Непостоянные величины - Ханов Булат - Страница 48

Роман запланировал рейд на воскресенье. Интернет-карты уверяли, что по Кривому Оврагу располагалось лишь одно строение, поэтому акцент смещался на Кривую. Мимоходом Роман пробежался глазами по названиям остальных улиц рядом с ней: Центральная, Ракетная, Сборная, Тихая, Рабочей Молодежи, Кузнечная, Долинная, Закамская, Вятский Овраг. Гроздь диковинных имен, окруженных сказочным ореолом. Мнилось, что на Рабочей Молодежи живут трудяги рубанка и токарного станка, щеголяющие в штанах с подтяжками и смолящие папиросы, а на Тихой никогда не поют колыбельных и не включают радио. На Ракетную периодически наведываются космонавты, на Сборную – олимпийцы. Кузнечную оглашает зычный звон молота, а в Долинной на сочных лугах пасутся стада буренок с тучными боками. Когда напор наивной фантазии схлынул, Романа осенило: это же Калуга, а не сказочное королевство. Та самая Калуга, о которой в августе рассказывал Максим Максимыч. Топь, болото, по Далю. Район для тех, кто закален духом и не боится погодных причуд. А на Центральной, стало быть, обитают самые важные калужане.

Бредя по извилистой Кривой, Роман досадовал, что у него нет бот. Тропинку между домами заполняли собачьи нечистоты, и подчас заведомо проигрышный выбор заключался в том, чтобы вляпаться в коричневую кучу или приземлить ногу в подтаявший сугроб. Кроссовки впитывали влагу безотказно.

Наибольшую часть строений на Калуге составляли немолодые домики, кирпичные или деревянные, чаще всего с огородом. Роман стучал в калитку и ждал ответа. Отворяли неохотно, а заводили разговор и того неохотнее. Роман чувствовал себя инородным телом на земле с древними обычаями, чужаком с интеллигентной сверх меры речью и неуверенными жестами. За полтора часа ему удалось записать только четыре ребенка.

Попадались и богатые дома вроде просторного двухэтажного особняка, увенчанного алой черепитчатой крышей с мансардными окнами. Особняк окружал забор из желтого кирпича. На кованом заборе по обе стороны массивных ворот восседали вычурные горгульи, стерегущие вход. Буржуины с черепичной крышей также не отреагировали – ни на звонок, ни на стук.

Путь на Кривой Овраг пролегал по склону. Потемневший и набухший снег проседал под подошвами, и разок Роман едва не покатился кубарем по горе крутой, как герой известного стихотворения. Спас инстинкт: корпус откинулся назад, ноги же на слегка согнутых коленях будто срослись с землей. Дальнейший спуск был преодолен в черепашьем темпе. Овражный желоб встретил талой водой по щиколотку. Пробираясь к одинокому домику, Роман едва не распорол голень об арматуру, коварно растущую из лужи. Арматура тут же была окрещена подлым подснежником. А дверь никто не открыл, как ни барабанил Роман, поднявшийся на крыльцо.

Дорога наверх предстояла по тому же склону.

Калуга, настоящая Калуга.

Отобедав маковым бубликом и оттерев салфеткой грязь с кроссовок, Роман двинулся на высотки. Им овладело твердое намерение не задерживаться перед каждой квартирой больше тридцати секунд, если там не отвечают. Подъездов и этажей много, учитель – один.

Дошагав до первого домофона, Роман набрал номер случайной квартиры и пробасил: «Почта!»

Режим нон-стоп активирован. Пора.

Примерно на сороковой квартире Роман начал составлять классификации дверных звонков. Они делились на рабочие и сломанные, нервные и бодрящие, затяжные и короткие, голосистые и охрипшие. Хозяева делились на добрых, хамских и никаких. Добрые отворяли, вежливо выслушивали и выкладывали сведения о детях, если таковые имелись. Хамские всем видом показывали, что делают одолжение, идя на контакт, говорили отрывисто и грубо. Никакие смотрели в глазок почти не дыша и на цыпочках отступали от двери.

Среди хамов преобладали мужики за сорок и старые мымры. В третий раз столкнувшись со старушечьей фразой «Ничего не знаю, иди отсюда!», Роман ущипнул себя. Не дежавю и не психоз. Просто типическая карга. Вероятно, возомнила, что маньяк явился за ее пенсией в облике приветливого молодого человека. Кризис доверия.

Целая галерея социальных типов кроме параноидальных старушек промелькнула перед глазами Романа.

Испещренный наколками уркач в тельняшке сверкнул золотыми зубами и осклабился.

