Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 3

— Так может, пора заставить эту организацию приносить конкретную, осязаемую пользу Советскому государству? У Коминтерна разветвленная сеть идейных сторонников по всей Европе, в том числе и в Германии. Среди немецких коммунистов есть инженеры, химики, рабочие, которые имеют доступ к самым передовым заводам и лабораториям. Пусть Коминтерн, вместо печати листовок и организации провальных стачек, займется делом. Экономической и научно-технической разведкой.

Я видел, как в глазах Сталина возник огонек интереса. Эта идея была ему близка по духу — прагматичная, циничная и ориентированная на результат.

— Наши товарищи в Германии смогут добыть и чертежи, и образцы продукции, и технологические регламенты. Нужно только поставить правильную задачу и обеспечить всем необходимым, — заключил я. — Сейчас для этого очень хорошее время. Уверен, многие ученые после прихода к власти господина Гитлера начнут задумываться об эмиграции. Это прекрасный момент для того, чтобы сделать им интересные в финансовом и карьерном плане предложения….

В этот момент дверь отворилась, и на пороге появился Тухачевский. Высокий, подтянутый, с идеальной выправкой гвардейского офицера, он был чужеродным элементом среди коренастых, приземленных партийных функционеров. В его холодных, умных глазах не было и тени страха или подобострастия; аристократическая тонкость черт, прямой, почти надменный взгляд — все в нем говорило о человеке, привыкшем повелевать и не сомневавшемся в своей правоте.

Сталин прекратил свое хождение по кабинету и остановился.

— Таварищ Тухачевский, — произнес он, выпуская облако дыма. — Нам тут таварищ Брэжнев доложил об одной интэрэсной тэхнологии. Дигликолевый порох. Вы занимались этим вапросом. Пачему мы его не закупили у нэмцев, когда была такая вазможность?

Вопрос был задан ровным тоном, но для всех в зале он прозвучал как прямое обвинение. Тухачевский не дрогнул. Он лишь слегка склонил голову, как профессор, выслушивающий лепет нерадивого студента.

— Да, товарищ Сталин, я помню этот вопрос, — ответил он с безупречной дикцией, и в его голосе не было и намека на оправдание. — По данному предложению были проведены испытания образцов, и я лично вынес отрицательное заключение.

— Причина? — коротко бросил Сталин.

— Этот порох, при всех его достоинствах, имеет один серьезный недостаток для условий нашей страны. Он нестабилен при низких температурах. В сильные морозы его баллистические характеристики резко ухудшаются, энергия выстрела непредсказуемо падает.

Он говорил так уверенно и авторитетно, что на мгновение мне показалось, будто вопрос исчерпан. Технически обоснованный, неоспоримый факт. Но я не мог молчать.

— Но ведь это решаемая проблема, товарищ Тухачевский! — не выдержал я и, поднявшись, вмешался в разговор. Мой голос прозвучал резче, чем я того хотел. — Во-первых, это вопрос введения поправочных коэффициентов в таблицы стрельбы. Артиллеристы всегда вносят поправки на ветер, влажность и износ ствола. Точно так же можно ввести поправку и на температуру! Во-вторых, никто не предлагает полностью отказаться от баллиститных порохов! Их можно использовать в зимний период, создав необходимый запас! А дигликолевые — для всех остальных условий и для теплого времени года.

Тухачевский даже не удостоил меня полноценным ответом. Он лишь пожал обтянутыми сукном плечами и бросил с легким оттенком снисходительности:

— Нет уж, спасибо. Красной Армии не нужны суррогаты.

Меня захлестнула волна негодования. Суррогаты! Я смотрел на этого холеного, уверенного в своей теоретической правоте человека и мысленно кипел. Когда ты, будущий маршал, предлагаешь на случай войны ставить пушки на трактора «Коммунар», называя это «танкетками», — это для тебя не суррогат? Это — «вынужденное решение». А когда речь идет о независимости всей пороховой промышленности от импорта и пищевого сырья, он с барским пренебрежением говорит о суррогатах! Какое яркое лицемерие.

