Непостоянные величины - Ханов Булат - Страница 55

Как ни крути, Роман повсюду оказывался в проигрыше. Требовалось быть тактичным и одновременно гнуть свою линию; держаться независимо, но не допускать и намека на дерзость.

Встретив Романа в следующий раз на лестнице, Саня потушил окурок и бросил раздраженно:

– Что ты меня боишься-то? Не надо меня бояться. Я тебе добра желаю.

В эту секунду Роман мечтал, чтобы урку заточили в тюрьму или чтобы он умер от рака горла или легких.

Плечо с Богородицей привиделось в кошмаре. Роман не мог взять в толк, как вера в Бога сочетается с бандитским образом жизни, и для ответа обратился к Новому Завету. И ужаснулся. Мир, изображенный в Священном Писании, выстраивался в пирамиду с беспринципным чудовищем на вершине. Если Бог и нуждался в чем-то, то в покорности и в раболепии, первым делом карая не насильников и воров, а тех, кто колебался или отрекался. Сын Божий, посланный Отцом на верную погибель, бесцеремонно вторгался в жизнь простого люда, дышащего так, как ему дозволяли прокураторы и императоры, и огульно обвинял его в бесчестии и лицедействе. В речи Иисуса проскальзывала та же нетерпимость, свойственная и Сане. «Почему вы не понимаете речи Моей?» – утверждал Христос и нарекал слушавших детьми дьявола.

Больше всего Роману не давали покоя две детали. Во-первых, Иисус заставлял своих последователей отказаться от семьи, говоря: «Враги человеку – домашние его». Блатные, строго исполнявшие воровской закон, также покидали родителей и не обременяли себя женой и детьми. Во-вторых, Иисус, будучи сыном плотника, нигде не работал, уводил за собой рыбаков и кормился подаяниями, за счет трудяг, которых сам же и обличал. Блатные тоже не работали и с пренебрежением относились к мужикам-пролетариям, заведомо считая их существами второго сорта. Бесспорно, нельзя не учесть, что Христос проявил невероятное мужество и пожертвовал собой ради этих трудяг. Но их жизнь не улучшилась от этой жертвы. И мир, основанный на подчинении и господстве, не преобразился.

И Христос, и воры целенаправленно ставили себя в положение притесняемых и оттого проникались чувством превосходства над притеснителями.

И никто из православного духовенства не брал на себя ответственность публично порицать блатных за христианские наколки, будто священники не находили ничего предосудительного в том, что их символику заимствуют воры и насильники.

Папа Романа любил шахматы, болел за «Локомотив» и снимал на пленочный фотоаппарат. Мама вырезала из газет статейки с кулинарными рецептами и со средствами от артрита. Все эти увлечения смахивали на мещанские радости, однако Роман горячо возразил бы против такого толкования. Родители приносили пользу людям. Папа разрабатывал оптическую электронику, а мама контролировала свежесть продуктов в сети супермаркетов. Обоих высоко ценили на службе за порядочность и профессионализм. Не каждому нести свет и ворочать горы.

Роман вообразил, как к нему в квартиру вторгается с нравоучениями пророк и возводит напраслину на его семью: обвиняет в сделке с дьяволом, упрекает в нечестивости, вносит раздор между домашними. И при этом якобы учит любви и милосердию.

Студент учел ошибки предыдущих летних каникул и через год сбежал в Санкт-Петербург на целый июль, сняв койку в хостеле на Восстания. Днем Роман работал над копирайтерскими заказами, а вечерами блуждал по питерским улицам, не следя за указателями и табличками. Улицы производили впечатление уютных. В хостеле филолог сдружился с соседом по номеру, тоже москвичом, молодым прозаиком, приехавшим на курсы литературного мастерства. Прозаик с фамилией, звучавшей почти как «Кентавров», подарил Роману рукопись своего романа «Что снится, когда закрываешь глаза и смотришь на солнце».

По возвращении Москва и в особенности Шаболовка предстали иными, словно перерожденными. Роман с почтением заглядывался на неприметные дома и вывески и припоминал названия, от которых отвык. Сердце замирало при виде родной улицы, зеленой и тихой, точно предназначенной для безмятежного существования. Вдохновленный Роман даже прокатился пасмурным августовским утром на 47-м трамвае до Нагатино и прогулялся по набережной, хоть до того не пользовался этим маршрутом никогда.

