Полное погружение (СИ) - Васильев Сергей - Страница 30

— Куда дальше? — требовательный голос Василисы прервал его размышления.

— Почти пришли, четвертый дом справа, — торопливо махнул рукой студент в сторону узкой кривой улочки, где телега не смогла бы проехать, не цепляя крылечки и не сшибая горшки с фикусами — единственным украшением незамысловатых архитектурных форм рабочей слободки.

Нагромождение строений было похоже на засохшую виноградную гроздь. Такая ассоциация возникла у Василисы, когда она увидела по обе стороны улочки, бегущей в горку, жмущиеся друг к другу саманные, кирпичные и дощатые домишки, плюгавые, хилые, иные с забитыми подслеповатыми окнами и продавленными крышами, с ветхими деревянными порожками и ступеньками, с крохотными двориками и закуточками неопределенной формы, жестяными умывальниками, собачьими будками и непременно с уличными туалетами, внушающими опасение одним своим внешним видом.

Где-то деревянные, где-то железные ворота и калитки через одну были распахнуты, словно приглашая свернуть в эти дворы. Туда хотелось заглянуть, но не как в жилье, а как в этнографический музей под открытым небом.

— Этот, что ли? — Вася остановилась возле облупившейся двери с огромным амбарным замком. Конструкция держалась на кованых петлях, утопленных в универсальный крымский строительный материал — ракушечник. Домик оказался крошечным и напомнил картинку из детской книжки про трех поросят. Здесь не было даже палисадника. Он выходил на улицу окнами с пыльными занавесками, давно потерявшими цвет. Когда-то ярко-синие, а нынче блёклые наличники нависали над оконными проёмами, словно брови. Казалось, дом обидчиво нахмурился на покинувших его хозяев.

— Ну, наконец-то! — обрадовался Петя, — сейчас только ключ у соседки заберу и зайдем.

— А кто у нас соседка? — осведомилась Вася, провожая взглядом студента, подошедшего к сплошному заборчику из потемневшего горбыля.

— Баба Груня — последняя дама сердца моего деда, — понизив голос, ответил студент, открывая невысокую калитку, — им так и не удалось обвенчаться, а после смерти деда она уже никаких сватов не привечала.

Распахнувшись, калитка открыла коротенький проход к дворику перед скромным саманным домиком, к которому примыкало еще более мелкое строение, похожее на летнюю кухоньку. Напротив него, по диагонали расположился сарайчик с поленницей. Рядом стояла и внимательно смотрела на Васю совсем не старая женщина. Она не была похожа на «бабу Груню». Её хотелось назвать сударыней, хотя одета она была непритязательно. Светло-серый ситцевый сарафан, грубый парусиновый передник, косынка того же цвета, что и платье, седые волосы, выбивающиеся из под ткани и обрамляющие мягкое, теплое лицо с гербовой печатью простоты и радушия. Самым примечательным в облике были темно-карие глаза, удивительно проницательные, с разрезом, какой бывает у кореянок. Они смотрели внимательно и располагали к себе улыбчивыми морщинками, разбегающимися к вискам от краешек глаз. Сейчас баба Груня выглядела удивленной и растерянной.

— Добрый день, — Стрешнева решила первой прервать молчание.

— Здравствуйте, Аграфена Осиповна, — из-за спины Васи подал голос Петя, замешкавшийся возле калитки.

— Петенька! — проворковала женщина.

В её голосе Вася уловила радушие и нежность. С первого слова было понятно, что студент для неё — больше чем просто знакомый или сосед. Такую эмоциональную окраску обычно дарят любимым детям и внукам.

— Аграфена Осиповна, простите, что неожиданно, — Петя обогнул Василису и подошел ближе к женщине, — мне бы ключи от дедовой каморки… Обстоятельства непреодолимой силы заставили и… и разрешите представить… — с этими словами он развернулся, указывая на спутницу, и запнулся, не зная её полного имени.

— Василиса Микулишна, — ляпнула зачем-то Вася и густо покраснела.

Баба Груня бросила прямо на землю брезентовые рукавицы, подошла к студенту, снизу вверх посмотрела ему в глаза, коснулась рукой щеки.

— Ну, наконец-то, Петенька, а я думала, что не дождусь уже. Пойдёмте в дом, нечего на пороге стоять…

Стрешнева сразу оценила грамотную речь женщины, не смотря на простецкую одёжку и бедненькую обстановку. Приметила и то, каким острым, цепким взглядом прошлась по ней хозяйка избушки. Поставила галочку, но решила никакие вопросы не задавать: в иерархии Васиных проблем биография бабы Груни занимала последнее место.

