Джейн с Холма над Маяком - Монтгомери Люси Мод - Страница 11

Вместо каши маме приносили охлажденные шарики дыни в апельсиновом соке, и она делилась ими с Джейн. Предлагала и половинку своего тоста, но Джейн знала, что потом ей нужно будет есть собственный завтрак, и поэтому отказывалась. Они замечательно проводили время – смеялись и болтали о всяких милых пустяках, совсем тихо, чтобы их не услышали (об этом они вслух не говорили, но обе все понимали).

«Вот бы так каждое утро», – думала Джейн. Но маме этого не говорила. Она уже выучила, что стоит ей что-то такое сказать – и мамины глаза потемнеют от боли, а она ни за что не желала причинять маме боль. Она навеки запомнила ту ночь, когда увидела мамины слезы.

В тот день Джейн проснулась, потому что у нее болел зуб, и прокралась к маме спросить, нет ли у той капель от зубной боли. Дверь открыла совсем тихо и услышала, как мама плачет – ужасно, приглушенно. Тут в коридоре показалась бабушка со свечой.

– Виктория, ты что тут делаешь?

– У меня зуб болит, – ответила Джейн.

– Идем со мной, я тебе дам капель, – холодно произнесла бабушка.

Джейн пошла… но зубы ее больше не беспокоили. Почему мама плакала? Не может же быть, чтобы она была несчастна… ее очаровательная улыбчивая мама. На следующее утро за завтраком мама выглядела так, будто в жизни не пролила ни слезинки. Джейн потом долго гадала, не приснилось ли ей все это.

Джейн добавила маме в ванну соли с ароматом лимонной вербены, вынула для нее из ящика пару новых чулок, тонких, как паутинка в росе. Ей нравилось что-то делать для мамы, а дел таких было совсем мало.

Завтракали они вдвоем с бабушкой, тетя Гертруда поела раньше. Сидеть за столом наедине с человеком, который тебе не нравится, – не самое приятное дело. А тут еще Мэри забыла посолить овсянку.

– У тебя шнурок развязался, Виктория.

То были единственные слова, которые бабушка произнесла за столом. В доме было темно. День выдался пасмурный, лишь время от времени разъяснивалось, а потом делалось пасмурнее прежнего. Почту принесли в десять. Джейн она не интересовала. Ей никто никогда не писал. Иногда она думала: было бы, наверное, приятно и интересно получить от кого-то письмо. Мама получала письма десятками – приглашения и рекламные проспекты. В то утро Джейн унесла письма в библиотеку, где сидели бабушка, тетя Гертруда и мама. Джейн заметила среди писем одно, адресованное маме, надписанное черным угловатым почерком, которого она раньше точно не видела. Джейн не знала, что это письмо изменит всю ее жизнь.

Бабушка взяла у нее корреспонденцию и по обыкновению начала просматривать.

– Ты закрыла дверь в вестибюль, Виктория?

– Да.

– Да, и…

– Да, бабушка.

– Вчера ты ее оставила открытой. Робин, письмо от миссис Кирби… скорее всего, про благотворительную ярмарку. Помни, я не желаю, чтобы ты в этом участвовала. Мне не нравится Сара Кирби. Гертруда, это тебе от кузины Мэри из Виннипега. Про серебряный сервиз, который, по ее словам, ей завещала моя мать; напиши, что я считаю дело решенным. Робин, это…

Бабушка резко умолкла. Она взяла в руки письмо с черными буквами и смотрела на него так, будто это змея. А потом подняла глаза на дочь.

– Это от… него, – сообщила она.

Мама выронила письмо миссис Кирби и так побледнела, что Джейн невольно бросилась к ней, но путь ей преградила бабушкина рука.

– Хочешь, чтобы я тебе его прочитала, Робин?

Мама жалобно вздрогнула и ответила:

– Нет… нет… я сама…

Бабушка с оскорбленным видом вручила ей письмо, мама вскрыла его дрожащими руками. Вроде бы побледнеть сильнее прежнего она уже не могла, однако побледнела, пока читала.

– Ну? – осведомилась бабушка.

– Тут сказано, – пролепетала мама, – что я должна прислать ему на лето Джейн-Викторию… что он имеет право с ней видеться…

– Кто имеет? – выкрикнула Джейн.

– Не перебивай, Виктория, – остановила бабушка. – Робин, покажи мне письмо.

Они сидели и ждали, пока бабушка дочитает. Тетя Гертруда таращилась перед собой немигающими холодными серыми глазами на длинном бледном лице. Мама уронила голову на колени. С тех пор как Джейн принесла письма, прошло всего три минуты, но за это время мир перевернулся с ног на голову. Джейн показалось, что между ней и всем человечеством пролегла пропасть. Она без всяких слов поняла, от кого это письмо.