– Танюш, сюда иди, – крикнул он не оборачиваясь. – Быстрей, тут господин ждет. Есть у нас дети?

Прибежала раскрасневшаяся Танюша с мокрым дуршлагом и заявила, что нет.

Усатый мужичок с упертыми в бока руками известил, что детей до восемнадцати нет, в то время как из-за его спины высовывалась испуганная девочка с рыжей косой.

Перед носом пролетел попугай, выпущенный рассеянной хозяйкой.

– Меня Гульсина зовут, а попугая – Вениамином. Вас как? Да, Роман Павлович, у меня две дочери. Записывайте. Веня, прочь! Извините.

Мама из дружной семьи Рожковых с гордостью представила сына Добрыню Никитича, разъезжающего по дому на трехколесном велосипеде.

– Имя настоящее, уверяю. Не шутка. Он у нас богатырем растет!

Шпана, хихикая, промчалась по лестнице с кальяном, на ходу вырывая его друг у друга. Хулиганье материлось – не виртуозно, зато азартно.

Из квартиры безмолвного наркомана с обесцвеченным, почти омертвевшим взором донесся резкий химический запах – то ли жженая резина, то ли очередная соль для ванн. Укуренный шатался, держась за дверной косяк.

Накрашенная грудастая девушка в коротком белом свитере и юбке в шахматную клетку сразу принялась кокетничать.

– Детьми я пока не обзавелась, нахожусь в поиске достойного папы. А вы в школе преподаете? Что ведете? Вы такой молодой и красивый. Жаль, у меня по русскому была злая и вредная училка. Обижала нас.

Молодой толстяк, выбравшийся на лестничную площадку подымить, ударился в школьные воспоминания.

В финале миссии, достигнув последнего этажа, где запыленная лампочка источала тусклый свет, Роман почувствовал себя привидением. Продолжая громко стучать в обитую дермантином дверь, он отмечал в квартире несомненные признаки жизни: пахло жареной картошкой, звенела посуда, звучал голос ведущего теленовостей. Хозяева словно растворились в быту. А может, Роман переместился в иное измерение и мог привлечь внимание только других призраков, таких же неприкаянных, как и он.

Наверное, это и есть одиночество.

Роман трижды прокатился в пустом лифте, прижавшись лбом к стене, пока на первом этаже в кабину не завалилась косолапая бабка с клюкой.

На скамейке у подъезда распивал пиво бесчувственный к холоду парень в бриджах и рваных кедах. В пальцах тлел окурок, тоскливый взгляд утыкался в заволоченное тучами черное небо. По грязному двору в панике металась гладкошерстная, точно с нее живьем сняли шкуру, собачонка, беспомощным и обгрызенным видом способная отпугнуть даже тех, кто испытывает к ней жалость.

Усталость настолько впилась в Романа, что он отправился домой неправильным путем и очнулся уже в круглосуточной забегаловке-стекляшке с банкой пива и капустным пирожком в руках. Жужжал телевизор: семья из комедийного сериала ссорилась из-за того, чья очередь мыть раковину. В ситкоме сочеталось все самое дрянное: плоские шутки, бездарная актерская игра, топорная операторская работа и возмутительно неестественные наряды героев. Роман обхватил голову руками.

– Вам плохо? – спросила девушка за кассой.

– Пожалуй, с меня хватит на сегодня, – сказал Роман.

Он запихал невкусный пирожок в рот и оставил пиво на столе.

Логические рамки

Только бы день простоять да ночь отоспаться.

Этот нехитрый девиз Роман возвел в принцип в финале третьей четверти, в канун равноденствия. Погребенный под контрольными, административными, проверочными и прочими печалями, Роман размышлял о семичасовом сне как о недосягаемом блаженстве. Внутренний бунт против христианских писаний и непреложных догм вспоминался с грустной иронией. Неужели было время, когда его интересовало что-то кроме тетрадей и оценок?

Верным признаком измотанности стало искаженное прочтение вывесок и объявлений. Внимание рассеивалось, и «торты» в глазах Романа изменялись на «трупы». Место кондуктора оборачивалось местью кондуктора, а в шаурмечную требовался не мучник, а мученик. Роман начинал беспокоиться за собственное психическое здоровье. Школьники, сами того не ведая, увеличивали тревогу своего учителя, творя ужасные вещи с языком, как изверги. В работах учеников взращивались такие чудовища, как «натюрморд» и «дедство». «В благородном прорыве» дети совершали хлесткие оговорки. «Словарь устаревших слов» с легкой руки Сумароковой из 6 «А» превратился в «словарь устраненных слов».