Фортуна Флетчера (ЛП) - Дрейк Джон - Страница 25

— Эй! — глупо сказал он. — Отвалилась! Бракованная, поди…

Мистер Уилкинс подскочил и выхватил у него пистолет.

— А ну дай сюда, болван ты навозный! — сказал он. — Я за них отвечаю перед мистером Уильямсом. Замолчи, или я передам ему твое имя!

Старый моряк затоптался на месте, бормоча, что это нечестно и почему ему нельзя другой, а урок продолжался. Мистер Уилкинс поднял промасленный бумажный патрон размером с мизинец.

— Итак… как мы заряжаем патроном? — спросил он. Риторический вопрос, который ему не следовало задавать. Мы все видели, как это делают морпехи, и полдюжины голосов ответили разом.

— Молчать! — сказал он и выбрал Джонни Бэсфорда, который кричал громче всех. — Ты! Если ты такой умный, покажи нам, как это делается.

— Есть, сэр! — сказал Джонни. — Сначала откусываешь ему голову, а потом затравочку… — Он по всем правилам разорвал патрон зубами, оставив пулю во рту. — Бу-бу-бу, — пробормотал он, аккуратно насыпая порох на открытую полку замка. Он захлопнул ее, перевернул пистолет стволом вверх и высыпал остальной порох.

Восхищенная тишина опустилась на класс. Возможно, в нашем Джонни было нечто большее, чем мы думали.

Тут мы все пошатнулись, когда корабль накрыла необычно большая волна. Я налетел на Джонни, и он упал. Я помог ему подняться и ободряюще хлопнул по спине.

— Давай, Джонни! — сказал я.

— Так, — сказал мистер Уильямс, — продолжайте: пулю! Пулю! Выплевывайте ее в ствол!

Джонни стоял с луноподобным и несчастным лицом, не двигаясь.

— В чем дело? — спросил мичман.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Джонни, — не могу… я ее, тварь, проглотил.

Последовавший за этим хохот привлек лейтенанта Уильямса, который пришел посмотреть, что происходит. На этом веселье закончилось, и больше учений с пистолетами под руководством мичмана Уилкинса не было.

Лейтенант Уильямс был первоклассным стрелком из своей пары дуэльных пистолетов с нарезными стволами, созданными для точной стрельбы. Он развлекал матросов, проделывая дыры в корабельных галетах, которые держали добровольцы, на расстоянии всей длины квартердека. Он никогда не промахивался, и у него никогда не было недостатка в нетерпеливых, ухмыляющихся добровольцах.

Но его настоящей любовью была сабля, и он всегда руководил учениями с абордажными саблями. На борту «Фиандры» это называлось «фехтованием на дубинках», поскольку мы тренировались с деревянными палками около трех футов длиной и полутора дюймов толщиной. У них были плетеные гарды для защиты руки, и они были схожи по размеру и весу с флотской абордажной саблей, с тем преимуществом, что, ударив противника, вы его не убивали.

Я никогда не любил фехтование на дубинках. Оно было совершенно противно моей натуре, и тот факт, что я оказался в нем хорош, не имеет ни малейшего значения.

Мистер Уильямс демонстрировал различные удары, а мы повторяли за ним, топая по палубе и рассекая пустой воздух. До этого момента все было хорошо. Я не возражал. Но затем он ставил нас в пары, чтобы мы сражались в квадрате, начерченном мелом на палубе. Бои были ожесточенными и заканчивались только падением дубинки, или вытеснением человека из квадрата, или разбитой головой — а это означало настоящую кровь на черепе. Предполагалось, что мы должны презирать простые синяки, да поможет нам Бог. Следовательно, только те, кто был хорош в фехтовании на дубинках, получали от этого удовольствие. Тем не менее, как и со всем остальным на корабле, нам приходилось вкладывать в это всю душу, нравится нам это или нет, поскольку лейтенант Уильямс считал фехтование на дубинках отличным способом пробудить в команде агрессивные инстинкты. И это, черт возьми, так и есть, ребята, для простой команды. Для них это как материнское молоко, но я позволю себе не согласиться, когда дело касается меня. Получать по башке дубовой палкой — не мое представление о веселье.

