Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил - Страница 38

Селёдка под шубой и винегрет — символы советского застолья, пюре с сосиской, макароны по-флотски — классика столовых.

Тушёнка и докторская колбаса, сгущённое и птичье молоко, кисель в брикетах и, конечно, сливочный пломбир и томатная паста.

А также различные полуфабрикаты: мясные и прочие, всякие консервы, или, к примеру, борщ с использованием томатной пасты и салат «Цезарь» во всех его многочисленных интерпретациях.

Конечно очень многие считают, что советская кухня это упрощенный вариант и прочее бла-бла-бла. Но подавать макароны по-флотски в ресторане ни кто не собирается, хотя как на это еще наши гости посмотрят.

А вот попробуйте со своей высокой кухней накормить тысячи человек одновременно приходящих на обед и сделать это надо еще и в очень ограниченное время, максимум час.

В целом наши калужские дела меня устраивали полностью: они уже приносили немалую прибыль, и все вложения давно окупились.

Ранним утром в Четверг Страстной Седмицы мы поехали на шахту. Но сначала посетили имение Анны. Почти все крестьяне не пожелали с ней расставаться и из предложенных вариантов выбрали переселение в Воротынск.

Силантию позарез нужны рабочие руки, и мужики из имения Анны согласились на переселение будущей зимой. Они, как и все у нас — неважно, крепостные или вольные, — работают по найму и получают зарплату.

Я решил после возвращения с Кавказа постепенно освободить всех крестьян за выкуп: пять рублей за мужчину, два за женщину, молодёжь от 16 до 18 лет — по рублю, а все остальные — тоже по рублю.

Информация об этом утекла, и народ, работающий у нас, начал откладывать на это дело из своих кровно заработанных.

А вот как поступить с теми, кто работает в имениях, так называемыми «полевыми», я ещё не знаю. Выделять землю я не хочу; моя цель — коллективизация сельского хозяйства, конечно, без эксцессов XX века.

К нашему приезду в имении Анны не осталось ни одной семьи; буквально накануне последние семьи решили всё-таки уехать. Осталось только двое: сторож и бывший дворецкий. Они должны дождаться новых хозяев и передать им дом и остатки имущества имения. Анна разрешила своим крестьянам забрать всё, что пожелают, но велела ничего не портить: ни усадьбу, ни хоздвор, ни избы.

Пустое и безжизненное имение производило жутковатое впечатление, но оно находилось в стороне от дороги, и на пути на шахту и в тот же Козельск мы не будем проезжать мимо.

На шахте я тоже не увидел ничего нового или внушающего тревогу.

Паровая машина работала, и шли активные работы по окончательному монтажу и наладке оборудования и механизмов, работающих на пару. Через две-три недели на шахте планировали запустить всю механизацию: вывоз угля и породы из выработки, подъём на поверхность и доставку на участок доработки угля, спуск и подъём шахтёров, откачку воды и вентиляцию. Выбрасываемый в атмосферу горячий пар Константин Владимирович с заводскими инженерами сумели заставить работать, и это компенсировало недостаток мощности самой паровой машины.

Пока всё это было проверено в тестовом режиме и работало практически без замечаний и отказов. Но мне не удалось посмотреть, как это работает, и самому спуститься в забой.

Заводчане уехали на праздники домой и вернутся только к концу Пасхальной недели. Они должны решить на заводе некоторые организационные вопросы и окончательно сказать своё слово о дальнейшем сотрудничестве: Анна решила заказать четыре паровые машины мощностью в пятьдесят лошадиных сил.

До их возвращения самые главные механизмы по подъёму и спуску запускаться не должны, и полный пуск всего оборудования планировался через несколько дней после их возвращения. Они также должны были окончательно решить вопрос с желающими работать у нас постоянно и возьмёт ли завод на обучение наших людей.

Причина требования заводчан — недостроенный десятиметровый копер, который будет достроен за пару дней, но уже после Пасхи. Но паровая машина работала, благодаря чему в большом надшахтном помещении было тепло и уютно, а по примитивному, на мой взгляд, транспортеру на участок очистки угля вывозилось добытое в шахте.

