Потерянный Ван Гог - Сантлоуфер Джонатан - Страница 4

– Ее зовут Дженнифер. Ты просто ее никогда не видел, иначе бы запомнил. Она очень красивая, и к тому же умная. Мы недавно подружились, – Аликс в хорошем темпе рассказала, что Дженнифер подрабатывает в аукционном доме, новом и очень крутом; он находился возле старой синагоги на Элдридж-стрит, всего в шести или семи кварталах от нашего обиталища, хотя я там никогда не был. – Дженнифер свела меня со специалисткой по постимпрессионизму из этого аукционного дома, мисс Ван Страатен, которая готова встретиться со мной сегодня днем. – Аликс решила забежать за картиной после занятий, а перед этим заглянуть к себе на квартиру забрать почту. Мне удалось прервать ее, предложив свои услуги в доставке картины прямо сейчас, до начала ее занятий, но Аликс отказалась.

– Покажу ее специалистке, если она сходу не скажет, что это подделка, – сказала она и попросила упаковать наш шедевр.

Я отнес картину в свою студию и измерил: где-то двадцать на семнадцать дюймов. Посмотрев еще раз на лицо Ван Гога, я накрыл его листом пергаментной бумаги и слоем пузырчатой пленки, затем нашел большую дорожную сумку, уложил туда картину и наложил туда еще пленки для сохранности.

Вошла Аликс, вся из себя нарядная: шелковая блузка, черные брюки, туфли на высоких каблуках.

– Мне кажется, если хорошо одеваешься, люди воспринимают тебя всерьез. – Она подняла ногу и показала красную подошву. – Моя единственная пара лабутенов, – вздохнула Аликс. – Они меня покалечат, но смотрятся хорошо.

Плохо понимая, о чем речь, я охотно согласился, что вид великолепный, и наклонился погладить ей ногу. Она ласково убрала мою руку.

– Мне пора на занятия, а перед этим мы с Дженнифер договорились встретиться за кофе.

Я показал ей сумку и то место, куда спрячу картину, когда уйду на лекцию. Мне не нравилось оставлять портрет там, где его кто-нибудь мог увидеть. За то время, что я здесь прожил, ко мне в квартиру только один раз влезли, но я не хотел рисковать.

– У тебя усталый вид, – сказала Аликс и провела рукой по моей щеке.

Я признался, что полночи читал о Ван Гоге и о том, что его отец и дед были пасторами, и как он учился на пастора, но потерпел неудачу, и о его трудной жизни и борьбе… хотя я умолчал, как много у меня общего с этим художником: его тоже не понимали и не поддерживали родители, да и его искусство значило для меня очень много. Впрочем, Аликс уже знала много о нем и слишком много обо мне: о моей жизни, пьянстве, постановке на учет в полиции – о том пути саморазрушения, на который я когда-то встал, и о том, кем я мог бы стать, если бы не нашел дороги в искусство.

– «Поступай правильно и не оглядывайся назад, и все сложится хорошо», – процитировал я. – Из письма Винсента брату. Я прочитал их штук тридцать.

– Осталось всего две тысячи, – улыбнулась Аликс, накинула шарф и обещала позвонить после того, как специалистка аукционного дома сообщит, подлинный Ван Гог попал нам в руки или это подделка.

6

Вот бы все дела были такими простыми.

Талли смотрел на извилистое шоссе Таконик Парквей – в утреннем свете деревья вдалеке сливались в бледно-зеленые пятна. Настроение было хорошее, информация добывалась легко. В качестве награды себе Талли развернул очередную пластинку жвачки и отправил в рот – привычка, выработавшаяся после того, как он бросил курить в четвертый или пятый раз в жизни.

Шэрон Макинтош оказалась хорошенькой – длинные блестящие волосы, мешковатые джинсы и свободная джинсовая рубашка не могли скрыть ее форм.

– Извините за вторжение, – сказал Талли с хорошо отработанной улыбкой. На нем был новый костюм, очки а-ля Джон Леннон в тонкой оправе, усы а-ля Дэвид Кросби, бейсболку он снял, а песочно-седые волосы по-мальчишески взъерошил, чтобы выглядеть как можно более безобидно. С той же целью он изобразил легкую сутулость. Занятия актерским мастерством давали свои плоды.