– Так! – произнесла бабушка. Письмо она сложила, убрала в конверт, положила на стол и аккуратно вытерла руки тонким кружевным платочком.

– Разумеется, Робин, ты ее туда не отпустишь.

Джейн впервые в жизни была заодно с бабушкой. Она бросила на маму умоляющий взгляд, испытывая странное чувство, что видит ее впервые в жизни… Видит не любящую маму, не преданную дочь, а женщину… женщину, которую терзают мучительные чувства. Мама страшно страдала – и сердечко Джейн вновь готово было разорваться.

– Если я ее не отпущу, он может забрать ее у меня насовсем, – произнесла она. – Ты знаешь, что может. Он пишет…

– Я прочитала, что он пишет, – оборвала ее бабушка, – и все равно настойчиво рекомендую проигнорировать его письмо. Он просто пытается тебе досадить. На нее ему наплевать… Ему на все наплевать, кроме его писанины.

– Боюсь… – снова начала мама.

– Нужно посоветоваться с Уильямом, – вдруг вмешалась тетя Гертруда. – Здесь требуется мужское мнение.

– Мужское! – фыркнула бабушка. Но потом сделала над собой усилие: – Возможно, ты права, Гертруда. Когда Уильям придет завтра к ужину, я изложу ему все подробности. А до тех пор оставим это. Не позволим, чтобы нас это обеспокоило.

Джейн весь остаток дня провела как в кошмарном сне. Наверняка это дурной сон… Не мог отец написать ее матери, что Джейн должна провести с ним все лето, в тысяче миль от дома на этом ужасном острове Принца Эдуарда, который на карте напоминает жалкий ошметок между челюстями Гаспе и мыса Бретон… С отцом, который ее не любит и которого не любит она.

С мамой поговорить не получилось – бабушка за этим проследила. Они все отправились на обед к тете Сильвии – судя по виду, маме не хотелось никуда идти, – а Джейн обедала в одиночестве. Она не могла проглотить ни кусочка.

– Головка болит, мисс Виктория? – посочувствовала ей Мэри.

Болеть-то болело, но вовсе даже не головка. Болело весь день и весь вечер, и потом до глубокой ночи. Продолжало болеть, когда Джейн проснулась на следующее утро и на нее мучительной волной накатили воспоминания. Джейн была уверена – боль отступит, если поговорить с мамой, но, когда она подобралась к маминой двери, выяснилось, что та заперта. Джейн чувствовала: мама не хочет с ней ничего обсуждать, и это оказалось больнее всего остального.

Они все вместе поехали в церковь… в большую старинную мрачную церковь в центре города, куда ездили всегда. Джейн, вообще-то, любила эти поездки по довольно необычной причине: во время службы ее оставляли в покое. Можно было молчать, и никто не станет язвительно интересоваться, о чем она думает. В церкви бабушка вынуждена была от нее отвязаться. Когда любви не дождешься, пусть хотя бы все от тебя отвяжутся.

В остальном церковь Святого Варнавы была Джейн совсем не по душе. Проповеди она не понимала. Ей нравились музыка и некоторые гимны. Случалось, что отдельная строчка заставляла ее затрепетать. Коралловые рифы, заснеженные горы, приливы, что колышутся во сне, острова, где ввысь взметнулись пальмы, жнецы, что в дом стремятся со снопами, и годы, будто тени на солнечных холмах.

Но сегодня Джейн ничего не радовало. Ее раздражал бледный солнечный свет, просачивавшийся между студеными клубящимися тучами. Зачем это противное солнце пытается светить, если судьба Джейн висит на волоске? Проповедь ей казалась бесконечной, молитвы мучительными… к тому же не спели ни одного ее любимого гимна. Зато Джейн отчаянно твердила собственную молитву:

– Господи, я очень прошу тебя, пусть дядя Уильям скажет, что меня не надо отправлять к этому, – шептала она.

Терзаться мыслью, что именно скажет дядя Уильям, Джейн пришлось до конца воскресного ужина. Она почти ничего не ела. Сидела и испуганно смотрела на дядю Уильяма, гадая, правда ли Бог способен нужным образом на него воздействовать. За столом собрались все: дядя Уильям и тетя Минни, дядя Дэвид и тетя Сильвия и Филлис; после ужина они перешли в гостиную и уселись тесным кружком, дядя Уильям нацепил очки и прочитал письмо. Джейн думала: все слышат стук ее сердца.