Сторож брата моего - Пауэрс Тим - Страница 7

Вид кладбища заставил его обратить внимание на привычный, почти непрерывный стук зубила, доносившийся из камнерезной мастерской, где Джон Браун, исполнявший одновременно обязанности могильщика и пономаря, высекал буквы и цифры на памятниках для свежих могил.

Брэнуэлл позволил своему меланхолическому взгляду пробежаться по старым надгробьям. Тут и там возвышались стоячие памятники, но большую часть могил покрывали приподнятые над землей прямоугольные плиты, уложенные плашмя; пиная ногами кучки оставшихся прошлогодних листьев, он прошел между похожими на столы надгробий к одному из самых дальних и сел на холодный камень.

Он рассматривал ладонь трясущейся правой руки и думал: мог ли тот извращенный обряд, который они назвали крещением, последовать из Лондона за мною сюда?

Он отправился в двухдневное путешествие в Лондон восемнадцати лет от роду и витал в облаках, куда его возносили заполнявшие ум фантазии: как он поразит наставников Королевской академии художеств рисунками, которые везет с собой, как ему незамедлительно предложат писать портреты лордов и адмиралов и очень скоро он заживет той же блистательной жизнью, что и Нортенгерленд, его вымышленное alter ego из романов, которые тогда они с Шарлоттой писали вдвоем.

Но к тому времени, когда карета добралась до Брэдфорда, фантазии уже казались ему более похожими на миражи. Даже обычные люди, ожидавшие лондонского дилижанса в отеле «Белый лебедь», слишком явно принадлежали к реальному миру – целеустремленные, ответственные, знающие свое дело, – и Брэнуэлл уже не мог представить среди них вымышленную фигуру Нортенгерленда.

А на следующий день его совсем подавила грубая реальность большого Лондона: необъятность собора Святого Павла на Ладгейт-хилл, внушительный неоклассический Сомерсет-хаус, где как раз и располагались учебные заведения Академии, бесконечные широкие бульвары, запруженные громыхающими кебами, экипажами и деловитыми пешеходами.

У него были рекомендательные письма к ряду влиятельных художников и секретарю Королевской академии, но он не обратился ни к кому из них. Его отец, тетя и несколько друзей семьи наскребли для него денег на еду, жилье и книги на первый месяц – и за три дня он потратил практически все на ром, ростбиф и сигары в таверне «Касл» в Хай-Холборне.

Таверна «Касл» оказалась теплым, дружелюбным прибежищем. Владел заведением бывший чемпион по боксу, а посетителями были журналисты, любители бокса и приезжие, такие же, как он сам. И в этой нетребовательной компании ему удавалось блистать.

Обаятельный и остроумный юноша прекрасно дополнял любую компанию выпивох, всегда был готов пошутить или привести подходящую литературную цитату и благодаря своей обширной начитанности мог разумно рассуждать на любую тему, от истории до спорта и политики. Он рассказывал собеседникам анекдоты о диких землях Йоркшира, он рассказал историю о том, как его десять лет назад укусила уродливая и, по-видимому, бешеная собака. Он пояснил, что это обошлось для него без последствий, но не стал говорить о том, что тогда ему целый месяц снились кошмары.

История привлекла внимание хорошо одетого мужчины, который наблюдал за ним, сидя чуть поодаль, и поспешно вышел, как только рассказ закончился.

Но незадолго до закрытия таверны незнакомец вернулся в сопровождении моложавого светловолосого священника в сутане и при воротничке; указав священнику на Брэнуэлла, он сразу же снова ушел.

Священник присоединился к группе новых друзей Брэнуэлла, задал несколько вопросов, уточняя подробности его жизни в Йоркшире, и вскоре отделил Брэнуэлла от компании, собравшейся у стойки, и увел за угловой стол.

Он представился преподобным Фарфлисом, а Брэнуэлл, у которого спьяну пробудилась осторожность, сказал, что его зовут Нортенгерленд.

Фарфлису хотелось как можно больше узнать о странной собаке, укусившей Брэнуэлла. Он расспрашивал о самочувствии после укуса, «заражении… тревожных снах?..» и улыбался, когда Брэнуэлл неловко пытался доказывать, что ничего этого не было.