Сам Уильямс был блестящим фехтовальщиком: быстрым, ловким и умным и, без сомнения, лучшим на корабле. В фехтовании на дубинках он был в своей стихии: сбросив сюртук и засучив рукава, он был среди нас, хлопая матросов по плечу, смеясь и подбадривая нас и всегда хваля мужество проигравших, чтобы они не унывали. Он был прирожденным лидером, и люди готовы были выложиться на полную, просто чтобы доставить ему удовольствие. Это даже на меня немного действовало, пока он был рядом и подбадривал меня.

К несчастью, он сразу же меня приметил. Будучи таким крупным, неудивительно, что меня заметили, но он уделял мне особое внимание и даже развил во мне определенное мастерство в этом деле. Я был так силен, что любой мой удар обрушивался с огромной силой, и я довольно быстр для своего роста. Я не фехтовальщик и не претендую на это, но, полагаю, в своей тяжеловесной манере я представляю собой опасного противника.

Итак, вы спросите, если я был так хорош, то почему же я не любил фехтование на дубинках? Ответ был головорезом по имени Билли Мейсон. Он и его сотрапезники были отборной коллекцией конокрадов и карманников, которые оказались на флоте лишь потому, что какой-то судья предложил им выбор: служба или виселица. На всех кораблях есть свои паршивые овцы, и все паршивые овцы «Фиандры» были собраны в кубрике Билли Мейсона.

И Билли был признанным «петухом корабля», то есть мы знали, что он может свалить любого из нас, кого выберет. Поэтому мы относились к нему с осторожным уважением. Кроме того, после лейтенанта Уильямса Мейсон был лучшим и в фехтовании на дубинках, и когда я подал надежды и начал разбивать головы, лейтенант настоял, чтобы меня ставили в пару в основном против Мейсона.

— К черте, Флетчер! — говорил он с сияющей улыбкой. — И наш чемпион…

Билли Мейсон был уродливым зверем с избитым лицом и короткими седыми волосами. С головы до пят он состоял из одних мышц и обладал абсолютной уверенностью профессионального бойца. Ему было около сорока, за плечами — целая жизнь побед, и он был из тех, кто без раздумий и жалости изобьет любого, кто встанет у него на пути, будь то старый или молодой, здоровый или калека. По словам Сэмми, он был инструктором в академии Мендосы в Лондоне, преподавал бокс и фехтование на дубинках, пока не покалечил слишком много клиентов.[14]

Но Уильямс ценил его на вес золота за его мастерство. Стиль Мейсона был очень похож на стиль лейтенанта: экономные движения и все зависело от гибкости кисти. Я понял, что он из себя представляет, как только меня поставили против него в первый раз.

— А ну, подходи, сынок! — сказал он своим гнусавым лондонским акцентом. И он поманил свободной рукой и опустил дубинку, создавая впечатление, будто открыт для удара.

— Давай, Флетчер! — сердечно крикнул лейтенант Уильямс. — На этом корабле нет места сачкам!

— Давай, Флетчер! — заорали мои товарищи, и со всех сторон раздался рев. Они не любили Мейсона, ни капельки, и им не терпелось увидеть, как его побьют. От того, что столько людей меня подбадривало, у меня прямо дух захватило.

Так что я пошел вперед, как меня учили, и нанес ему удар. Он бы оглушил гориллу, если бы попал, но Мейсон ухмыльнулся мне и отступил в сторону. А потом — вжик-стук! — и он огрел меня по голове.

— Давай, парень! — сказал он и нанес удар с точностью кобры: запястье, локоть, колено, всегда выбирая кость, где боль была адской, и никогда не тратя силы впустую. Так все продолжалось гораздо дольше. Он мог бы победить меня за секунды, если бы захотел, просто навалившись со всей силой. Но он этого не делал, потому что слишком наслаждался игрой. Так что его дружки улюлюкали, а остальные стонали, и я был выставлен дураком. Я не мог нанести ему ни одного удара, он был слишком хорош для меня. А он мог бить меня где и когда хотел. Наконец он намеренно ударил точно в локтевой сустав, парализовав конечность до самых кончиков пальцев. Боль была мучительной, и моя дубинка с грохотом бесполезно упала на палубу.

— Молодец, Мейсон! Молодец, Флетчер! — крикнул мистер Уильямс. — А теперь пожмите руки, как и подобает добрым парням… а вы, остальные, поприветствуйте их обоих!