Здесь производилось окончательное разделение добытого угля и пустой породы, очистка от земли и какой-то непонятной грязи. Затем шли обогатительная фабрика и завершающий этап — участок сушки.

Сначала — изобретённая Константином Владимировичем установка сушки горячим воздухом. Он придумал её много лет назад, но источник горячего воздуха никак не удавалось найти: печи не годились, а вот паровая машина подошла идеально. Конечно, будь у неё большая мощность, толку было бы больше, но довести влажность угля до десяти-пятнадцати процентов получалось.

Затем шёл участок окончательной сушки. Здесь использовались печи Серафима Михайловича, которые замечательно работали на некондиционном угле. Их главный секрет был в дымоходах, в которых успешно догорала, например, мелкая угольная фракция, которую шахтёры моей первой жизни называли «семечками».

Это очень мелкие куски угля и почти угольная пыль, которые обычно не сгорают, а улетают в трубу. Технологии их улавливания существовали, и их можно было, например, пускать под пресс.

Такие дымоходы сооружать мог только он. Серафим Михайлович не скрывал ни от кого свои секреты, но повторить их никто не мог. Дело просто в его уникальной способности чувствовать материал, с которым он работает.

На раскалённых печах и их извитых дымоходах уголь высушивался до влажности в пять процентов, а некоторые партии — и меньше. И вот этот чистенький, откалиброванный и сухой, чуть ли не как бумага, уголь поступал на склад.

Он был однозначно самым выгодным топливом. Регулярной добычи донецкого угля ещё не было, и сравнивать было не с чем. А вот любые дрова и английский уголь, которого, например, много продавалось в Москве, нашему углю проигрывали по всем критериям. Лучше мог быть только отличный древесный уголь. Но его могли делать только очень искусные и честные углежоги из качественного древесного сырья.

Поэтому наш уголь был вне конкуренции, и те небольшие пока объёмы, которые доходили до рынка, расходились влёт.

Но объёмы добычи были ещё небольшими, и нашими главными потребителями были мы сами. Уголь привозился в наши имения, в Воротынск и калужские заведения. Ну и, конечно, шахтёры сами им топили.

Хозяева остальной части Куровской вели переговоры с Анной о её продаже или аренде. Но пока Анна воздерживалась от этого. Слишком большие требования, а с деньгами у нас откровенно становилось напряжённо.

Естественно, ничего менять на шахте и в нашей части Куровской я не стал; мне вмешиваться не резон, главное сейчас — поездка на Кавказ. Никто, кстати, не спрашивал моего мнения и не задавал вопросов, просто показывали и всё.

Но один из шахтёров всё-таки задал мне щекотливый вопрос. Мы, дождавшись смены, поднявшейся из забоя, уже собирались уходить, когда прозвучал вопрос:

— Александр Георгиевич, а вы действительно собираетесь волю за выкуп давать?

Я был готов к такому вопросу, но всё равно он прозвучал неожиданно. Как оказалось, основная масса крестьян относилась к этому настороженно, и главным был вопрос о земле.

Предоставить крестьянам волю за выкуп для большинства помещиков очень выгодно, если мужики уходят без земли. Выкуп с землёй большинству был не по силам. А без земли большинство мужиков что будут делать?

Правильно, наниматься на работу к кому-то. И первый в очереди — его бывший барин. Только теперь он разговаривает с мужиком по-другому, и степень эксплуатации резко возрастает.

Такие примеры уже были, и мужики их отлично знали. А достаточного надела земли, да ещё и в нужном месте, у уходящего в свободное плавание крестьянина с многочисленной, как правило, семьёй не было.

Другое дело — те крепостные, которые жили иным: своим ремеслом, выгодной работой по найму, особенно когда руки золотые, как у большинства занятых в наших заведениях, в том числе и в торговле. Им этот надел земли часто был только обузой.