Непостоянные величины - Ханов Булат - Страница 1

Булат Ханов

Непостоянные величины

Восточное направление

У него были свои счеты с Христом и с фарисеями.

Бравый пенсионер в майке и трико альпийского цвета всеми способами привлекал к себе внимание с боковой полки. Едва тронулись, он представился Сергеем Дмитриевичем и каждому предложил баранки и хлеб с изюмом. Роман нехотя слушал легенду о блудном сыне, который многократно возвращался к всепрощающему Сергею Дмитриевичу после бесплодных скитаний. Легенда незаметно перетекла в размытые рассуждения о том, что правда крепче семейных уз, зато любовь к человеку важнее и сильнее правды. На майке человеколюба проступил пот. Из-за храпа пенсионер не давал покоя даже во сне. Наутро Сергей Дмитриевич неизвестно к чему вспомнил Пахмутову и Добронравова и развил вечернюю мысль, прибавив, что истина заложена в любом из нас и нужно учиться говорить с Богом, дабы постичь ее. Уклоняться от беседы с закаленным моралистом стоило усилий.

Сосед напротив, благодушный толстяк Михаил, также задавал вопросы. Каверзные, однако из разряда привычных. Как зовут? Откуда? С какой целью держит путь? Толстяк утверждал, что Москва – красивый город, а Казань еще красивее. Рекомендовал отведать татарской кухни и съездить в аквапарк. Когда пенсионера заносило на нравоучительных виражах, Михаил подмигивал Роману и улыбался, точно выказывая снисхождение к старому чудаку. Шутки ради толстяк утром поинтересовался у Сергея Дмитриевича, чем гражданский кодекс отличается от нравственного, на что услышал гневную отповедь. Вечером Михаил заказал себе и Роману чай с лимоном, прелюбезно держась с проводницей. А при сдаче белья свернул все в комок, долго высморкавшись в белое полотенце напоследок.

Вопросы Михаила не подразумевали никаких ответов, кроме однозначных, поэтому Роман говорил коротко, воображая себя агентом под прикрытием. Он из Москвы. Студент. Гуманитарий. (Это правда.) Социолог. (Неправда.) Едет повидаться с другом по переписке. (Неправда.) В Казани впервые, хотя за пределы МКАД выбирался. Санкт-Петербург, Геленджик. Друг, зовут Шамилем, встретит на вокзале и по канонам гостеприимства покажет город. Спасибо за наводку с местной едой и аквапарком.

На Романа волной нахлынуло оживление, подзабытое и оттого мощное. Он с трудом сдерживался, чтобы не начать возбужденно вышагивать по вагону взад-вперед, чтобы не достать из чемодана фляжку с текилой, чтобы не разрушить образ приятного студентика с неразвитыми коммуникативными навыками. К черту отзвуки и отголоски: эхо родительских увещеваний и ее выпадения из его жизни, эхо сорванных с петель дверей и подорванных мостов за спиной, эхо бормашинного зуда. Казалось, Роману удалили все, что можно: имя, прошлое, репутацию – дурную и добрую. Только нерв на зубе № 27 сохранили, притом не из жалости. Доктор, призвав на помощь хитроумные приспособления, спас зубу жизнь и забрал взамен сбережения, которые Роман прикидывал растянуть на неделю скудного существования.

По крайней мере, жевать теперь можно без опасений. Надо искать плюсы во всем, такие ходят слухи.

Дипломированный филолог, за плечами годы фриланса. Биография из заурядных. А вот с целью поездки неясность неясная. Когда ты навеки проклял всякий транспорт и расстояния, когда устал волочиться и ненавидишь саму идею движения, когда закупаешься текилой и виски впрок, точно вот-вот закроют границы лет на десять, когда два года застряли в горле и впереди невиданных размеров черная дыра, когда всем вокруг неловко от твоего поведения, когда вечный недосып и комплексы, когда искорежен и подавлен – это тот самый случай, чтобы записаться в социальный проект и исчезнуть. Переезд, чтобы отстраниться от себя и понять современность, которой нет, ибо есть прошлое и будущее.

Роман проснулся раньше попутчиков, в пять. Чтобы унять возбуждение, он попробовал писать письмо и бросил на третьей строке. Спящие словно подглядывали из-под сомкнутых век. Тогда письмо стало выстраиваться в голове.

«Здравствуй.