Через тамбур, который из-за миниатюрности язык не поворачивался назвать сенями или прихожей, они прошли на довольно просторную кухню, где в центре, на глинобитном полу размещалась печь, сложенная из обожженных кирпичей и аккуратно выбеленная, огромная для такого маленького помещения — этакая матрона, хранящая в своём чреве тепло домашнего очага. По всему было видно, что печка — не декоративная, в ней варили, пекли, и ею же обогревались. Поистине — самая главная, самая нужная охранительница, спасительница всех домочадцев. Полукруглый зев плотно закрывался кованым листом, над ним в гарнушках приютились чугунки, мал мала меньше.

Напротив печки примостился тяжелый стол, а вокруг него — длинные широкие лавки, ничем не застеленные, отполированные за долгие годы пользования.

Баба Груня, пройдя вперед, повернулась к гостям.

— Осторожнее девонька, порог высокий, — произнесла она, — присаживайтесь к столу, детки. Сейчас мы чайку попьем, поужинаем, если моей стряпнёй не побрезгуете, а потом, Петенька, ты расскажешь, что за непреодолимая сила пригнала вас сюда. Ведь ты, почитай, с начала войны не показывался?

Чай у бабы Груни оказался липовым, бордовым, с привкусом дымка, и наливала она его из конусообразного чайника, который называла трумолем. На трумоль хозяйка накинула вязанку желтобоких баранок, рядом с солидными поллитровыми кружками поставила горшочек меда, и стол моментально превратился в идеальный образец русской национальной кухни. Но самым вкусным угощением оказались ржаные, еще теплые лепешки, щедро сдобренные соленым маслом и сырной крошкой. Едва уловив их запах, Василиса ощутила, как от голода свело судорогой живот, ведь с утра во рту не было и маковой росинки.

Закидывая в себя подряд все яства и заливая сверху горячим чаем, Петя азартно рассказывал про кораблекрушение, а баба Груня поглядывала на Василису, будто пытаясь вспомнить, где она ее видела.

— … и поэтому я предложил Василисе погостить некоторое время у нас, в смысле — в доме у дедушки, — закончил Петя свой монолог, — можно попросить у вас ключ?

— Вот что, ребятишки, — Аграфена Осиповна аккуратно поставил на стол чашку, — уже ночь почти, нечего там потемну шастать. Дом стоит холодный, голодный, печь не топила, пыль не протирала, нечего девице там делать, тем более одной. Постелю ей в светёлке, а завтра на свежую голову займёмся обустройством.

— Ну, и Слава Богу! — обрадовался Петя и встал из-за стола, — тогда я пойду, мне еще до Балаклавы добираться.

— С Богом, Петенька, — перекрестила его баба Груня, — поторопись. Ионе Евстафьевичу низкий поклон. Он ведь тоже места себе не находит, наверняка слухи о вашем несчастье и до него дошли. Успокой его, утешь, а завтра приезжай на пироги, я опару с обеда поставила.

— До свидания, Василиса!

— До свидания, Петя, — с чувством произнесла Стрешнева, — спасибо тебе за всё. Даже не знаю, что бы я без тебя делала.

Петя церемонно раскланялся и, пятясь задом, как рак, вышел за порог. Баба Груня загремела посудой. Василиса вскочила помочь, однако женщина мягко усадила ее обратно.

— Отдохни. Вижу ведь, намаялась — лица на тебе нет. Я тут сама справлюсь. Вдвоем мы только толкаться будем. Сейчас умоешься с дороги да приоденем тебя, а то платье твое шибко приметное, словно на бал собралась. Здесь в таких не ходят. Постирать и подшить его надо, но это уже завтра.

Василиса оглядела свой сценический вычурно-аристократический наряд, изрядно потрепанный и запачканный, благодарно кивнула, опустилась на лавку, прислонила голову к стене и моментально провалилась в глубокий сон.

Ей снился калейдоскоп из совершенно невероятных приключений в гримерке, на съемочной площадке, в удобном кожаном кресле севастопольского отеля, лежащий на боку компьютер с открытым файлом незаконченного сценария и мерцающей надписью, распознать которую она во сне не могла. В ушах звучал машинный голос: «Агрегатор принял пространственно-временные координаты». Цветомузыка персептора сменялась картинкой бегущего по корабельным коридорам Дэна. Потом вместо него появилось лицо мальчика, которого она реанимировала в шлюпке, высокий клёпаный борт канонерки, закоулочек с Бакланом и внимательные, огромные глаза Аграфены Осиповны, в которых можно было утонуть…