Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 36

— «Путевка» — сильный фильм, конечно, — согласился я. — Но мне, если честно, больше «Встречный» запомнился. Помнишь песню оттуда? «Нас утро встречает прохладой…» Вот это мощь! Сразу чувствуешь размах, дыхание заводов, понимаешь, ради чего все это.

— Да, песня хорошая, — согласилась она. — Но грустная. А эти, наверное, еще веселее фильм снимут. «Веселые ребята»!.. Название-то какое. Особенно теперь, когда я Утесов рядом с нами был, так интересно будет на него на экране посмотреть. Наверное, что-то легкое, музыкальное…

Я кивнул, а сам подумал, что для страны, которой предстоят тяжелейшие испытания, легкая и жизнеутверждающая музыкальная комедия — это не менее важное оружие, чем новая гаубица. Но говорить ей этого, конечно, не стал.

На следующее утро, когда мы, выспавшиеся и отдохнувшие, шли на пляж, то увидели, что съемочная группа действительно сворачивает свой табор. Возле виллы стояло несколько грузовиков-«полуторок», и рабочие деловито, без вчерашней суеты, грузили в них аппаратуру и реквизит.

Лида с любопытством разглядывала диковинные предметы: огромные фанерные пальмы, картонные скалы, какие-то ящики с костюмами. Я же заметил, что та самая платиновая блондинка, стоит в стороне и с явным, нескрываемым интересом смотрит в нашу сторону.

Внимание Лиды привлекла особенно сложная и громоздкая конструкция, которую несколько рабочих с трудом пытались разобрать: хитросплетение зеркал, проекторов, штативов и большого полупрозрачного экрана.

— Леня, а это что такое? — спросила она.

Один из техников, услышав ее вопрос, обернулся и начал было объяснять:

— Это, товарищ, специальный аппарат для комбинированных съемок…

Но я, бросив один взгляд на установку, опередил его. Инженерное чутье сработало мгновенно.

— Это транспарант Даннинга. Проекция изображения на просветный экран с селективным цветоделением, чтобы совместить актеров с заранее снятым фоном. Очень оригинальное и изящное техническое решение.

Техник замер с открытым ртом. Из-за его спины вышел Григорий Александров и с изумлением посмотрел на меня.

— О, да вы, товарищ, разбираетесь в этом? — в его голосе прозвучало неподдельное уважение.

— Приходится разбираться во всей технике, товарищ режиссер, — улыбнулся я.

— Ой, Утесов, Утесов! — вдруг засуетилась жена. — Лёня, я пойду возьму автограф!

— Конечно, ступай! — усмехнулся я.

В этот момент к нам подошла та самая красивая актриса. Теперь, при свете дня, она выглядела еще более ослепительно.

— Вы нас вчера не слишком ругали за шум? — спросила она, и в ее серо-голубых глазах плясали смешинки.

— Что вы, — ответил я. — Победителей не судят. Тем более, если они создают такие замечательные фильмы.

Она удивленно вскинула брови.

— А вы уже знаете, что фильм будет замечательным?

— Я в этом уверен. Простите, никак не могу припомнить: ваше лицо кажется мне знакомым, но где мог видеть…

Женщина рассмеялась серебристым переливчатым смехом.

— Нигде! — коротко и просто ответила она. — Это мой дебют.

И тут только я вспомнил, кто она. Черт. Да я идиот! Это же Орлова, будущая звезда советского кино. Ну я заработался, реально ничего вокруг не замечаю…

— Должно быть, это непросто: дебют, и сразу — одна из главный ролей! — пытаясь сгладить неловкость, произнес я.

— Да, съемки были нелегкими, — вздохнула Орлова, но в ее голосе не было усталости — скорее, гордость. — Мой дебют в музыкальной комедии оказался боевым крещением. Моя героиня Анюта не только выполняла обязанности домработницы, но еще и сражалась со стадом коров, скатывалась по лестнице с подносом, падала вместе с забором, ездила верхом на быке… Но все это неважно, когда рядом такие люди, как наш замечательный режиссер! А еще композитор — Исаак Осипович Дунаевский. Он вместе с поэтом Лебедевым-Кумачом подарил нашему фильму и, надеюсь, зрителям, чудесную музыку. Приходите в кинотеатр, не пожалеете!

— А когда выйдет фильм? — уточнила подошедшая Лида. — Просто я боюсь, что к тому времени уже буду с малюткой на руках и не смогу вырваться в кинотеатр!

