Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил - Страница 5

— А ты сам чего не ленишься и не воруешь?

— А как я сам у себя воровать то буду, или лениться в своем-то деле? — недоуменно развел руками Самохватов.

— А работник твой, если будет получать полностью то, что честно заработает и в добавок без обмана, как будет работать?

— Так я же так и плачу. Хорошему работнику — больше, воровитого и нерадивого вообще не держу.

— А шахтер то чем будет отличаться, такой же работник. А ребенок или баба — какой от них прок в шахте? Там сила и ловкость нужна. По-моему, это все равно что их в солдаты брать. Все же очень просто: взрослый сильный мужик за час сколько корзин с породой поднимет? А сколько та же баба? А на это дело ты можешь поставить только пятерых к примеру. Места просто больше нет. Так кого лучше взять: мужика, бабу или ребенка?

Глава 3

Самохватова я, похоже, преизрядно озадачил. Еще бы — такое услышать: для работы в шахте привлекать только мужиков! А бабы с ребятней интересно на что?

Так еще и платить им хорошо, по-человечески. Тут у любого мозги набекрень встанут.

Поэтому мы с Самохватовым расстались, ни о чем не договорившись. Он попросил время подумать. Но я уверен, что господин купец не рискнет начать со мной работать при таких раскладах.

Сосновка — это обычная русская деревня, и здесь отношение к детям такое же, как и везде. Рядовое явление, когда еще совсем юные подростки уходят, как взрослые, на заработки. Многие крестьянские семьи, и чем беднее, тем чаще, стремились пораньше отправить кого-то из своих детей «в люди», избавляясь таким образом от лишнего рта в первую очередь.

Чаще всего детей отправляли в ближайший город с обозчиками, которые за деньги сдавали их в лавки, магазины и прочие заведения на обучение.

Я ненавязчиво эту практику в Сосновке пресекаю. Работы в имении постепенно становится все больше. За спасибо никто ничего не делает. Пока преобладает натуральная оплата. Но думаю, все уже поняли, что барин за любую работу платит.

Весной, когда в имении работы значительно прибавится, надеюсь, эта практика прекратится и все несовершеннолетние работники вернутся в деревню.

Но пока Самохватов будет думать, я буду действовать.

Среди моих квартирантов оказался один очень интересный, уже немолодой горный инженер — отставной полковник Константин Владимирович Соловьев.

Из беспоместных калужских дворян, он, отслужив в Горном ведомстве тридцать пять лет, выйдя в отставку с годовой пенсией ровно в две тысячи рублей, решил вернуться в Калугу и временно снял в начале октября небольшую квартиру с целью осмотреться и решить, как жить дальше.

Константин Владимирович вдовец, единственная дочь вышла замуж за молодого горного офицера на Алтае и живет в Барнауле.

На него уже положил глаз Семен Иванович Яновский, который и порекомендовал ему снять квартиру у меня за несколько дней до нашего отъезда в Москву.

И на следующий же вечер после беседы с Самохватовым я пригласил господина Соловьева на ужин в нашем ресторане.

Ксюша каждый день с утра с Анной везде и всюду. И уже часам к шести обычно устает, и после ужина, часов в семь, в половине восьмого, ложится спать и беспробудно спит до утра.

Вот и сегодня все было точно по этому сценарию, и ровно в семь вечера она уже спала. Поэтому Анна вместе со мной за столиком принимала Константина Владимировича.

После пары дежурных фраз о погоде и природе я прямо спросил о его планах на будущее.

Константин Владимирович улыбнулся и быстро ответил:

— Вот не поверите, сейчас совершенно никаких. Семен Иванович зовет к себе, но душа особо не лежит. А о другом пока еще не думал. После стольких лет служебной лямки хочу насладиться свободой, когда можно заняться тем, что тебе приятно и по душе.

— А вы свое горное дело любили или занимались им в силу привычки или, скажем так, жизненной необходимости? — спросил я, размышляя, как мне сделать предложение о работе.