В кабинете повисла пауза, плотная, как пороховой дым после неудачного выстрела. Слово «суррогаты», брошенное Тухачевским с ледяным пренебрежением, казалось, заморозило сам воздух. Я видел, как на лицах некоторых наркомов отразилось замешательство: авторитет Тухачевского в этой сфере был непререкаем. Мало что понимавший в этом деле Ворошилов полностью отдал вопросы принятия на вооружение новой техники на своего заместителя, да что там говорить — сам Сталин ему разве что в рот не смотрел! Так что спорить сейчас с замнаркома о военной технике было все равно, что учить хирурга резать.

Только вот есть одно «но» — не мог я позволить ему похоронить важнейшую идею под могильной плитой своего высокомерия. Да и вообще, я очень много всего не мог ему позволить — слишком уж экстравагантные идеи продвигает он в области перспективного вооружения Красной Армии. Когда-нибудь они доведут его до цугундера, но сейчас… сейчас Михаил Николаевич пока еще в силе.

Поэтому, вновь поднимаясь для выступления, я взял примирительно-деловой тон.

— Товарищ Сталин, товарищи. Думаю, истина, как это часто бывает, находится где-то посередине. Вопрос слишком серьезен, чтобы решать его сгоряча, на основании двух полярных мнений. Проблема порохов — лишь одна из многих в цепи задач, стоящих перед нашей оборонной промышленностью. Я предлагаю не рубить с плеча, а подойти к вопросу системно. Давайте в ближайшее время проведем отдельное, подробное совещание, посвященное проблемам военной химии и внедрению новых технологий.

Я сделал паузу, позволив предложению осесть в умах.

— А конкретно вопрос по дигликолевому пороху предлагаю вынести на рассмотрение специально созданной комиссии. Пусть в нее войдут не только представители Наркомвоенмора, но и инженеры-химики из Наркомтяжпрома, специалисты по сырью из Госплана и инженеры-производственники с заводов. Пусть они всесторонне изучат проблему: и температурную стабильность, и сырьевую базу, и экономическую целесообразность. И только после их заключения мы сможем принять взвешенное, окончательное решение.

Сталин, до этого неподвижно наблюдавший за нашей дуэлью, медленно перевел свой тяжелый взгляд на молодого, полного, но уже успевшего (не без моей помощи, между прочим) нагулять аппаратный вес Георгия Маленкова, сидевшего в конце стола.

— Харашо, — произнес он глухо, и это слово поставило точку в споре. — Идея товарища Брэжнева — правильная. Товарищ Маленков, вам поручается организация этого савещания. В недельный срок соберите мнения от всех заинтересованных ведомств. Камиссию по порохам тоже подготовьте!

Маленков коротко кивнул. Его пухлое лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнуло торжество. Это было очередное доказательство его растущего влияния.

— На сегодня все, товарищи. Можэте быть свободны, — бросил Сталин, давая понять, что аудиенция окончена.

Присутствующие задвигали стульями, поднимаясь с явным облегчением. Напряжение спало. Люди, выходя из кабинета, старались не встречаться взглядами, особенно с Тухачевским. Он уходил одним из последних, с прямой, как на параде, спиной, не удостоив меня даже беглым взглядом. Но когда он проходил мимо, я почувствовал холод, исходивший от его светлых голубых глаз. Похоже, сегодня я нажил себе еще одного врага.

Когда моя рука уже легла на массивную дубовую ручку двери, тихий, лишенный интонаций голос за спиной заставил меня замереть.

— Таварищ Брэжнев, задержитесь на минуту.

Глава 2

Я обернулся. В огромном кабинете остались только мы вдвоем. Сталин стоял у своего стола, набивая трубку свежим табаком.

— Хорошая идэя, насчет Коминтерна. Мы с товарищами давно уже думаэм, чем бы занять наших иностранных…друзей. А то дэнег они стоят как линкор, а толку с них… как с козла молока.

Сталин закурил и продолжил.

— Давайтэ организуем в Коминтерне спецотдел. Вы его возглавите, товарищ Брэжнев.Попробуйте свои идеи. Вообще у вас много хороших идей. Но у меня они, — тут Сталин вдруг хитро улыбнулся, — тоже бывают. И одна из них насчет вас, товарищ Брэжнев…