— Вот как? — Орлова окинула Лидину фигуру быстрым взглядом, и в голосе ее проскользнул едва заметный холодок. — Ну что же, надеюсь у вас все будет благополучно!

В этот момент к вилле подъехал легковой автомобиль и несколько автобусов для съемочной группы. Началась суета прощания.

— Что ж, нам пора, — сказал Александров, пожимая мне руку. — Спасибо за понимание.

Орлова тоже протянула мне свою тонкую, прохладную руку.

— Надеюсь, мы еще встретимся в Москве, Леонид Ильич. Было очень интересно с вами познакомиться.

Возможно, мне показалось, что она задержала мою руку в своей на долю секунды дольше, чем это принято. Затем она легко повернулась и села в машину. Автобусы, фыркнув моторами, тронулись с места, увозя этот маленький, шумный и талантливый мирок обратно в Москву, в его привычную стихию.

Прошло несколько дней. Шумная суета отъезда кинематографистов сменилась тихой, размеренной жизнью элитного курорта. Дни текли лениво и безмятежно. Мы завтракали на веранде под пение цикад, потом шли на почти пустынный пляж, где Лида, прячась под большим тентом, читала книгу, а я часами лежал у кромки воды, позволяя солнцу и морю вымывать из головы накопившуюся усталость. После обеда — обязательный «тихий час», а вечером — долгие, неспешные прогулки по парку санатория, среди гигантских пальм и цветущих магнолий, чей сладкий, дурманящий аромат становился особенно сильным в сумерках.

В один из таких вечеров, гуляя по набережной, мы увидели небольшую группу людей в военной форме, вышедших из соседнего, военного санатория. Они о чем-то оживленно спорили, жестикулируя. Когда они подошли ближе, я узнал в высоком, подтянутом командире с резкими, волевыми чертами лица Иеронима Петровича Уборевича.

Он тоже заметил меня, и его суровое лицо осветилось удивленной, но искренней улыбкой.

— Леонид Ильич? Какими судьбами! И вы здесь!

Мы тепло, по-мужски, обнялись.

— Решил вывезти жену к морю, — я представил ему Лиду. — А вы, Иероним Петрович, я смотрю, тоже на отдыхе?

— Какой отдых? — махнул он рукой. — Совещание у замнаркома. Собрали всех командующих округами, обсуждаем итоги летней учебы.

Он познакомил нас со своими спутниками. Завязался общий, светский разговор, но вскоре Уборевич, взяв меня под локоть, отвел чуть в сторону.

— А я вас часто вспоминаю, Леонид Ильич, — сказал он, понизив голос. — Особенно ваше выступление по артиллерии и по танкам. И вот что я вам скажу… — он на мгновение замолчал, — чем больше я смотрю на наши войска, тем больше убеждаюсь в вашей правоте.

— Что, все так плохо? — спросил я.

— Плохо — не то слово, — с горечью ответил он. — Показухой мы занимаемся! Гоняем дивизии по полигонам, палим в белый свет, как в копеечку, пишем бравурные отчеты. А на деле… на деле командиры не умеют управлять огнем своей же артиллерии. Танкисты не обучены взаимодействовать с пехотой, каждый воюет сам по себе. Связи нет. Тактика — на уровне Гражданской войны. Мы готовимся не к будущей войне, а к очередному параду.

Он остановился и посмотрел на меня в упор.

— Вы человек со свежим, инженерным взглядом. Вы понимаете, что такое система. Так вот: у нас в армии нет системы боевой подготовки, единых, отработанных до автоматизма методик. Каждый командир учит так, как бог на душу положит. У нас нет нормальных тренажеров, чтобы обучать наводчиков и механиков-водителей без расхода моторесурса и снарядов. Мы учим войска не в условиях, приближенных к боевым, а в тепличных, полигонных условиях часто вместо практики пихаем в людей ненужную им теорию. Устраиваем учения «пешим по-танковому», а то и «пешим по-самолетному». А еще сельхозработы, стройки — вместо боевой подготовки отвлекаем людей на не пойми что. Чувствую — в первой же серьезной заварухе умоемся мы кровью.

Я слушал его и понимал, что этот жесткий, прямой, честный командарм — мой естественный и самый надежный союзник в предстоящей борьбе за реформу армии. Он — практик, видел на земле то, что я рассчитал в тиши кабинета. Наши выводы полностью совпадали.