Полное погружение (СИ) - Васильев Сергей - Страница 15

— Так работает система… — пожал плечами Дэн.

— Гламур — это маскировка, необходимая для того, чтобы повысить свой социальный статус в глазах окружающих, чтобы они думали, что человек имеет доступ к бесконечному источнику денег, — подтвердила Вася.

— Хорошо сказано, — уважительно отозвался Мирский.

— Это Пелевин, — пояснила Стрешнева, — сказано хорошо, а система все равно никудышная.

— Но другой-то нет! — Мирский вспомнил англичанина и поморщился, — ну да, процессор — не айс, материнская плата сбоит, зато графика обалденная. А теперь явилась ты и всё наладишь как надо.

— Нет уж!..

— Почему это «нет»? А для чего тогда к боссу попёрлась? Заявление на увольнение подать? Так это можно и по почте сделать. Нет! Ты явилась, чтобы вмешаться в чужой процесс, в чужую жизнь, оставить своё бесценное мнение в истории!..

— А ты меня за руку схватил!

— Исключительно для твоего же блага. Чтобы окружающие не подумали, что ты — не просто контуженная, о чём уже шепчутся…

— А обо мне уже шепчутся?

— А как ты хотела? Высокое искусство — это серпентарий единомышленников…

— И что говорят обитатели серпентария?

— Ну…- Дэн замялся, — что у тебя задета не только кора головного мозга, но и, так сказать, сама его древесина…

— Однако…

— Забей! Я про другое. Про ваш с профессором наезд на босса.

— А он что, святой? На него наезжать нельзя?

— При желании можно всё. Просто вы сделали это не в то время и не в том месте. Публичное мероприятие не подходит для творческих дискуссий. А вот завтра, когда гости разойдутся, можешь приступать!

— Благодарю за разрешение, ваше превосходительство.

— Обращайтесь, сударыня, сначала лучше ко мне, а потом к начальству — исключительно ради пользы дела, чтобы осчастливленные не скончались на месте от полученных знаний.

— Мирский! Ты всё-таки невыносимый выпендрежник.

Стрешнева показала Дэну язык и смутилась. «Господи, зачем я это сделала? — пролетела в голове Васи покаянная мысль, и щёки вмиг зарделись, — я же так с третьего класса не хулиганила! Что делает со мной этот самовлюбленный прохвост⁈ Почему я перестаю контролировать свои эмоции? Веду себя, как взбалмошный подросток».

Одно она поняла совершенно точно: к концу бесконечного дня и этой безумной презентации Василиса уже не испытывала к Мирскому брезгливости и антипатии, переполнявших её после совместного ужина.

Он, конечно, не извинился, да она и не ожидала… Хотя, где-то в глубине души… Видно, не судьба. Хлыщ сделал вид, что вообще ничего не было… А может, ничего и не помнил? Не в такой уж хлам он был пьян, но ни словом, ни взглядом не выказал никакого смущения или стыда, даже глаза не отвёл при встрече. Ну, и фиг с ним! Если исключить этот неприятный, царапающий факт, всё остальное было прилично. Сели, поговорили. Хоть каждый и остался при своём, но острая фаза отторжения прошла. Её место заняло подобие жалости к Дэну, как к обездвиженному инвалиду. Только в отличие от тела, а тут, с точки зрения Стрешневой, у него всё было в порядке, в голове отсутствовало нечто жизненно важное. Молодой, внешне здоровый и успешный, он суетился, пыжился, пытался выстроить какой-то смысл жизни, а тот, скотина, не выстраивался. Не считать же смыслом жизни сыгранную роль или гонорар за нее. Это же чужая судьба, а не твоя собственная. Ею даже гордиться всерьез невозможно.

Весь этот гламур, великосветские статусы, по мнению Василисы, являлись эрзацем, натужным и несерьёзным фальсификатом, имитацией жизни, где цель постоянно обвиняет средства. Как такую форму существования принять, она себе не представляла. Жизнь этой части общества для Стрешневой всегда была какой-то фэнтези, вроде сказок про Гарри Поттера, кикимору, бабу Ягу и прочее. Где она, простая студентка факультета прикладной механики Донецкого универа[3], а где эти киношные небожители со своими тараканами в головах? Ей бы разобраться в собственных переживаниях и определиться, что она считает главным, а что — второстепенным.

