Инстинкт? - Гансовский Север Феликсович - Страница 4

Пища была опять-таки сытная, приятная на вкус. Вся наша группа опустошила миски одновременно. Платы или каких-либо талонов никто не спрашивал. Последний доел, мы встали, направились к двери. Пожилой субъект тоже вышел. Я ощущал перед ним неловкость и обрадовался, когда он, не глянув в мою сторону, побрел прочь.

Посмотрел на вывеску над дверью. Должно было быть слово «столовая» или, точнее, украинское «едальня». Звучание его я на иакатском знал — «буконад». Это позволило мне понять еще семь букв местного алфавита.

А теперь куда?

Улица была обсажена невысокими деревцами, их кроны приветливо сияли в лучах солнца. Настроение после обеда улучшилось, город не казался таким мрачным.

Вблизи столовой на углу трое рабочих сгружали с тракторного прицепа «клубнику» — не только ягоду, мятую и раздавленную, а все растение со стеблем и листьями. Один подавал с прицепа, а двое заталкивали охапки в толстую желтую трубу, конец которой прямо из тротуара торчал на полметра. Шествуя дальше, я убедился, что труб много, — почти на каждом перекрестке

— и понял, что видел такие же на первой улице. Тогда не обратил внимания, а теперь вспомнил, поскольку отпечатались в сознании. Подошел к одной. В глубине, во мраке что-то журчало и перекатывалось. Присмотрелся. Внизу вращается глубоко нарезанный винт с широким шагом. Что-то вроде мясорубки. Но огромной.

Выходит, производство все-таки есть. Под землей. Но не стал раздумывать об этом. Хотелось найти какое-нибудь правительственное учреждение, представиться, получить статус гостя. Инцидент после посадки корабля все еще казался недоразумением, не верилось, что развитые городские жители набросятся на меня, узнав, что я нездешний.

Теперь, имея в распоряжении пятнадцать понятных мне букв, стал внимательнее приглядываться к вывескам и надписям. На стенах наиболее частым был призыв-лозунг «Ешьте еду!», который представлялся таким же несущественным, как «Летайте самолетами!». Нередко попадалась рекомендация носить то ли какую-то часть одежды, то ли определенную материю. Здесь я тоже не находил особого смысла, поскольку все прохожие выступали в одинаковых по фасону и материалу коричневых куртках, брюках и юбках. (Кстати, и мой костюм был светло-коричневым.) На новом перекрестке тоже была труба. Мужчина впереди сорвал с дерева несколько небольших плодов, бросил их в торчащее из тротуара жерло и пошагал дальше. Я догнал его и спросил, где в городе помещается его административный центр.

Он задумался.

— А что это такое?

— Ну… городской Совет, что ли, группа людей, которая направляет работу по обслуживанию населения. Какие-то ответственные руководящие лица.

— Мною никто не руководит, — сказал он после долгой паузы. — И вообще никем никто… Каждый делает, что ему хочется.

В ходе этого затянувшегося разговора я сорвал с дерева плод и попробовал.

Лицо моего собеседника выразило ужас.

— Что вы делаете?! Нельзя. Смерть! — Огляделся, как бы желая призвать кого-нибудь в свидетели моего поступка, отступил и поспешно ушел.

К следующему иакату я решил обратиться с более простым вопросом — от какой организации он работает. То был маляр или декоратор. Стоя на невысокой лесенке, он подновлял на деревянной доске знакомый призыв питаться пищей. Когда он повернулся, я узнал старика, которого лишил его порции в столовой. Но маляр, не связывая меня со случившимся, неторопливо сошел с лесенки и сказал, что не знает никакой организации.

— Но кто-то сказал вам, что это надо делать. — Я показал на доску.

— Сам хочу.

Странным образом и мне пришло в голову, что неплохо бы поработать здесь. Вернее, не так. Вдруг ощутил тоску, тяжесть, томленье, желание что-то делать. Не очень понимая, зачем мне это, выхватил из рук пожилого иаката орудия производства и прямо с тротуара, так как был выше старика, несколько раз мазнул кистью по выгоревшему фону надписи. Сразу стало легче, дурнота прошла. Удивленный своим деянием, я вручил старику кисть и банку.

— Спасибо.

Мимо шла женщина, остановилась, подала мне и маляру по листу сложенной бумаги. Я развернул свой. Газета.

