Непостоянные величины - Ханов Булат - Страница 50

Хватаю детали и подробности отовсюду, словно истосковался по жизни. Как с орбиты вернулся, хотя всего-то оторвался от тетрадей и учебников. Может быть, тебе смешно, но в финале Самой Длинной Четверти посреди ночи я вскакивал от кошмара. Снилось, будто не заполнил графу с домашним заданием в электронном журнале, за что директор оштрафовал меня на мартовскую зарплату и отчитал на совещании. Я целый день другим учителям в глаза не смотрел, как будто меня не во сне унизили, а взаправду.

Я всерьез опасаюсь за свой рассудок. Словарь психиатрических расстройств изучен мной вдоль и поперек. Нашел у себя ряд признаков, согласно которым мне пора в дом умалишенных на ПМЖ. Наверное, окружающие не замечают моих отклонений, поскольку сами и подавно спятили. Причем как дети, так и взрослые. Девиации – это норма, а норма – это девиации. За нарушение прав сумасшедших – расстрел на месте.

Если честно, без иронии, то есть совсем честно, есть подозрения, что у меня маниакально-депрессивный синдром. Апатия, или как там это называется, сменилась необъяснимым задором. Я отлично высыпаюсь за пять часов, перепархиваю через лужи и почти не ем. В эту самую секунду, набрасывая вдохновенные строки, я едва сдерживаюсь, чтобы не станцевать рок-н-ролл на парте, пока никто не видит. Письмо тоже стряпаю не от скуки, а от избытка внутренних резервов.

Это непорядок, потому что по календарю самое время для хандры. Это ведь март, а он знает толк в депрессиях. Как и ноябрь. Помнишь, мы каждому месяцу придумывали соответствующего персонажа. Ноябрь и март – это длинные сутулые господа в темных пальто и шляпах, в черных перчатках и ботинках, побрызганных водоотталкивающим спреем. Воротники их приподняты, лица мрачны, взгляд неуловим. К иронии и к сентиментальности они нечувствительны.

С ноябрем я ладить не научился, зато с мартом мы помирились. Почти. То есть я мирюсь с ним. Он уступит апрелю, а там снова накатит тоскливая тоска. Таков мой клинический прогноз.

Не рискну перечитывать. Во-первых, много глупостей написал. Во-вторых, снова отыщу у себя вагон дурных симптомов, жить с которыми решительно невозможно.

Вымершие и вымирающие

Первые дни апреля убедили Романа, что его рассудок не повредился.

Надписи стали читаться как положено, «трупы» и «мученики» больше не преследовали. Унялись и приступы разрывающей на части энергии. Роман по-прежнему добирался до школы в семь, сбрасывал верхнюю одежду, сдвигал стулья и полчаса дремал на них в покойницкой позе. Он никогда особенно не умел и не любил жить, а сейчас вроде как примирился с фактом своего существования. Надолго ли.

Роман привык быть постоянно готовым к нелепым заданиям от начальства и к досадным трюкам от учеников. Однажды ему предстояло провести урок биологии в 9 «А», потому что учительница уезжала на конференцию. Она оставила учебник, краткую инструкцию и список класса, набросанный зеленой пастой на тетрадном листке. Пробежавшись по содержанию учебника, Роман сделал вывод, что школьный курс биологии с его митозом, мейозом и органоидами способен напрочь искоренить у учеников тягу к природе, убив в ней загадку и лишив ее всяческого очарования и, как бы громко ни звучало, красоты. Примерно то же самое вытворяли на филфаке, добрая половина выпускников которого вычеркивала чтение из списка интересов и разочаровывалась в литературе.

Неизвестно еще, что хуже: терять увлеченность культурой или природой.

С 9 «А» Роман справился легко, утихомирив голосистую свору в считаные секунды. Наметанный глаз моментально выцепил в нестройном хоре запевалу – рыжего болтуна, вопреки уставу предпочетшего школьной форме джинсы и синий джемпер. Болтун, повалив портфель на парту перед собой, перекрикивался с девочкой с соседнего ряда. Роман предположил, что это Сырников, из-за которого досталось Максиму Максимычу, выгнавшему ретивого школяра посредине занятия.

– Эй! – окликнул рыжего Роман. – Товарищ! Да, я тебе. Фамилия как?

– Сырников.

– Меня Роман Павлович зовут, рад знакомству.

