Непостоянные величины - Ханов Булат - Страница 36

Несоответствие двух Гоголей, чуткого и высокомерного, порождало сомнения в искренности нравственных постулатов писателя. Что бы ответил Гоголь, постучись к нему поруганный и простуженный Акакий Акакиевич? Захлопнул бы дверь перед носом у чиновника и уткнулся бы в подушку от страха перед темной русской жизнью с ее дьявольщиной и будничным пороком? Если так, то создатель целой галереи комических персонажей не отличается от щедринского мечтателя Эраста Грустилова почти ничем, кроме космического таланта складывать слова в тексты.

Роман снова чуть не рухнул. Осторожней. Три года не падал на льду. Когда возвращался из бара, когда бежал с лекций к метро, когда размышлял о небесных сферах – все равно держался на ногах.

Неверный ход мыслей. Прямолинейный. Причислять Гоголя к лицемерам – значит игнорировать то обстоятельство, что классик был жутко ранимым меланхоликом и носил ментальную броню, какую легко принять за надменность. Это слишком по-христиански – вешать ярлыки, не учитывая индивидуальных качеств. Забрось Гоголя в армейскую часть или на северную стройку, его бы издевками довели до самоубийства.

В том случае, если отрицать двуличие Гоголя, сохраняется еще одно противоречие. Между целью и средствами. Писатель стремился увязать проповедь с языковыми красотами, особенно в «Мертвых душах» и в «Шинели». Вероятно, нездоровая страсть быть одновременно мудрым и изящным и погубила Гоголя. Не беда, когда автор желает сделаться властителем дум или изысканным стилистом. Беда, когда обе страсти сталкиваются друг с другом. Новозаветные авторы избежали этого. Их стиль торжествен и звучен, но в нем нет гоголевских кружев, он – в самом нейтральном значении – прост…

На перекрестке Роман показательно навернулся. Наушники вывалились из ушей, плеер испуганно отскочил на два метра. На секунду показалось, что зубы разлетелись бы в стороны, будь рот открыт при падении. Роман механически вскинул руку, но выезжавший сбоку автомобиль и без того затормозил. Давить лежачих не комильфо.

До обочины Роман добрался ползком, опасаясь, что важные винтики-шпунтики из тела рассыпались по асфальту. Убедившись, что уцелел, Роман принялся однообразно чертыхаться. Злополучный перекресток располагался как раз там, где пересекались улицы Карла Маркса и Гоголя. Маститый малоросс виртуозно обыграл возгордившегося московита на своей территории, исполнив фирменную горькую шутку. Страшная месть. Образцовая чертовщина, как по учебнику.

Ведь Роман ежедневно и улицу Достоевского пересекает. По дороге в школу. Кто знает, на что способен реализм, если он фантастический.

Во имя добра

Предновогодние дни выдались суетными, в самом непраздничном смысле этого слова. По приказу Марата Тулпаровича все классные руководители в спешном порядке развешивали в кабинетах гирлянды и игрушки и вырезали с подопечными снежинки. Педагоги шептались, что профсоюз снова скупится на новогодние подарки для их детей.

– Моему сыну шесть, а ему даже символическую шоколадку не подарили, – сказала Галина Леонидовна. – Между тем взносы из зарплаты исправно вычитают.

Кроме того, при подсчете квартальных баллов за качество выяснилось, что учителя, выставившие хоть кому-нибудь четвертную двойку, теряли в зарплате. Вспомнив, как настаивал директор на справедливом вынесении оценок по итогам первой четверти, Роман поклялся себе, что впредь с двойкой у него никто не останется. Решимость в этом вопросе подкрепляло то обстоятельство, что квартальная премия своими скромными размерами расстроила бы и заведомого оптимиста.

На улицу Даурскую, к Максиму Максимычу, Роман отправился с ирландским виски и вафельным тортом. Англичанин, обитавший в хрущевке, поджидал у подъезда с сигаретой в зубах. Как выяснилось, вторую неделю домофон функционировал с перебоями и порой звонки по нему достигали чужих квартир либо не достигали никого.

– Моя крепость в опасности, – сказал Максим Максимыч на лестнице, кивком указывая на пожелтевшую стену с черными разводами и надписями «АУЕ» и «Цой жиВ!».

