Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 6

Мы вошли в кабину, отделанную полированным деревом. Лифтерша нажала на большую перламутровую кнопку с цифрой «4». Двери бесшумно сошлись, и кабина плавно, без единого рывка, поползла вверх.

— Как во сне, — прошептала Лида, глядя на меня сияющими глазами.

На этаже нас встретила ковровая дорожка, глушившая шаги, и ряд одинаковых, солидных дверей. Наша была в конце коридора.

Ключ в тяжелом, солидном замке повернулся с основательным, маслянистым щелчком. Таким звуком новая жизнь должна заявлять о себе — уверенно и навсегда. Я толкнул обитую черным дерматином дверь, и мы с Лидой шагнули внутрь.

Первое, что нас встретило — это запах. Густой, пьянящий аромат свежей краски, паркетного лака и еще чего-то неуловимого, чистого, минерального. Запах нового мира.

— Лёня… — выдохнула Лида, и в этом единственном слове было все: неверие, восторг, почти детский трепет.

Я молчал, давая ей первой впитать эту картину. Четвертый этаж. Огромное, почти во всю стену, окно смотрело прямо на Москву-реку. Под нами — гранит набережной, за рекой — приземистые дома Замоскворечья, а левее, в морозной дымке, угадывались золотые маковки и суровые зубцы кремлевских стен.

Лида, сбросив на пороге туфельки, в одних чулках пробежала по комнате и прижалась лбом к холодному стеклу.

— Видно… все видно! Господи, какая красота!

Я медленно прошел следом. Под ногами упруго пружинил свежеотциклеванный, уложенный идеальной «ёлочкой» паркет,. Вдоль стен тянулся необычный, выпуклый плинтус из белой глазурованной керамики — я читал про такой в архитектурных журналах, но никогда не видел вживую. Он придавал комнате вид не квартиры, а скорее дворцового зала.

Но главным было не это. Главным был воздух. Его было невероятно много. Потолки — метра четыре, не меньше. После нашей предыдущей комнаты-пенала, где головой почти скреб по штукатурке, здесь хотелось дышать полной грудью, кричать, подпрыгивать.

— Смотри! — Лида оторвалась от окна и закружилась посреди комнаты, раскинув руки. — Места-то сколько! Сюда и пианино влезет, и патефон, и стол для гостей!

Ее восторг был таким искренним, таким чистым. Я видел эту квартиру ее глазами, глазами человека из тридцатых, и сам заражался этим счастьем.

Мы прошли дальше. В стене была устроена небольшая ниша — кухня. Не кухня, а именно «кухонный уголок», как теперь было модно. Белоснежная раковина с настоящим смесителем, из которого — о, чудо! — должна была течь горячая вода. Никаких тебе дровяных титанов и ведер с коромыслом. А рядом, на столешнице, покрытой линолеумом, стояла еще невиданная мною здесь вещь — двухконфорочная электрическая плитка.

Лида не сразу поняла, что это за штука с двумя чугунными блинами. Когда я объяснил. Радости ее не было предела.

— Это же, Лёня… это мы готовить будем на электричестве⁈ — Лида опасливо, словно боясь обжечься коснулась пальцем одной из холодных конфорок,. — Не будет ни копоти, ни керосина… Включил — и все! Сказка!

Я улыбнулся, вспомнив свою индукционную панель из двадцать первого века, и тут же отогнал эту мысль. Для нее, для Лиды, эта плитка была вершиной прогресса. Маленьким личным чудом.

А потом она увидела телефон, и все ранее виденное навеки померкло в ее глазах. Свой телефон! Черный, эбонитовый, с блестящим никелированным диском, он стоял на полочке, как некий идол, божество связи. Лида даже не прикоснулась к нему, только смотрела с благоговением.

— У нас… будет свой телефон?

— Будет, родная, — я обнял ее за плечи. — Прямая городская линия.

Она не знала, насколько прямой будет эта линия. Не знала, что этот аппарат — не столько связь с миром, сколько поводок, короткий и надежный. Но сейчас ее глаза сияли.

Ванная комната добила ее окончательно. Не душевой поддон за занавеской, а настоящая, глубокая чугунная ванна на изогнутых ножках. Белоснежный фаянс раковины и унитаза. Горячая вода из крана. Для миллионов людей в этой стране — недостижимая роскошь, фантастика из журналов про светлое будущее. А для нас — вот она, реальность.

