Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 10

Он запнулся, переводя дух, глубоко затянулся сизым дымом.

— А что у вас с Дворцом Советов? — спросил я небрежно, словно речь шла об очередном заводе. — Говорят, Ленин на крыше вознесется так, что будет за облаками не виден!

Мельников поморщился, тяжело вздохнул:

— Ты шутки шутишь, а у меня от этой махины голова кругом. Чудо-юдо, а не здание. Гектары земли, тысячи переселенцев, стройматериалы — всё туда. А у меня по городу стройки стоят без кирпича.

— Зато как звучит, — усмехнулся я. — «Главная стройка социализма», «величайшее здание мира». На плакатах будет смотреться грандиозно.

— Плакатами стены не возводят, — отрезал он. — Это будет целый город внутри города. Сейчас пока площадку разгребаем, а дальше — даже не представляю, как это будет строиться, и где брать материалы.

Я пожал плечами:

— Да не торопись, может, ещё передумают строить эту халабуду.

Мельников посмотрел на меня мрачно, явно не оценив иронии.

— Эх, Леонид, дорогой мой человек! Твоими бы устами, да мед хлебать. Потому что и без этого чуда-юда строек у нас разных — масса! И всё это одновременно! Трамвайные пути заменяю троллейбусными линиями, под ними Мосводоканал роет траншеи для труб, рядом Мосэнерго тянет кабель. Никто друг с другом не сверяется. Бардак — ужас! Дорожники кладут асфальт, а через неделю связисты ломают его ради кабеля. Метростроевцы пробили шахту, а подключить не могут — энергетики план перенесли на другой квартал. Дом стоит без крыши, потому что железнодорожные платформы заняты под вывоз грунта со стройки Дворца Советов! Лебедь, рак и щука, а не плановое хозяйство!

Петр Богданович с досадой махнул рукой и умолк. В его сбивчивом монологе для меня открывалась ясная и, в общем, привычная картина: болезнь роста плюс отсутствие единого центра управления.

— Пётр Богданович, а у вас есть общий график всех работ?

Он нахмурился.

— Какой ещё «общий график»? У каждого треста свои планы, у наркоматов свои задачи. Ну а я пытаюсь сводить их вручную: совещания, крики, требования… толку мало.

Поднявшись, я подошёл к директорскому столу, взял чистый лист и карандаш.

— В этом и ошибка, — объяснил я Мельникову, придвигая к себе лист бумаги. — Вы управляете сотней разрозненных строек. А нужно вести один гигантский конвейер. Москва — это как завод, и вы — его директор.

На лице Мельникова мелькнуло недоумение. Не давая ему развиться до болезненной степени, я торопливо начал чертить прямоугольники, соединяя их стрелками.

— Вот, смотри. «Вот, скажем, прокладка тоннеля от 'Сокольников» до «Комсомольской». Рядом — «Подведение кабеля». Ещё — «Поставка тюбингов». Сейчас это три разных ведомства, три папки. А они должны быть связаны намертво. Без кабеля и тюбингов рытьё тоннеля бессмысленно.

Схема усложнялась, заполняя лист.

— Вам нужен единый Штаб реконструкции. Он составляет сводный календарный график, где вся цепочка работ видна целиком. Снос, подвоз кирпича, прокладка тоннеля, монтаж троллейбусной линии — звенья одной системы. Сразу видно «узкое место»: где сбой одного поставщика сорвёт работу десятка подрядчиков. Ну и накладки станут видны — чтобы асфальт клали после, а не до канализации. Так вы сможете заранее менять логистику, перебрасывать ресурсы, подключать смежников… Управлять не следствием, а причиной.

Для Мельникова это стало откровением. Человек, привыкший вязнуть в ежедневных согласованиях, вдруг увидел Москву с высоты. В его взгляде недоумение сменилось восхищением.

— Леонид, — протянул он, разглядывая исчерченный лист. — Это… это здорово, что ты придумал. Только боюсь, — тут голос стал глухим, плечи опустились, — есть у нас товарищ, которому на все графики плевать. Он просто порвёт их и назовёт вредительской выдумкой.

— Так-так, дай-ка угадаю. Фамилия товарища не на «ха» начинается?

Мельников криво усмехнулся:

— Он самый. Хрущев Никита Сергеевич. С ним — не работа, Леонид, а сущее мучение. Формально я отвечаю за город, он — за область. Но Никита считает, что всё в области — песок, лес, кирпич, рабочие руки — его личная вотчина. И торгует этим, шантажирует, перекраивает.