«В тот день вы были отмечены, – сказал ему Фарфлис, – нечеловеческой силой».

Брэнуэлл попытался перевести разговор на другую тему, но Фарфлис тут же задал еще один вопрос: «Видел ли он смуглого мальчика возле Понден-кирк?»

Брэнуэлл лишь через несколько секунд сообразил ответить на это: «Во сне». И мысленно добавил: «И еще раз – на кладбище, где он босиком стоял в снегу».

Фарфлис откинулся на спинку стула. «Вы, мистер Нортенгерленд, причастны к избранным. Хотите обрести власть над людьми и внушать им страх? Пойдемте со мною и примите крещение».

«Я крещен».

«Не тому владыке. Пойдемте».

Если бы разговор не вписывался так идеально в печальные мелодраматические фантазии о графе Нортенгерленде, обитающем в воображаемой стране Ангрии – гнев среди гнева![2] – Брэнуэлл, скорее всего, пожелал бы этому человеку спокойной ночи.

На улице Фарфлиса ждал наемный экипаж; Брэнуэлл покорно последовал за новым знакомым и сел рядом с ним. Холодный ночной воздух несколько развеял алкогольные пары в его голове, и он заверил себя, что пока что не принял на себя никаких обязательств.

Место назначения оказалось всего в десяти минутах езды – узкая, по-видимому заброшенная, псевдоготическая церковь на улице Сент-Эндрю. Отпустив экипаж, Фарфлис провел Брэнуэлла через сломанную кованую калитку, вдоль бокового фасада здания, где лежала глубокая тень, к двери ризницы. Во время непродолжительной поездки Брэнуэллом овладела тревога, и сейчас он уже был почти готов убежать обратно на улицу и искать кеб, но Фарфлис постучал в дверь, и почти сразу же им открыла темноволосая молодая женщина, облаченная в белую шелковую мантию и держащая в руке фонарь; она улыбнулась Брэнуэллу, отступила в сторону, и Брэнуэлл очнулся лишь после того, как вошел следом за молодым священником в помещение с высоким потолком. Аромат мимозы смешивался с запахами лампового масла и старого дерева.

Единственным источником света был фонарь женщины; она поставила его на длинный стол, уходивший в темноту. У стола стояло не менее дюжины кресел, и лишь через несколько секунд Брэнуэлл разглядел, что все они свободны. Вдоль одной стены выстроились книжные шкафы, а на противоположной, плотно соприкасаясь резными позолоченными рамами, висели потемневшие от времени картины. Казалось, что комнатой пользуются – несмотря на то впечатление, которое церковь производила снаружи, – но он видел в воздухе пар от дыхания.

Женщина извлекла из складок своей мантии какой-то странный нож, и Брэнуэлл отступил на шаг к двери, где стоял Фарфлис, но она просто положила его на стол рядом с маленьким, ничем не прикрытым стеклянным кувшином. Брэнуэлл разглядел, что широкий обоюдоострый клинок ножа был разделен вдоль промежутком в дюйм и рукоять была очень простой, из рифленой стали.

Женщина села в одно из кресел и жестом предложила Брэнуэллу занять другое, рядом с нею; после нескольких секунд колебаний он нерешительно подошел и занял указанное место.

Фарфлис перешел на другую сторону стола и исподволь заговорил о своем религиозном ордене, который он назвал Косвенным. Он говорил о «двуедином» боге, что, по мнению Брэнуэлла, означало бога в двух лицах, поскольку христианская троица описывалась словом «триединый». Фарфлис сказал, что две ипостаси этого бога в настоящее время разделены и его орден издавна поставил себе цель воссоединить их и подчинить всю Англию власти бога, вернувшего свое единство; тут Брэнуэллу пришла в голову мысль, что Фарфлис не ожидает – или даже вообще не хочет, – чтобы это произошло в скором времени.

Ну а пока что целью ордена являлась поддержка в северной Англии и некоторых областях Европы неких «сверхъестественных святых», которые совокупно образовывали что-то «похожее на электрическую батарею американца Бенджамина Франклина». «Агрессивная миссионерская деятельность» этих святых создает область, или поле спиритуалистической тени, в которой члены Ордена Косвенности способны продлевать свою жизни и даже творить чудеса определенного рода.