– Кэл говорит, что вы тут самый лучший специалист, – произнес он и начал плести улыбающейся Шэрон про дом, который недавно купил в Ред-Хуке (недалеко, но и не слишком близко; подробности он уточнил в Гугле по пути сюда), и что хочет обставить его в стиле «ранней Америки», и между прочим добавил, что разведен и детей у него нет.

После экскурсии по дому Шэрон сварила кофе, они сели за кухонный стол, и она принялась задавать вопросы о его новом доме и записывать его с ходу придуманные ответы. Он рассказал о керамике Маккоя, упомянув несколько деталей, которые узнал у Кэла, и о том, что сам он ищет вазы, из которых можно сделать светильники.

– Вы шутите! – воскликнула Шэрон. – Моя подруга Аликс только что купила маккоевскую лампу у Кэла.

– Теперь моя очередь сказать: вы шутите? У меня есть знакомая по имени Аликс, которая коллекционирует такую керамику. Может быть, у нас есть общие знакомые?

– Моя Аликс – это уменьшительное от Алексис. – Она заглотила наживку.

– Ну да! Как и моя.

– Алексис Верде?

– А, нет. – Огорчение на лице. – Алексис Берковиц. Но все равно совпадение. Я имею в виду, что они обе коллекционируют керамику Маккоя. Ваша Аликс живет здесь?

– В городе. Мюррей-Хилл, – уточнила Шэрон и спросила, знает ли он, где это, и он сказал «нет», хотя знал. Талли с улыбкой слушал ее объяснения, что это в Ист-Сайде на Манхэттене, в районе тридцатых улиц. Вот как он умеет заставить людей рассказывать ему то, о чем он даже не спрашивал. Затем он пошел к своей (взятой напрокат) машине, и вернулся с двумя вазами от Маккоя.

– Я купил это для Аликс, Берковиц, а не Верде. Так ведь, да? Как «зеленый» по-итальянски? – Она кивнула, и теперь он знал, как пишется эта фамилия. – Но вы очень милая, и я хочу, чтобы одна из них осталась у вас.

Шэрон стала отказываться, но он настаивал, и она в конце концов выбрала зеленую и предложила ему еще чашечку кофе, но он уже получил то, за чем пришел, и сказал, что ему пора. Она напомнила, что ждет по электронной почте фотографии его нового дома, и Талли пообещал вскорости их выслать. Непременно.

Через два часа, припарковав машину на открытой стоянке, он стоял на Манхэттене, наблюдая за зданием в Мюррей-Хилл, адрес которого легко нашел в Интернете, но Алексис Верде пока не появлялась.

Он уже успел поговорить с привратником, который подтвердил, что Верде здесь живет, но ее нет дома. Теперь, с противоположной стороны Тридцать Второй улицы, он смотрел на здание, наблюдая, как один консьерж сдает смену, а другой заступает. Потом он увидел приближавшуюся по улице блондинку и сверился с фотографиями, которые нашел в Фейсбуке и Инстаграме. Талли подошел на несколько шагов ближе, встал за перегородкой автобусной остановки и проследил, как Верде направилась к подъездной дорожке здания, где остановилась поболтать со швейцаром. Он наблюдал за их пантомимой: ее легкой улыбкой, игривой ухмылкой привратника – потом она скрылась в здании. Талли выждал десять минут, затем направился к дому, приготовив речь для Алексис Верде: «Старый друг Шэрон, только что о вас говорили…»

Он собирался перейти улицу, когда она вышла из здания, перебирая толстую стопку конвертов и журналов. Она была еще красивее, чем на фотографиях, стройная и стильная, из тех девушек, которые не обращают на него внимания, что сейчас очень кстати. Она направилась в центр города по Лексингтон-авеню, и он последовал за ней. Улица была многолюдной, и идти за блондинкой, держась за спинами нескольких человек, было легко.

Талли увидел, как Верде положила половину почты в сумку, а остальное выбросила в урну и пошла дальше. Дав ей отойти, он натянул пластиковые перчатки и достал почту из мусора, заработав брезгливый взгляд от какой-то хорошо одетой женщины. Просмотрев объявления для жильцов, он нашел адресованное конкретно Алексис Верде и убедился, что это действительно она. Остальное он выбросил обратно в урну и пошел дальше, глядя, как элегантная блондинка переходит улицу: черные брюки, туфли на высоких каблуках, легкий светло-серый шарф тянется следом, как дымок.