Фортуна Флетчера (ЛП) - Дрейк Джон - Страница 4

Итак, мы выбрались со двора миссис Уилер, презрев калитку и в нетерпении перемахнув через низкую стену. Бонзо рвался с поводка. Енох надел на него намордник, чтобы пес вел себя прилично, а мы плотно закутались от холода. Ночь была черна как сапог дьявола, но, выбравшись из города на холмы, мы принялись болтать и петь. Была суббота, вечер свободы от конторы, где мы вкалывали по двенадцать часов в день, шесть дней в неделю.

До Матушки Бейли было больше часа ходу, все время в гору. Но ее заведение было видно и слышно задолго до того, как мы до него добрались. В окнах горели огни, и над холодными полями неслась музыка. Чем ближе мы подходили, тем ярче и громче все становилось, и на дороге нам стали попадаться другие путники. У некоторых были собаки, и Бонзо начал злобно рычать. Ночка обещала быть оживленной, и вот мы уже переступили порог, окунувшись в грохот и свет.

В тот вечер у Матушки Бейли было битком набито народу, а шум стоял невообразимый. Когда мы протискивались сквозь толпу, взвился дикий взрыв музыки — бренчащей, завывающей, под двойной ритм ирландского барабанщика с двусторонней палочкой. Играли «Лиллибулеро», темп был бешеный, и два оборванных ряда танцоров, мужчины с одной стороны, женщины — с другой, выстроились и носились туда-сюда, топая ногами и высоко вскидывая колени. Женщины задирали юбки, а мужчины ревели от восторга. Никто из них не был прирожденным танцором, но от такой музыки и рядок репы запрыгал бы в такт, и я сам, не замечая того, уже притопывал ногой.

Нас, как завсегдатаев, приняли словно господ. По крайней мере, Бонзо. Он рвался с поводка и рычал направо и налево, а завсегдатаи приветствовали его по имени и клялись всеми чертями, что это тот самый пес! Самые смелые хлопали его по спине, отчего он еще больше взвивался, вызывая взрывы одобрительного хохота. Какой-то дурень даже попытался напоить его джином через прутья намордника, но все пролилось на пол. Бонзо это не понравилось: он замотал головой с леденящим душу стоном, а с оскаленных клыков закапала пена. Я решил, что самое время оставить его с Енохом. Мне в любом случае нужно было уладить формальности, так что я протиснулся сквозь толпу к музыкантам.

С полдюжины скрипачей, волынщиков, трубачей и барабанщиков самозабвенно дудели в углу, а перед ними на полу лежала засаленная шляпа. Я ухмыльнулся их главарю и бросил в шляпу шестипенсовик.

— Благослови вас господь, сэр! — сказал тот, не сбившись с ноты, и остальные кивнули в мою сторону. Моя монета была единственным серебром в шляпе, но завоевать расположение заведения было частью моего плана. Следующая же сделка была главной целью всего вечера. Сама Матушка Бейли восседала за высоким столом, откуда ей было удобно обозревать происходящее. Вокруг стояли ее вышибалы, готовые по первому знаку сорваться с места и вышвырнуть любого смутьяна за дверь пинком под зад.

Зрелище было не для брезгливых: старуха лет за шестьдесят, в одной руке кружка, в другой — трубка, в грязном старом платье-сак, моды двадцатилетней давности. Корсет под ним вздымал ее жиры до самого подбородка, и все это сооружение дрожало при каждом движении. А поверх всего этого были размазаны белила и налеплены мушки, скрывавшие остатки былой красоты.

Заметив мой взгляд, она грохнула кружкой об стол, раскинула руки и издала пронзительный визг, будто курица, снесшая раскаленное яйцо.

— А вот и он, мальчики! Вот мой красавчик! Иди-ка, поцелуй меня!

С Матушкой Бейли спорить было бесполезно — оставалось лишь стиснуть зубы, подойти и приложиться прямо в губы. Все равно что целовать свиное вымя. Но дело есть дело, и после того, как она ущипнула меня за щеку, спросила, в боевой ли форме Бонзо, и я заставил себя присоединиться к общему хохоту над старой как мир шуткой, когда она запустила руку мне под штанину, я получил из ее ларца золотую гинею.

— Это больше, чем твой пес стоит, — заявила она, — но как гляну в твои карие глаза да на кудри эти, так ни в чем отказать не могу!