Не обошлось и без привычной какофонии подъездных ароматов, в каждом доме узнаваемой и неповторимой одновременно. В потоке запахов, подвергших обоняние массированному штурму, Роман уловил табачный дым, подгоревшую картошку на прогорклом масле и еще что-то отталкивающее. Как будто пьяница в горячечном бреду засунул носки в морозильник, а затем выложил их оттаивать на батарею.

На пороге Романа встретили жена Максима Максимовича и его дочка. Супруга Надя, блондинка с мелкими чертами лица, к приходу гостя надела желтое платье, поверх которого торчали узкие острые плечи. Маленькая Мариша в синем платье, украсившая белокурые волосы пышным бантом в тон наряду, поразила редкой внешностью, при виде которой напрашивался эпитет «скандинавская»: альбиносовые брови, бирюзовые глаза, пшеничные веснушки. Девочка с достоинством протянула Роману белоснежную ручку с браслетом для поцелуя. Наверное, в будущем немало смельчаков сорвется со скал в фьорды ради одного лишь благосклонного взгляда Мариши.

Максим Максимыч увел гостя в уютную кухоньку. Новенький шведский гарнитур будил в памяти рекламные ролики со счастливыми семьями, дружно поедающими кукурузные хлопья или бульоны с куриными кубиками. Магниты на холодильнике манили дикими пейзажами со всех сторон света.

– Есть позавчерашний борщ, но его я тебе не налью, – сказал англичанин, доставая из духовки сковороду. – Рыбу в кляре любишь?

– Ни разу не пробовал, – сказал Роман.

Рыба…

– Тогда попробуешь. Также на повестке дня салат зимний и салат летний. Жена стряпала, а она в готовке разбирается.

– Отлично.

Максим Максимыч вытащил из холодильника салатницы.

– Ислам не принял еще?

– Чего?

– Сало, говорю, любишь?

– Не откажусь.

– Не откажусь, – задумчиво повторил англичанин, открывая морозильный отсек.

Вскоре на столе появились тарелки и салатницы, сковорода с рыбой, хлебница с нарезанным на толстые ломти караваем, блюдечко со шпиком, солонка с перечницей, ваза с абхазскими мандаринами, виноградный сок, прозрачные бокалы и стопки. Роман, опомнившись, сбегал в коридор за виски в портфеле.

– Джамесон. Ирисх вхискей, – коверкая слова, прочел Максим Максимыч. – Уважаю. Честно говоря, не сомневался, что сдержишь обещание. Я даже водку для перестраховки не взял.

Англичанин разлил виски и произнес тост:

– За то, чтоб в предстоящем году нас оценивали по заслугам.

Отвыкший от спиртного, Роман поморщился от опрокинутой стопки и на всякий случай плотнее сжал губы.

– Зуб даю, сильнее, чем «Беллс» и «Джонни Уокер», – заявил англичанин. – Мягче и дыма меньше.

– Иная технология перегонки.

– Закусывай давай, не стесняйся. Отощал совсем, – сказал Максим Максимыч, отрезая большой кусок рыбы и переправляя его в тарелку Романа.

Роман украдкой принюхался и не уловил отвратительного запаха, которым пропитываются рыбаки и от которого кружится голова. На вкус блюдо неожиданно оказалось не просто удобоваримым, а изумительным, чему в немалой степени споспешествовал целый букет приправ и пряностей. Жена англичанина действительно разбиралась в кулинарии.

– Математические подсчеты сообщают, – сказал Максим Максимыч, – что полулитровая бутылка, распитая на двоих, вмещает в себя пять тостов. Теперь твой черед.

– За грамотную расстановку приоритетов в любой непонятной ситуации, – сказал Роман.

– Такое не грех и салом закусить.

Осталось три тоста.

– Палыч, я соображал, как аккуратнее спросить, и не сообразил. Так что напрямик. Правда, что ты матерился на уроке? – поинтересовался Максим Максимыч.

– Одно неосторожное слово, – потупился Роман. – Я никого при этом не оскорблял.

– Охотно верю, потому что за нецензурное оскорбление тебя бы по судам затаскали, – сказал англичанин. – Неосторожность вон как дорожает. Четыре тысячи штрафа.

– Не будем о грустном, Максим Максимыч.

– Ты прав. Грустнее только курс доллара под восемьдесят и квартальная премия в четыреста тринадцать рублей.