— Большую часть жизни я посвятил горному делу, и без любви к нему тридцать пять лет… — Константин Владимирович покачал головой. — Я, Александр Георгиевич, исходил всю Россию до Алтая, потерял в своих поисках жену, а моя дочь чаще спала под открытым небом. Как вы думаете, можно всё это делать без любви к своему делу? То-то же.

— А продолжить свои занятия не желаете, но в свободном, так сказать, плавании? — ну так коряво выразиться надо еще суметь.

Язык словно прилип к небу, и каждое слово приходилось выдавливать из себя. Я даже не мог понять, почему я так заробел. Анна вон даже смотрит на меня как-то странно.

— Вы, сударь, так витиевато выражаетесь, что я даже немного растерялся. Я ведь человек сугубо сухопутный и даже не представляю, что в морях и океанах можно искать, — откровенно сдерживая смех, ответил мне Константин Владимирович и, не удержавшись, улыбнулся.

— Извините, я действительно сам запутался в своем выражении. Я хотел спросить, а чем бы вы хотели заняться?

— Вы, Александр Георгиевич, знаете, что иногда называют словом «фантастика»? Кроме случаев вторжения сверхъестественного в реалистичный мир с целью вызвать неуверенность и страх?

— Знаю. Это когда сверхъестественное вторгается, но не вызывает неуверенность и страх, а создает что-то, скажем так, сказочное или почти невозможное. Я никогда не задумывался, как это охарактеризовать, так вот, навскидку.

— Да, собственно, можно и так. Так вот, я бы хотел создать что-то фантастическое в своем любимом горном деле. Ни в коем случае не в золоторазведке и его добыче — от этого меня тошнит. А вот доразведать, именно доразведать, без надрыва души и сил, что-нибудь небольшое и очень нужное. Например, угольное месторождение. И начать его разработку, причем так, как должно, можно и нужно.

— А что вы подразумеваете под словами «должно, можно и нужно»?

— Вы бывали на Урале?

— Не довелось еще.

— Сотни тысяч десятин лесных угодий, превращенных фактически в пустыню; тысячи несчастных, лишенных привычного образа жизни и вынужденных скитаться по этим пустыням; обмелевшие реки; горы отработанной породы на изувеченной земле; изможденные и замученные в горных и подземных выработках женщины и дети; ежегодно погибающие в затопленных выработках сотни людей. И это не только у нас в России. Так везде.

— А разве можно иначе? — Ответ я, конечно, знаю, причем правильный.

Но мне важно, что скажет господин русский горный инженер.

— Конечно, можно. И для этого, сударь, достаточно малости. И знаете, какой?

— Знаю, Константин Владимирович. Необходимо, чтобы хозяева шахт и приисков заботились не только о своей выгоде, но и о всеобщем благе.

— Странно слушать такие речи от русского помещика и… — Господин Соловьев смутился, вероятно, не зная, как выразиться полегче, по дипломатичнее.

— Крепостника и эксплуататора, — засмеялся я, обводя руками пространство ресторана.

Но почти тут же я проглотил смех и серьезно сказал:

— Я хочу вам предложить воплотить в жизнь такую фантазию. Недалеко от Калуги есть месторождение бурого угля. Мне хотелось бы начать его добычу, но как должно, можно и нужно. Возьметесь?

— А там уже кто-то проводил разведку?

— Нет. Но если мы поедем туда, я вам даже укажу точное место, где надо бурить или просто рыть землю для основного ствола шахты.

— Вы говорите удивительные вещи, Александр Георгиевич, даже страшно становится.

— Вы же калужский, Константин Владимирович. У меня в имении есть, например, знахари, которые умеют то, что не ведомо никаким столичным лекарям. А у меня есть такое знание — что здесь удивительного и, самое главное, страшного?

— Уговорили. Я согласен. Завтра мы поедем, и вы покажете мне это место.

В полдень следующего дня мы были в Куровской. Это рядом с имением Анны, я два раза уже был там и все облазил вдоль и поперек.

Вне всякого сомнения, это было именно то место, где в двадцатом веке добывали бурый уголь на шахте «Куровская».