– И я! – Сырников гоготнул.

– Сядь за первую парту. – Роман кивком указал на пустовавшее место.

– Почему это?

– Потому что вы созданы друг для друга. Быстро пересел и вытащил учебник, тетрадь и ручку.

Против железного аргумента онемевший Сырников не совладал и тут же исполнил приказ. Остальные горлопаны с затаенным дыханием ждали последующих команд.

В тот же день на дополнительный урок напросился Корольков из 8 «Б». Он изъявил желание написать проверочную по литературе, пропущенную из-за визита в поликлинику. Кроме того, Оскар напомнил, чтобы учитель порекомендовал ему новые произведения. «Пиковая дама», «Сильфида» и «Упырь» привели Королькова в восторг.

Пока Оскар отвечал на вопросы и трудился над микросочинениями, Роман накидал ему список мистических текстов из Серебряного века: «Огненный ангел» Брюсова, «Красный смех» Андреева, «Дочери Каина» и «Лесной дьявол» Гумилева, «Призывающий зверя» и «Тени и свет» Сологуба. Если из парня вырастет кто-то сродни Эдгару По или Лавкрафту, это не худший исход для человечества.

Корольков сдал работу и поблагодарил за список.

– Буду читать, – сказал Оскар. – А к Фолкнеру вернусь потом. Пока он тяжелый для меня.

– Для большинства из тех, кто любит читать, он всегда остается тяжелым, – заверил Роман.

– Ну, я попробую.

Перед уходом Корольков мялся, будто хотел о чем-то узнать. В конце концов он решился:

– Роман Павлович, вы видели фото, где американец в шляпе стоит на бизоньих черепах?

Роман подумал, что ослышался. Что это за метафора такая?

– Нет, – сказал он.

Оскар подошел к нему и показал ему фотографию на дисплее смартфона, предварительно увеличив изображение. На черно-белом фото мужчина в костюме взгромоздился на импровизированный холм из черепов высотой с добротный трехэтажный особняк. Внизу позировал приятель в цилиндре. Джентльмены определенно забавлялись.

– Американцы уничтожили десятки миллионов бизонов, – мрачно прокомментировал Оскар. – В основном, чтобы голодали индейские племена, которые охотились на бизонов. Бывало, что животных застреливали ради деликатесного языка. Мертвые тела никто не убирал.

– Их всех истребили, да?

Роман застыдился того, каким наивным, каким невеждой он выглядит.

– Вид с трудом удалось сохранить. Теперь их несколько тысяч. А вот этих уже истребили. Полностью.

На дисплее предстало неведомое псовое существо с торчащими ушами, черными полосами на спине и длинным узким, как плеть, хвостом.

– Сумчатый волк. Из Тасмании. Закон об их защите подписали, когда они уже были уничтожены. Последний умер в зоопарке в 1936 году. Долгое время их отстреливали фермеры, боясь за своих овец. А недавно ученые доказали, что сумчатый волк не мог нападать на них из-за слабой челюсти.

Корольков пролистнул еще несколько фотографий – дронта, моа, кваггу, фолклендскую лисицу. На последнем кадре маленький носорог тыкался в тушу мертвой матери. Браконьеры изувечили ее бензопилой, вывалив наружу внутренности и отняв часть морды вместе с рогом.

– Страшнее всего, что детеныш не понимает, за что ее так, – сказал Оскар. – За что так обошлись с ним.

Тихий голос Королькова не надрывался и не дрожал, не уснащался ненужными сентиментальными нотками. Роман слышал в этом голосе грусть, сдавленную и приглушенную.

– Это почти никому не интересно, – сказал Оскар. – Я пытался завести разговор о животных, о вымерших и редких, с родителями и друзьями. Все чуть-чуть молчат и переводят на другую тему. На кошек с собаками или на совсем постороннее что-нибудь. А с незнакомыми боюсь об этом говорить. Решат, что у меня патология или что голову ерундой загружаю.

Роман сказал:

– Ни в коем случае это не патология и не ерунда.

– Думаете?

– Никаких сомнений. Если даже скажут, что это чушь, не верь. Многие заботятся только о себе или своих близких. Такие не в состоянии осознать, как можно переживать за кого-то еще. Тем более за животных. Тем более за тех, кто вымер или очень далеко. Надо обладать большой храбростью, чтобы не быть равнодушным и впустить сочувствие в свое сердце.