100 дней на линии фронта, всерьёз поменяли её приоритеты, разрушив старые планы и не создав новые. По истечении этих трех с хвостиком месяцев, на гражданке всё казалось необязательным, мимолетным и легковесным — люди, события, даже фундаментальные строения. Повидала она, как всё это на войне зыбко, и превращается в бесформенные руины на один щелчок пальцев. Зато «на нуле» было проще и конкретнее. А тут — кисель из полутонов и полунамёков, полудвижений и полупозиций, раздражающих своей недосказанностью и двусмысленностью. Однако судьба её забросила именно сюда, к этим людям, и надо было каким-то образом с ними сосуществовать. Заходя в киностудию, Вася вспомнила строки Сергея Есенина:

Глава 13  

Камера! Мотор! Начали!

Съёмочный павильон встретил Василису конструктивной, деловой атмосферой, соответствующей хорошо организованному, размеренному процессу производства, а именно — скандалом, грозящим перерасти в рукоприкладство.

— Аля, мать твою! — не стесняясь в выражениях, орал режиссёр, нарезая восьмерки вокруг зарёванной исполнительницы главной роли, — как ты себе это представляешь — сцена безмерной любви героев без героини в кадре?

Коротич обвела мокрыми глазами членов съёмочной группы, делающих вид, что не испытывают интерес к её персоне, приняла максимально эффектную трагическую позу и красиво заревела в темпе «andante vivace», неплотно прикрыв ладонью глаза, чтобы непрерывно контролировать окружающее пространство…

— Что происходит? — шепнула удивленная Василиса стоящим в проходе реквизиторам.

— Традиционная показательная драма первого съёмочного дня в исполнении примы, — скривив губы, тихо ответила хмурая дама в форменном комбинезоне. — Высокий возлюбленный покровитель Алечки якобы категорически против её участия в откровенных сценах.

— А он на самом деле против?

— Ему давно плевать и на сцены, и на саму приму, но её капризам он всё равно потакает и обижать не позволяет. Вот наша цаца и пользуется…

— И что теперь?

— Ничего особенного, — фыркнула ветеран кинопроизводства, — еще немного поартачится, и режиссёр договорится с продюсером, чтобы накинули Але процент к гонорару. Слёзы сразу высохнут, покровитель разжалобится и будет она делать всё, что требуется по сценарию. Не впервой.

— Перерыв на час, Коротич свободна, — зычно, на весь павильон крикнул режиссёр и устало опустился на стул со своей фамилией на спинке.

— Может, и я тоже? — осведомился оказавшийся за спиной режиссёра и переминающийся с ноги на ногу Мирский.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — потирая виски пальцами, возразил хозяин съёмочной площадки, — будем работать.

— Мне казалось, — осторожно предположил Дэн, — что вы сейчас отправитесь к боссу, договариваться насчёт этого… конфликта, — кивнул Дэн в сторону гримёрки напарницы.

— А вот хрен ей на всё тюнингованное рыло, — зло рявкнул режиссёр и стукнул рукой по столику, сметая пустой стаканчик от кофе, — вот она где у меня, стерва жадная, контракт подписала, а теперь выкобенивается. Пусть другим сцены устраивает, а я, как Станиславский, больше не верю.

— Нет проблем, — пожал плечами Мирский, — подождём, пока принцесса снизойдет. Нам на неделю хватит сцен, где в кадре нет главной героини, а что потом?

— Никого мы ждать не будем. И план съёмок менять не станем. Будешь играть с ней, — и указующий перст режиссёра направился в сторону Василисы, слегка ошалевшей от такого поворота событий. — Давайте быстро костюм, грим, формируем образ и на площадку!…

Всего за час в кресле гримёра Стрешнева пережила все стадии принятия неизбежного — отрицание, гнев, торг, согласие. Первое желание — надерзить и проследовать на выход с высоко поднятым забралом — Василиса подавила, как неадекватное. Всё-таки ни режиссёр, ни реквизиторы с костюмерами, ни съёмочная группа ничего плохого ей не сделали, а слова Дэна про работу, как единственный источник существования этих людей, в память врезались крепко. Стрешнева посчитала, что она не имеет право ставить под удар трудовой коллектив. Как плохо себя чувствуешь, когда по чьему-то капризу вдруг остаёшься без копейки, Василиса прекрасно знала и другим такого стресса не желала.