Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел - Страница 6

Силён.

— Так, батюшка келарь, — согласился я. — У нас говорили — «человеко-час», сиречь один час человеческого труда.

— «Человеко-час», — попробовал он термин на вкус и улыбнулся — понравилось. — У нас на Руси, Гелий, понимания в головах хоть отбавляй, а слова такие ладные придумывать умеем плохо.

— Не греческое оно, — улыбнулся я в ответ.

Наше, но из будущего.

— С Запада далекого, — продолжил врать монаху в глаза, что немного стыдно, но Бог, надеюсь, простит. — У них там, у католиков, всё по-другому: людей много, посему отношение к ним не нашему, Православному, чета — вроде и не раб, а вроде и за человека не держат. Этакий инструмент, как они сами говорят — «средство производства». Все у них там посчитано и учтено, и труд людской — в первую очередь.

— Оттого и «человеко-час», — заинтересованно кивнул батюшка келарь, которому, судя по живо бегающим глазам и позе, разговор очень нравился. — Интересно подметил, — признался в этом напрямую. — Настоятель наш с поручением от Церкви в самый Стокгольм плавал, схожее рассказывал.

Слова келаря меня удивили — ну где монастырь в сотне верст от Москвы и где Стокгольм? С другой стороны, пора перестать воспринимать окружающую реальность через призму учебников: Русь не только воюет, но и активно взаимодействует с «зарубежными партнерами» другими методами: дипломатией, торговлей и культурно-религиозными связями. В самом деле, почему бы уважаемому игумену не сплавать в Швецию на какой-нибудь религиозный симпозиум?

— Я очень рад, что вложенные моим отцом, царствие ему небесное, — перекрестились. — В мою голову мысли способны удостоиться разделения самим Его Высокопреподобием.

Тьфу, блин, совсем запутался в этих любезностях — это ж не фраза, а позор. Батюшка келарь, однако, смысл понял и им удовлетворился, вернув разговор к основной теме:

— Чего еще в нашей кухне исправить можно, чтоб, значит, «человеко-часы» тратились правильнее? — улыбнулся, радуясь удачному применению нового для себя термина.

Клиент готов к выслушиванию условий. Но аккуратно, чтобы не послал меня чисто в наказание за наглость:

— Мы с отцом на Русь работать приехали, батюшка келарь. На самый Двор Государев. Я — тень отца моего, и Государевой кухни недостоин, но знания и умения имею без ложной скромности очень ценные. Похороны отцовские я из наследства его оплатил, а постой в вашем прекрасном монастыре готов отработать простым кухонным трудником.

Хочешь новинок? Нанимай специалиста как положено.

Выслушав, батюшка принялся думать, постукивая пальцами по столу. Сейчас все поймет и начнет торговаться. Если сразу в шею не выгнал, стало быть готов раскошелиться. Денег у меня, слава Богу, «отцу» со спутниками и честным в целом-то «богатырям», самого изрядно имеется, а вот вне-материальных, гораздо более важных в этом времени благ, практически нет.

Если коротко — мне нужна КРЫША, и чем могущественнее, тем лучше. Церковь в этом смысле годится на мой взгляд лучше других феодальных субъектов. Она — один из лучших социальных лифтов в эти времена. Там, где в других местах человек «подлого происхождения» неизбежно упрется в глухую стену «местничества», в Церкви он может сделать великолепную карьеру. Технически — вплоть до Патриарха. Уж не знаю, случалось ли такое, но среди епископов, игуменов и прочих служителей средне-высокого и даже очень высокого ранга хватает простолюдинов, и они не станут плеваться от моей компании.

Не смогу я на боярина ишачить. Год потерплю, два, три, а потом — всё, «работать на дядю» надоест настолько, что я от чистой ярости выкину что-то очень нехорошее. Начальство «коллективное», как например в этом монастыре, предпочтительнее: с каждым из них можно договариваться и торговаться по отдельности, а сама Церковь, прости-Господи, свою выгоду блюдет крепко, иначе не являлась бы одной из доминирующих и богатейших сил на Руси. Буду приносить пользу — очень большую пользу — мне будет позволена некоторая свобода и возможность не гнуть спину перед каждым встречным мужиком рангом повыше. Это уже многого стоит, а еще церковная братия в случае проблем сможет меня «отмазать» даже от солидных проблем. Рук, ног и прочего добра вокруг всегда как грязи, а толковая голова в золотом эквиваленте стоит столько, сколько способна заработать. Моя ушибленная крымско-татарским разбойником голова в этом смысле вообще бесценна.