Он резко затянулся, папироса затрещала.

— Для метро кровь из носу нужен гравий из Люберец. А он одним росчерком отсылает все составы на строительство коровников! Нужно переселить тысячи людей с будущего проспекта, а он режет квоты на жильё, заявляя, что «крестьяне важнее». И вечно лезет не в свои дела, вмешивается в каждую стройку, путается под ногами, раздаёт идиотские указания инженерам, а потом бежит к Кагановичу докладывать, что именно он обеспечил трудовой подвиг! Любая задержка превращается им в катастрофу вселенского масштаба.

Он подошёл ближе к столу, и голос упал до зловещего шёпота:

— Но это всё мелочи. Хуже другое — похоже, он под меня копает по-настоящему. Метит на моё место. Хочет и область, и всю Москву забрать под себя!

— Серьезно? — нарочито спокойным тоном спросил я, хотя внутри все напряглось.

— Да! Я точно знаю, минимум два доноса в ОГПУ — его рук дело. Пока им не дали ход, но… Но это «пока». Обвиняет меня во вредительстве, в срыве сроков реконструкции. Намекает на связи с «правым уклоном», с Бухариным, с которым я когда-то, в Харькове еще, и правда контактировал. Ты же понимаешь, чем это грозит!

Услышав это, я мрачно усмехнулся. Понимаю ли я? О да, я еще как понимаю! Это ты, Мельников, ничего не знаешь еще про 37-й год, а я-то знаю! ОГПУ, доносы, «правый уклон» — все это, мать твою, вопросы жизни и смерти! Арест Мельникова, моего прямого протеже, стал бы сокрушительным ударом. Но еще хуже другое: ведь если Петра Богдановича возьмут, то, вполне возможно, выбьют из него любые признания. В том числе и обо мне!

— И не знаю уже, что и делать. Уж больно хватка у него бульдожья, — закончил Мельников с горечью. — Он не отстанет. Если его как-то не остановить, он точно меня сожрёт. Знает ведь, гнида, что именно я его с Москвой обскакал! Мстить будет. Я уж грешным делом сам думаю на него настучать, только не умею в такие игры…

И Мельников замолчал, понуро уставившись в стол. Похоже, мой протеже совсем пал духом.

Смотрю я на него, а мысли мои в лихорадочном поиске решения несутся вскачь. Что я знаю про Хрущева? «И что, мол, выпить он любил, и что Насера наградил…» Нет, это не то. Так, а вот еще «волюнтаризьм». Это уже интереснее! Страшно любил сей товарищ разный пиарный движ — то ракеты на Кубе, то кукуруза, то космос, то целина. Так что, раз он роет под Мельникова, то наилучшийвариант — указать ему новую яму, да сунуть в руки лопату пошире. Кстати — целина… а пожалуй, это мысль!

И я, криво усмехнувшись, сказал расстроенному Мельникову:

— Ну, Петр Богданович, давай рассудим трезво. Прямая атака на этого деятеля невозможна — за ним стоит Каганович. Значит, надо исхитриться устроить так, чтобы он сам себя закопал!

На лице Мельникова проступило недоумение.

— Вот скажи — в чём его сила? — спросил я и тут же сам же ответил. — В неуемной энергии. А слабость? Слабость в том, что он — дебил. До жути энергичный болван, да еще и авантюрист до мозга костей! Значит, ему нужна такая авантюра, чтобы он вцепился в неё и сломал себе шею. Понимаешь? Надо перенаправить его энергию в другое русло! Подсунуть проект, который так его увлечет, что он побежит за ним как козлик за морковкой.

Во взгляде Петра Богдановича замешательство сменилось проблеском интереса. Он ещё не понимал, к чему я веду, но чувствовал: за словами скрывается план.

— И какой это может быть проект? — хрипло спросил он.

Я подался вперёд, понизив голос.

— Ну например — северный Казахстан. Там — миллионы гектаров чернозёма, веками не знавшего плуга. Если все это распахать — получим миллионы тонн хлеба для всей страны. Это будет подвиг, о котором будут писать газеты. Тот, кто все это организует — войдет в историю наравне с Лениным и Сталиным. Никита перед таким не устоит! Для человека с его амбициями это верный путь наверх. И если ему все это правильно преподнести — о, это такая наживка, которую он заглотит вместе с поплавком и удочкой!