Если бы не темный сосед с плотоядными повадками, то можно было бы сказать, что Роман доволен тем, как у него складывается. Чтобы преодолеть волнение, он увеличил вес на гантелях, подписался на несколько научно-популярных блогов и стал активнее перемещаться по городу. Больше всего влекли Коломенский парк и Лосиный Остров.

А затем приключилась Кира, и тогда стало не до парков, блогов, гантелей и Сани.

Роман влюблялся и прежде. Если не считать мимолетных школьных глупостей, то единожды. В девушку с редким именем Берта, веснушчатую блондинку с потоковых лекций. Проведя достойное для дилетанта интернет-расследование, Роман определил, что она из Владивостока и что у нее не самая выразительная фамилия Селедцова. Судя по репостам, Берта ценила Шенберга, Кейджа, французское кино и дизайнерскую одежду от малоизвестных брендов. Как застенчивый гуманитарий, Роман предпочел обозначить интерес к загадочной Берте через послание в интернете.

Порой нордическая красавица целыми днями не отвечала на сообщение, а иногда сама начинала диалог. Берта ни при каких условиях не изменяла своему стилю и писала лаконично, без точек. Она уверяла, что Еврипид не прижился бы на филфаке ни как студент, ни как преподаватель, что московское метро перемалывает человеческие души в песок и что в Москве больше разных звуков, чем во Владивостоке.

На их единственное свидание Роман явился один и в тот вечер поклялся впредь и шагу не ступать на фестивали короткометражек. Москвич грешным делом заподозрил, будто провинциалка с высокими запросами держит его в уме в качестве запасного варианта, и три месяца ходил нервный и не общался с Бертой. А в мае она сказала, что отчисляется, потому что город слишком шумный и кипучий. Роман помог ей довезти багаж до вокзала. Там, на перроне, в первый и в последний раз по лицу девушки скользнула теплота. На прощанье Берта поцеловала Романа в лоб.

Их истории недоставало совместно прожитых мгновений, чтобы достичь драматического накала.

По пути из Санкт-Петербурга Роман невольно подслушал в «Сапсане» обрывок диалога между парнем и девушкой.

– Ты знаешь мощность своей батарейки в амперах? – спросил парень, кивком указывая на телефон в руках девушки.

– Нет. А ты своей?

Последовавший затем ликбез об амперах Роман пропустил мимо ушей. Его осенило, до какой степени эта фраза удобна для знакомства. Если девушка подхватит диалог и избежит пошлых ассоциаций, то это, считай, твой человек. Если не сообразит, что к чему, то и связываться с такой незачем. Да он просто Пушкин от пикапа!

Роман проверил свою теорию через месяц, когда распечатывал в Первом гуманитарном корпусе список литературы по педагогике. Перед филологом в очереди стояла рыжеволосая студентка с кипой документов, чтобы снять копии. В первый момент Роман открыл для себя, до чего мил ее салатовый портфель, а через секунду уже любовался длинными медными прядями. Девушка, ничего не замечая, листала на смартфоне ленту новостей «ВКонтакте».

Неожиданно для себя Роман решился:

– Ты знаешь мощность твоей батарейки в амперах?

Студентка повернулась в недоумении.

– Я имею в виду батарейку смартфона, – пробормотал Роман.

Черт, как будто оправдался. Незачет.

– А! – Девушка подобрела. – Я культуролог. Не знаю. А сколько?

Роман пожал плечами.

– Я филолог. С амперами перестал дружить со школы.

Студентка улыбнулась.

– Вот как. Все равно надо быть всесторонне развитым, – сказала она трогательно и чуть наивно.

– Как Леонардо да Винчи, – согласился Роман. – Или как Ломоносов. Ты новенькая?

– Как догадался?

Роман посмотрел по сторонам и сообщил приглушенным тоном, будто раскрывал тайну:

– Здесь не принято называть факультет.

– Правда?

– Нет, конечно. Я пошутил. А насчет новенькой угадал.