Исполнив долг, я отправился на поиски друзей. Они втиснулись в самую жаркую и тесную часть зала, перед рядом бочек и кувшинов. Здесь, за перилами, отгораживавшими их от публики, с полдюжины девок разливали крепкое пиво, терпкий сидр и дешевый спирт так быстро, как только гости успевали заливать его в глотки. Девки были частью развлечения — молодые и смазливые, скажем так, изрядно потрепанные. На них были свободные, мешковатые рубахи с широченным вырезом. Из-за этого, а также из-за полного отсутствия чего-либо под ними, когда они наклонялись, чтобы откупорить бочку, взору открывался вид до самой талии, через колышущиеся предгорья меж ними.

Я сглотнул, а мои приятели облизывались и перешептывались. Затем Дэвид что-то сказал Еноху, и тот, набравшись храбрости, ринулся вперед, чтобы схватить то, что, казалось, само шло в руки. Но получил лишь жестокий тычок коленом, да так ловко, что девка, нанося удар, не пролила ни капли. К выходкам посетителей у Матушки Бейли привыкли, и все, кроме Еноха, завыли от смеха. Девка ухмыльнулась ему через плечо и показала язык.

— На это еще будет время, голубчик… если денежки найдутся! — бросила она.

Все снова захохотали, а мы похлопали Еноха по плечу. Он скорчился и вспотел, согнувшись пополам от боли. Глаз с девки он не сводил, но на время его отвадили, и он решил вместо этого напиться. Надо отдать должное заведению Матушки Бейли: выпивки там хватило бы, чтобы парализовать все живое в его стенах, и наливали ее не скупясь. А в те дни люди не отказывали себе в удовольствиях из-за хороших манер, как сегодня. Так что в том конце зала творилось то же, что у свиней у корыта. За исключением меня, разумеется. Я люблю выпить, но пьяным не бываю.

Однако в тот вечер мы пробыли там недолго, как вдруг музыканты смолкли, раздался рев голосов, и толпа хлынула к двери. Начиналась главная часть вечера, и мы вместе со всеми вывалились наружу. От холода у всех перехватило дух, от разгоряченных тел валил густой пар. На заднем дворе мы протиснулись к рингу — кольцу из столбов, между которыми были привязаны доски, так что получалось нечто вроде огромной кадки, футов тридцати в поперечнике и четырех в глубину. На столбах горели факелы, ярко освещая все вокруг. Толпа напирала на доски, пьяная и счастливая, и поносила вышибал внутри ринга, которые хлестали кнутами всякого, кто перегибался слишком далеко. Девки визжали, джентльмены ревели, а букмекерские кричали ставки. В воздухе мелькали руки, палки, шляпы и дубинки.

Рядом с рингом для Матушки Бейли был устроен еще один помост, откуда она могла наблюдать за потехой, не рискуя быть раздавленной простонародьем. Мне была оказана честь стоять рядом с ней, чего не скажешь о моих приятелях, а Бонзо пришлось привязать в сарае, чтобы он не обезумел от вида крови… По крайней мере, пока.

Затем вышибалы вышли, и первые два хозяина уже бросали своих псов на ринг. Те были злы как черти и тут же кинулись друг на друга к великому восторгу толпы. Из-под лап полетели камни, они с глухим стуком столкнулись и, сцепившись челюстями, покатились по земле. Пыль, шерсть и кровь летели во все стороны — псы дрались как одержимые. Это была яростная схватка на уничтожение, и долго она длиться не могла. Один из псов вцепился другому под челюсть, вонзил зубы и яростно дернул головой, вырвав клок мяса. Кровь захлестала, и раненый пошатнулся. Хозяева прыгнули на ринг, чтобы разнять собак дубинками, и победителя с триумфом провели по кругу. Проигравшего выволокли с ринга и утащили — умирать или выживать, на что уж силенок хватит.

С меня было довольно. Я исполнил свой долг, задобрил Матушку Бейли, и деньги были у меня в кармане. После этого я мог предоставить веселье тем, кому оно по нраву, так что я улизнул обратно в дом и сел с кружкой пива наблюдать, как пара прожженных пьянчуг пытается упиться до смерти из бочонка с бренди. Все девки Матушки Бейли были на улице, так что им никто не мешал, и они были счастливы, как святые в раю.

Судя по шуму, вечер удался на славу: боев было с дюжину или больше. Все они, казалось, проходили примерно так же, как тот, что я видел, за исключением одной пары, которая драться отказалась, и их вместе с жалкими хозяевами с позором прогнали. По словам Еноха, Бонзо расправился со своим противником в два счета, пустив того на кошачий корм.