Когда ты выбрала Восток, я дал себе обещание шагу не ступать в восточном направлении. Теперь вот неразумно еду в Казань. Это не Камчатка и не Алтай, не Индия и не Япония, но тоже не запад, не север, не юг.

Зная тебя, могу предположить, что ты бы оценила мой поступок как манерный. Точнее пафосный, так бы выразилась. Вымарывать прошлое, увеличивать дистанцию, прекрасно понимая, что расстояниями связь не разорвешь. Как ни верти. Вертеть, терпеть, обидеть, зависеть, смотреть, видеть, ненавидеть, любить.

Передавай привет горам и шаманам. Я буду писать. На бумаге, разборчивым почерком. И отсылать, куда фантазия заведет. Первое письмо черкну, например, Карлу Людвиговичу Самоедову из Липецка. Улица Оружейных Баронов, д. 19, кв. 84, 150813. Карл Людвигович одинок, ему будет лестно получить пару теплых строчек, пусть и не предназначенных для него».

К тому времени как Роман закончил сочинять, соседи по вагону проснулись. Сергей Дмитриевич зевал, прикрыв рот костлявой ладонью, Михаил пересказывал жене подробности удивительнейшего сна, в котором они катались по парку аттракционов в карете.

Если бы ни эта необходимость все держать в тайне. Как дьявол, интересно, заманивая простаков, борется с искушением поведать о себе настоящем? Какую силу воли нужно иметь, чтобы так притворяться?

Пригретые солнцем

На первый взгляд, пригретая солнцем провинция. Точнее бы назвать утомленной, если бы не избыточные ассоциации.

Покинув поезд, Роман последовал по указателям, протискиваясь сквозь вокзальный люд. Сновали коммерсанты с пирожками и водой и носильщики с тележками. Пацаненок, если верить надписи на кепке, – сотрудник ФБР, дергал мать за платье, настаивая на сахарном петушке. Две старухи в галошах спорили, с хвоста или с головы поезда пронумерованы вагоны. Пререкались они вяло, потому что распалившееся солнце, казалось, отбивало всякую охоту резких движений и решительных действий. В голосе, объявлявшем рейсы, тоже мнилась сонливость.

Вокзал и прилегающая к нему площадь на удивление внушали доверие. Мелкие бандиты с угрюмыми рылами, облаченные в «Абибас» среднеазиатского покроя; нечесаные бродяги в тулупах, продирающие веки на скамейках; окурки, фантики, обрывки туалетной бумаги под ногами – все это словно убрали с глаз долой к прибытию столичного гостя, любителя путешествовать. Смущали, правда, таксисты, да и те не пугали, лишь озадачивали. Они шли напролом против всех правил маркетинга. Держащиеся в командах по трое-четверо, таксисты носили одинаковые рубашки и джинсы, одинаковые куртки и кепки, безразлично повторяли одни и те же слова, завлекая клиентов. Даже лица у них были схожие, не располагавшие.

Роман оставил в камере хранения два чемодана, а с портфелем и ноутбуком поехал по первому адресу – на улицу Красной Позиции. Некий Андрей Леонидович сдавал там однокомнатную за десять, а в шаговой доступности располагались две школы с вакансиями. Район рядом с центром, что немаловажно. Есть где погулять. Потому что квартира по второму адресу – на Гагарина – находится в монотонном спальном районе, который словно один на всю Россию, с клонами от Калининграда до Владивостока. Если в ментальном поиске переезжать в другой город, то вплотную к его сердцу, иначе нет смысла.

Неделями рисуя в воображении Казань, Роман допускал три версии, почти не стыкующиеся друг с другом.

В первой властвовал дикий контраст между центром и периферией. В центре по прихоти элиты проводились мировые форумы, Всемирная летняя универсиада и чемпионат мира по водным видам спорта, а на периферии текла самая будничная пятиэтажная жизнь с пьянством, скандалами и поножовщиной. Будущее детей определялось на генетическом уровне: в центре они рождались избалованными и испорченными, на периферии – озлобленными и обреченными. Кто-то из горожан имел два автомобиля, кто-то перемещался в переполненном трамвае, лязгающем, как ведро с гвоздями. Ночью город превращался в шум. В сердце асфальт сотрясался от гвалта корпоративов и ночных клубов, пока по краям, в рюмочных, с хрустом разбивались носы и проламывались черепа, а на пустырях лезли драться стенка на стенку.