Крайние меры (ЛП) - Харпер Хелен - Страница 4

Я понимаю, что мой дедушка ещё не вышел из дома.

— Чего ты ждешь? — кричу я. — Он умирает. Ты сказал, что поможешь.

Он морщится.

— Повышать голос — это так вульгарно. Тебе следует говорить более мягким тоном, это больше подобает леди. Я сказал, что помогу деймону, и я это сделаю.

— Так помоги, чёрт возьми! — отчаяние сочится из каждой моей поры.

Он указывает на свою одежду.

— Это с Сэвил-роу. Я не собираюсь пачкать её артериальной кровью. Приведи его внутрь, и я спасу ему жизнь, — он поджимает губы. — Чего бы это ни стоило.

Я с разинутым ртом наблюдаю, как он возвращается в дом. Клянусь, эта чёртова кошка издевательски ухмыляется мне. Затем из горла О'Ши вырывается зловещий хрип, и я сдаюсь, подхватываю его руками за подмышки и тащу к дому, одновременно пытаясь зажать рану. Кровавый след, как улитка, тянется от открытой дверцы машины вверх по идеально вымощенной дорожке позади нас. Я тяжело дышу от напряжения, краем глаза замечая, что несколько занавесок отодвигаются в сторону, а соседи смотрят на нас. По крайней мере, я знаю, что они не станут сообщать об этом властям. Они не посмеют.

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем я снова оказываюсь у двери и пытаюсь затащить О'Ши в дом. Один из его ботинок зацепляется за порог, и, хотя я изо всех сил дёргаю, он не поддаётся. Что-то похлопывает меня по плечу, и я поворачиваю голову. Мой дедушка надел пластиковый фартук. Под ним он не снял свой безупречный серый костюм — в комплекте с жилетом, галстуком и часами на цепочке. Я стараюсь не закатывать глаза. Я понятия не имею, почему он настаивает на том, чтобы носить такую одежду, когда живёт в захудалом жилом комплексе в одном из наименее благополучных районов Лондона. Я позволяю ему взять О'Ши за верхнюю часть туловища, и он оказывает давление на шею демона, пока я освобождаю его застрявший ботинок и поднимаю его ноги. Вместе мы втаскиваем его внутрь и кладём на кухонный стол.

Мой дедушка наклоняется, чтобы осмотреть рану.

— Он почти умер, — спокойно замечает он. — Ты не дала мне много времени.

— У тебя было бы гораздо больше времени, если бы ты сразу помог мне затащить его внутрь.

Он хмыкает в ответ на мой тон, приподнимает голову О'Ши и тянется за стальным инструментом, кончик которого уже раскалился докрасна. Он снимает повязку и счищает остатки крови, затем прижимает металл к ране, прижигая её. Раздаётся продолжительное шипение, и комнату наполняет вонь опалённого мяса. К моему горлу подкатывает желчь.

Я отворачиваюсь и открываю ящик стола, роюсь в нём, пока не нахожу то, что мне нужно. Я присаживаюсь на корточки рядом с шеей О'Ши и начинаю протирать это место антисептиком, пока мой дедушка срезает с него футболку, чтобы обработать рану на рёбрах. Он шипит, когда находит это, и я поднимаю взгляд.

— Кровохлёбы, — поясняет он.

Я опешиваю. Вампирам нет смысла нападать на деймона.

— Ты уверен?

В ответ я получаю уничижительный взгляд. Подняв ладони в знак капитуляции, я встаю.

— Здесь есть…?

— У тебя за спиной.

Я оборачиваюсь и замечаю набор для наложения швов. Поднимая его, я снова смотрю на своего дедушку.

— Это…?

— Кетгут, — ворчит он.

— Как думаешь, ты мог бы позволить мне закончить хотя бы одно предложение?

— Какой в этом смысл, если я знаю, что ты собираешься сказать?

Я вытаскиваю иглу с продетой в неё ниткой и наклоняюсь, чтобы зашить рану на шее О'Ши, очень медленно считая про себя до десяти.

— Ты в последнее время разговаривала со своей матерью? — спрашивает мой дедушка.

Я не могу удержаться, чтобы не огрызнуться.

— Ты хочешь сказать, что ещё не знаешь?

— Не нужно вести себя невежливо. Это просто светская беседа. Так поступают цивилизованные люди.

— И, полагаю, цивилизованные люди также проводят свои дни, зашивая деймонов, — бурчу я себе под нос.

Он слышит меня.