— Странный ты человек, Гелий, — сказал келарь совсем не то, что я ожидал. — Спину гнуть не привык, говоришь странно, да складно. Но оно и понятно — отец твой, царствие ему небесное, — перекрестились. — Уважаемым человеком был.

— Иного к Государю бы не послали, — кивнул я.

— А ты не больно-то по нему и горюешь, — заметил келарь.

— Горе мое велико, батюшка келарь, да только моё оно, другим без надобности. Когда разбойники всех, кого я любил у меня на глазах перерезали и меня вслед за ними на тот свет отправить попытались, я много понял об этом мире. Слабым быть нельзя.

— Нельзя, — задумчиво посмотрел на меня Николай. — Ладно, — хлопнул по столу ладонью. — Странный — не странный, а дело делать нужно. Стало быть, денег за советы свои просишь?

— Не за советы, а за конкретные, работающие способы улучшения организации труда на кухне, — поправил я. — И не «денег», а возможности крепко встать на ноги. Нужно смотреть правде в глаза: без отца на Государеву кухню меня не возьмут, а работать поваром даже при очень уважаемом боярине я не хочу. Буду честен, батюшка-келарь: мне сейчас, как и в прошлые дни, очень страшно. Впереди — неизвестность, позади… — я вздохнул. — Проделать такой долгий путь, чтобы потерять все и вернуться назад? — развел руками. — Господь ничего не делает просто так, для каждого у него есть план. Ежели ему было угодно лишить меня отца здесь, в далекой Руси, — указал пальцем в дощатый пол. — Значит я не могу просто развернуться и уйти обратно. Я чувствую, что должен что-то сделать. Здесь, в чужой для меня стране.

А вот это уже не ложь — реально так себя чувствую, и страна, даром что кажется до боли знакомой невзирая на технологическую отсталость, все-таки чужая.

Батюшка-келарь думал минут десять. За это время нас успела навестить прогнанная не так давно сорока, удостоившись от Николая классического «сгинь, нечисть», за окном, по двору, кто-то пронес что-то большое (по крикам «расступись» это понял), а потом раздалось довольно противное, очень такое «этническое», сопровождаемое треньканьем гуслей, стуком бубнов и свистом свирели:

— Ой, дид-ладо, ой, дид-ладо!

Веселей ступай, ковыляй нога!

— Опять скоморохов нелегкая принесла, — закатил глаза келарь и закрыл окно.

— А почему не прогнать? — спросил я, с интересом ловя текст доносящейся сквозь закрытое окно песни.

— Боярин толстый шел, надувался,

Со злости на народ ругался,

А на льду поскользнулся,

В лужу грязную скатился!

Да это же настоящая средневековая социальная сатира!

— А чего прогонять? — пожал плечами Николай, вернувшись на свой стул. — Греха в песнях да плясках нет, братии нравится, пущай погостят, все жить веселее.

Он закончил, и мы еще немного помолчали, послушав пение скоморохов. Не давил бы «вокалист» высокие ноты и не добавлял бы «фольклорного» звучания, было бы даже приятно. Музыка, кстати, неплохая — играть мужики умеют, и ноги немножко захотели в пляс.

— Давай так поступим, — приняв решение, сложил руки в замок Николай. — Поможешь с кухней, и я поговорю с Его Высокопреподобием о том, чтобы взять тебя в свои помощники. К постригу стремиться будешь?

— По-другому во славу Божию трудиться хочу, — покачал я головой.

— Так и думал, — не расстроился келарь. — Договор? — протянул руку.

Мутноваты условия, но я еще ничего особо и не сделал для того, чтобы мне предложили больше. Нормально — сейчас батюшка-келарь отведает перемен, похвастается ими игумену, и вот тогда, когда Его Высокопревосходительство мной заинтересуется, начнется настоящий торг.