Вот это дело! Теперь можно во всем разобраться.

Старик сразу же присел на нижнюю перекладину лестницы и принялся читать. Я же, пользуясь грязеотталкивающими свойствами своего костюма, устроился прямо на тротуаре. Увы, запнулся сразу же на названии. По знакомым буквам получалось что-то вроде «Ни в коем случае…» или «Непрестанно только…». Но чего именно надо избегать или чем все время заниматься, было непонятно. И старик не помог. Он, по-моему, читал, довольствуясь только самим процессом. На каждый мой вопрос он отвечал повторением того же вопроса. Так мы просидели около часа. В какой-то статье я разобрал фразу, что есть трудности с набором студентов. Но поскольку пока не видел учебных заведений, это мне мало что дало.

Когда старик поднялся, я тоже встал. Дошли до ближайшей трубы, в которой тоже что-то рокотало и хлюпало. Мой спутник сложил газетный лист по складкам, бросил его в жерло. Я пошел было дальше, намереваясь выжать еще что-нибудь из своего экземпляра. Но старик догнал меня и не то чтобы с укоризной, но с возмущением вырвал газету из моей руки, сунул ее туда же, в рокочущий мрак. Тут мы расстались. Он побрел к незаконченной работе, я повернул на юг — может быть, там у моря те институты и техникумы.

Опять сосало в желудке. Заглянул в столовую — не в ту прежнюю, в другую. Через раскрытую дверь увидел, что женщины-официантки сами за столом. Одна неохотно поднялась, принесла миску, наполненную, правда, до краев. Все выгреб — показалось, с неделю не захочу.

Новый проспект был пооживленнее. У стен кое-где стояли скамейки, сидели, прогуливались горожане. Тут я заметил, что газет хватает не на всех, и они передаются от одного к другому. Некоторые читали медленно, усидчиво, но в подавляющем большинстве случаев человек окидывал лист с двух сторон небрежным взглядом и сразу передавал очередному читателю, который после столь же недолгой процедуры вручал газету соседу или соседке. Когда же таковых не оказывалось, обязательно нес лист к ближайшей трубе. Никто не оставлял газету на скамье, не бросал на землю.

Шагал с полчаса. Снова попалась столовая, но решил, что после длительной голодовки хватит того, что сегодня наел.

Отсюда мостовая шла на спуск. Впереди открылся простор. Южной стороной город почти подступал к морю. Все узкое пространство между стенами крайних домов и линией берега было заполнено загорающими. Тут я впервые увидел большое множество лиц сразу. Ни одно не привлекало живостью, энергией. Разговаривали мало. Лишь изредка над пляжем зависал тихий слитный говор, как серое прозрачное облако в небе мегаполиса. Безмолвие поражало здесь так же, как тишина на городских улицах. Идут, стоят в очереди к музею, в столовую, и ни звука. Так, будто каждый глубоко задумался о своем. Однако, судя по выражению лиц, просто говорить не о чем.

Ни травинки, ни деревца на пляже, лишь перемешанный с галькой, многократно перевернутый и от этого грязный песок.

А метров за полтораста в море длинный каменный остров. Невысокие, изрезанные ущельями обрывы с белыми пляжами внизу. Валуны, пологий склон на втором плане. Заливы, бухточки.

Нашел незанятый клочок пространства, сел. Жарко, душно от скопления людей. Вплотную рядом двое с ребенком.

— А что, туда нельзя?

— Куда? — Молодая женщина не смотрела на меня.

— На остров?

— Какой?

С другой стороны от меня приподнялся лежавший мужчина.

— Где остров? — повернулся к своему соседу. — Знаете где-нибудь тут остров?

Черт их бей, они не видели острова, как утренние крестьяне — меня и моего корабля на клину! Сгрудились на полосе шириной в три метра и не замечают простора и свежести всего в двух сотнях шагах от них.

— Какой еще остров? Откуда вы взяли? — Это уже ко мне.

Несколько пар глаз уставились на меня с подозрением. Поднялся, побрел к западу, по возможности обходя распростертые тела или переступая через них. Дома на берегу ничем не отличались от тех, что в центре — та же поштукатуренная кирпичная кладка. Только здесь я понял, почему еще с полдня в меня въелось ощущение заброшенности этого города. Стекол не было