Лида повернула блестящий вентиль, и из крана с шипением ударила тугая струя. Она подставила ладонь, вскрикнула и отдернула руку.

— Горячая! Лёня, правда горячая!

Она смеялась, как ребенок. А я смотрел на нее, смотрел на эту идеальную, залитую светом квартиру с видом на Кремль, и впервые за долгое время мой внутренний циник из будущего замолчал. Я не думал о том, что этот дом станет ловушкой. Не думал о цене, заплаченной за этот комфорт.

Я видел только одно: радость в глазах моей женщины. Здесь и сейчас. В этой просторной, пахнущей краской квартире, в этой золотой клетке на берегу реки времени, мы были абсолютно счастливы. И в тот момент ничего другого не имело значения.

Глава 3

Наше бракосочетание не имело ничего общего с теми пышными, многолюдными свадьбами, что остались в моей памяти из другой жизни. Все прошло по-советски — быстро, функционально и без лишних сантиментов, как подписание важного государственного акта.

Утром мы встретились у трамвайной остановки. День выдался серым и промозглым, холодный мартовский ветер пробирал до костей. Лида надела свое лучшее, хоть и скромное, синее платье, поверх которого было накинуто легкое пальто. Она держалась прямо, и только в ее чуть поджатых губах угадывалось волнение. Я был в своем обычном костюме, в рабочей униформе. Свидетелями были Костя Грушевой и Шурочка, тихая девушка с нашего радиофакультета, с которой Лида успела подружиться. Костя, мой верный товарищ, выглядел непривычно серьезно и слегка скованно, как будто ему предстояло не на свадьбе друга стоять, а на партийном собрании. Шурочка же, наоборот, смотрела на Лиду с нескрываемой нежностью и тревогой, то и дело поправляя ей воротничок пальто.

Мы подошли к ближайшему отделению ЗАГСа молча, и наши шаги гулко отдавались на пустынных утренних улицах. Этот поход не был похож на праздничное шествие. Это было движение к цели, очередной этап в моем большом плане, где Лиде отводилась одна из ключевых ролей.

Само учреждение расположилось на первом этаже бывшего доходного дома и встретило нас гулкими коридорами и въевшимся казенным запахом краски и сургуча. В небольшой, аккуратно обставленной комнате за массивным дубовым столом сидела строгая женщина в темной кофте с усталым, ничего не выражающим лицом. На стене висел обязательный портрет Сталина, строго взиравшего на всех входящих. Она была не служительницей Гименея, а бездушным винтиком государственной машины, регистрирующим новый социальный статус.

Женщина нас не поздравила. Она лишь сухо сверила наши паспорта, задала несколько формальных вопросов и, обмакнув перо в чернильницу, заполнила графы в толстом, похожем на гроссбух, журнале.

— Распишитесь здесь. И здесь. Свидетели — тут.

Я расписался быстро и четко. Лида взяла перо, и я заметил, как слегка дрогнули ее пальцы. Она бросила на меня быстрый, ищущий поддержки взгляд, и, поймав мою ободряющую улыбку, уверенно вывела свою девичью фамилию в последний раз. Затем свои подписи поставили растерянный Костя и Шурочка, которая ободряюще сжала Лидину руку. Скрип пера в оглушительной тишине кабинета прозвучал громче любого свадебного марша. Никаких колец — в среде партийных работников они считались мещанским пережитком. Никаких клятв. Просто четыре подписи, превратившие нас в ячейку нового, социалистического общества. С этого момента Васильева Лидия Николаевна стала Брежневой.

— Можете быть свободны, — сказала женщина, промокнув чернила и закрыв журнал.

Вся процедура заняла не более десяти минут. Мы вышли на улицу. Несколько мгновений все молчали, словно приходя в себя после погружения в холодную воду. Первым опомнился Костя. Он неуклюже, но от всей души хлопнул меня по плечу.

— Ну, поздравляю, Леонид! Совет да любовь, как говорится!

Шурочка, не говоря ни слова, бросилась обнимать Лиду, и та, до этого державшаяся очень серьезно, вдруг крепко-крепко обняла ее в ответ. А потом она повернулась ко мне. Это был уже другой взгляд. Не взгляд девушки, идущей под венец, а взгляд хозяйки. В ее глазах была не только нежность, но и твердая, спокойная уверенность. Она получила то, к чему стремилась — статус, положение, семью. Мою семью.