— Только когда их заблудшие внучки появляются у них на пороге и требуют, чтобы они это делали. Прошло семь месяцев с тех пор, как ты была здесь в последний раз, Бо. По крайней мере, ты могла бы время от времени заглядывать на послеобеденный чай.

Я втыкаю иглу в тело О'Ши с излишней настойчивостью, и он стонет.

— Мне нужно работать. Я же говорила тебе.

— Ты же не каждый день работаешь.

— Когда я не работаю, я сплю, — у него есть талант заставлять меня чувствовать себя виноватой и раздражённой одновременно.

— Я всё ещё могу замолвить словечко перед Томпсоном и Грантом.

— Чтобы я могла целыми днями расследовать мошенничество со страховкой? Нет, спасибо.

На мгновение воцаряется тишина. Когда я наконец поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, он упирает руки в бока. Кажется, он искренне озадачен.

— Ты бы предпочла спасать деймонов?

Я вздыхаю. Потребовалось бы нечто большее, чем принятие нескольких законов, чтобы искоренить расизм старой школы, укоренившийся в душе моего деда.

— Он Агатос, — бессмысленно повторяю я. — И всего лишь на четверть.

— Так ты и сказала, — что-то мелькает в его глазах, и я понимаю, что сейчас получу удар под дых. — Обычно ты так не делаешь, Бо. Я имею в виду, не спасаешь деймонов. Обычно ты околачиваешься на районе, исподтишка делая снимки чьих-то любовных похождений или раздавая повестки. Это дарит тебе удовлетворение от проделанной работы?

— Ты следил за мной, — я стараюсь говорить ровным голосом. Это не вопрос.

— Ты моя единственная внучка. Конечно, я слежу за тобой! Я беспокоюсь о том, какую жизнь ты выбрала. Ты можешь найти работу получше, чем в этой захудалой фирме.

— Это не захудалая фирма, — я вру. Фирма отвратительнее, чем нестиранное постельное бельё проститутки. Я продолжаю: — И это достойная карьерная лестница. Ты начинаешь с самого низа и продвигаешься вверх. Я взбираюсь по карьерной лестнице, — я заканчиваю последний стежок и завязываю кетгут бабушкиным узлом. Я встаю, расправляю плечи и смотрю дедушке в глаза. — Это то, чем я хочу заниматься.

Он не отступает. Он просто остаётся на месте, глядя на меня с вызовом. Тянутся долгие секунды. Затем О'Ши разряжает ситуацию, застонав и закашлявшись. Он что-то бормочет и корчится на столе от боли.

Я наклоняюсь.

— Что такое?

Он снова кашляет. Я прижимаюсь ухом к его рту, игнорируя отвращение, появившееся на лице моего деда.

— Спасибо, — повисает долгая пауза, пока он втягивает воздух. — Тебе, — его зрачки закатываются, и он снова теряет сознание.

Я выпрямляюсь и бросаю на деда торжествующий взгляд. Он приподнимает брови.

— Значит, у него есть манеры. И что с того?

Я сдаюсь. Я вся в крови, мне срочно нужно принять душ, и у меня много-много вопросов, на которые нужно найти ответы. Общение с дедушкой не является приоритетом. А вот мой мочевой пузырь — это приоритет.

— Можно мне воспользоваться твоей уборной? — чопорно спрашиваю я.

Он кивает и указывает куда-то вверх. Я выхожу, стараясь ничего не задеть и не оставить кровавый след своего присутствия в безукоризненно ухоженном доме моего деда. Если он наткнётся на пятно крови деймона на своих вельветовых обоях, мне это вечно будут припоминать.

В уборной я, наконец, справляю нужду, затем наклоняюсь над маленькой раковиной и смываю с себя как можно больше крови. У меня не очень получается; всё, что мне удаётся сделать — это размазать её по коже. Меня особенно бесит, что моя куртка вся в крови. Когда я решаю, что больше ничего не могу сделать, пока не приду домой и не разденусь, я покачиваюсь на пятках и смотрю на своё отражение в зеркале. Моя кожа ещё бледнее, чем обычно, а волосы спутаны и растрёпаны. Я приглаживаю их, но, похоже, кровь деймона не лучше дорогих средств для укладки волос удерживает мои непослушные локоны на месте, поэтому я сдаюсь и возвращаюсь на кухню. Мой дедушка моет посуду у раковины. Он оборачивается, когда я подхожу, без сомнения, оценивая мой на редкость неухоженный внешний вид.

— Могу я оставить его здесь до наступления темноты?