уничтоживших не один десяток гитлеровцев. До посинения спорили, когда же доблестная Красная Армия перейдет в контрнаступление по всему фронту и решительным ударом выбросит врага с территории нашей страны.

Однако с каждым днем становилось всё хуже и хуже. По радио объявляли название очередного города, захваченного врагом. Валом шли похоронки на родных и близких. Ширились страшные слухи об ужасной силе врага — о неуязвимых танковых армадах, о бесконечных стрелковых дивизиях. Пугали друг другими предсказаниями голода, невиданных болезней.

Уже к концу первой недели войны посёлок стал жить по нормам военного времени. Почти исчез смех, жители перестали улыбаться, вечерами не играла гармошке. Ночами посёлок погружался в беспросветную темень из-за обязательной светомаскировки. На улицах стало больше людей в форме и оружием, появилась военная техника. Непрерывным потоком на запад шли эшелоны с техникой, военными, боеприпасами.

Работники предприятий, шахт массово уходили на фронт, а их места занимали женщины, старики, дети. В одних местах это были добровольцы, в других местах — мобилизованные. Уже 30 июня 1941 года был создан Комитет по распределению рабочей силы при Бюро Совнаркома СССР, который учитывал незанятую рабочую силу и вел трудовую мобилизацию с учетом конкретных ведомств.

— … Санёк⁈ — я стоял у дверей поселкового совета, когда меня окликнули. Развернулся, поискал в толпе глазами, и сразу же наткнулся на рыжего парня с оттопыренными ушами, бывшего одноклассника, что тогда обозвал меня трусом. Он смотрел на меня и улыбался во весь щербатый рот. — Куда направили? В шахту? У тебя ведь там батек.

Я покачал головой. К сожалению, на наши шахты разнарядок на эти полгода не было.

— Не-е, на завод, — я развел руками. — На патронный завод распределили. В городе место в общежитии дали.

— Понятно, а я к металлургам. В соседнюю область поеду, — он махнул рукой куда-то в сторону. — Сань, я что сказать-то хотел… Меня ведь до сих пор гложет, — парнишка замялся, похоже, не зная как сказать. — Помнишь, тогда… Ну, когда мы все с пацанами в военкомат шли, а ты у дома стоял… Я тогда сказал, что ты трус. Саня, извини, сглупил я. Ты же прав был, прав на все сто. Мир, Саня?