Фортуна Флетчера (ЛП) - Дрейк Джон - Страница 18

— Нет, — сказал он. — В принципе, завещание 1775 года можно было бы оспорить, поскольку оно лишает нас наших прав как законных наследников. И назначение бастарда наследником — это оскорбление порядочности, что могло бы вызвать больше сочувствия к нашему делу в судах. Но это была бы долгая и трудная борьба, и… — Он замолчал.

— И, — продолжила леди Сара, — никто из них не возьмется за дело, не увидев живых денег.

— Нет, — сказал он. — О наших долгах известно всем.

— Что ж, — сказала она, намеренно сделав паузу, чтобы увидеть эффект своих слов, — хорошо, что у меня есть другой сын, на которого можно положиться…

Тут же слабое личико Виктора исказилось от зависти и злобы.

— Проклятье! — сказал он. — Александр! Ты всегда предпочитала его мне.

— Вовсе нет, любовь моя, — сказала она, целуя его руку и гладя по волосам, — я люблю вас обоих… иногда одного, а иногда другого.

Виктор вырвал руку, и она рассмеялась.

— Неважно, Виктор, — сказала она, — я сегодня получила письмо от твоего брата, моего дорогого Александра, с его корабля «Фиандра» в Портсмуте. Не хочешь ли прочесть?

Она взяла письмо с ближайшего столика и помахала им прямо перед его носом. Она всегда стравливала их друг с другом и никогда не уставала их мучить, особенно Виктора, который так легко попадался на удочку.

— Дай сюда! — сказал он.

— Попроси как следует, — ответила она.

— Пожалуйста, — взмолился он, и она отдала ему письмо.

Он жадно прочел его, и когда опустил, глаза его были круглыми от изумления.

— Милосердные небеса! — сказал он. — Слова подобраны осторожно, но значат ли они то, что я думаю?

Леди Сара усмехнулась.

— А ты бы предпочел, чтобы он написал все прямым текстом, чтобы каждый мог прочесть? — спросила она.

— Но это же… убийство! — сказал Виктор, понизив голос. — Он подстрекал капитана «Булфрога» убить Ублюдка, и он на самом деле убил этого лейтенанта из пресс-ганга собственной рукой! Боже мой, нас всех повесят! — Он упал на диван, дрожа и промокая лоб кружевным платком.

Леди Сара посмотрела на него и нахмурилась. С Виктором всегда было трудно понять, действительно ли он охвачен эмоциями или просто наслаждается притворством. Вероятно, даже сам Виктор этого не знал. И несмотря на всю эту демонстрацию слабости, она знала, что он, если захочет, может быть ничуть не менее безжалостным, чем Александр.

— А что еще ему оставалось делать? — сказала она наконец. — Как еще нам избавиться от Ублюдка? Ты думаешь, он откажется от своего наследства, если его попросить? Ты думаешь, мы должны были просто прийти к нему и предложить, чтобы мы забрали состояние, а он пусть гниет заживо, занимаясь торговлей?

Виктор улыбнулся.

— Вот так-то лучше, — сказала его мать. — Нужны были решительные действия, и вряд ли это вина Александра, что один агент его подвел, а у другого оказался слишком длинный язык. Александр сделал то, что было необходимо. Он заполучил Ублюдка в свою власть, на свой собственный корабль. А корабль — опасное место, особенно во время войны: если повезет, французское ядро сделает за нас всю работу!

Она наклонилась и начала очень нежно целовать его в щеку, что, как она знала, ему нравилось. Виктор удовлетворенно вздохнул. Она продолжала некоторое время, а затем, когда Виктор совсем расслабился, взяла письмо и сделала вид, что читает его. Она тихо прошептала ему:

— Ты видел, как умно Александр предсказывает твою неудачу с юристами?

11

Сэмми был крепок, как старый сапог, и быстро поправился. Возможно, его долгое выживание в качестве моряка объяснялось необычайной способностью к восстановлению. Или же ему помогла свежая еда, которую мы получали в гавани. Больше всех от порки Сэмми пострадал Джонни Бэсфорд. Он испытывал глубокий ужас перед поркой и несколько дней ходил понурый, хныча и бормоча о своем отце и ужасных побоях, которые получал в детстве. Обычно, даже если его спросить, он ничего не знал о родителях, которые у него могли быть, так что было весьма необычно, что эти воспоминания всплыли в его памяти.

Но вскоре и Джонни, и всем нам стало не до уныния, ибо 24-го на борт прибыл капитан, и подготовка к выходу в море понеслась с новой, бешеной скоростью. Предупреждение мы получили рано утром, когда с берега приехал новый лейтенант. Это был невзрачный, сероватый человечек в самом начале средних лет. Он пыхтел от натуги, карабкаясь по борту. Нам с Норрисом велели поднять на борт его морской сундук из шлюпки, которая его доставила, так что мы видели, как он представился лейтенанту Уильямсу.

— Лейтенант Хаслам прибыл на борт, сэр. Я буду третьим. Имею честь доложить, что капитан Боллингтон прибыл в Портсмут и намерен сегодня ночевать на борту…

— Проклятье! — вырвалось у лейтенанта Уильямса, и на его лице промелькнуло раздражение. Он думал о тысяче вещей, которые еще не были готовы. — Неужели нельзя было дать человеку больше времени? — сказал он, и в последующие несколько часов довел команду до исступления, заставляя драить и полировать все вокруг, чтобы подготовить корабль к неминуемому прибытию всемогущего.

Когда настал великий момент, вся команда была выстроена в своей лучшей, сияющей и выскобленной одежде, корабль сверкал чистотой, а с береговой стороны был установлен трап с выбеленными канатами и блестящими медными стойками, чтобы капитану не пришлось карабкаться на борт, как простому смертному.

— Шлюпки отходят от берега, мистер Уильямс! — крикнул впередсмотрящий с топа мачты, и те, у кого были подзорные трубы, как один, вскинули их, словно морпехи, дающие залп. Затем мы стояли в молчании и ждали. Сэмми рассказал мне все о капитанах, и я знал, какие мысли были у него в голове.

— Они могут сломать тебя по малейшей прихоти. Одни не терпят курения, другие не пускают на борт женщин. А некоторые порют за то, что плюнешь, или выругаешься, или просто окажешься самым медлительным на учениях. То же самое и с офицерами — я знал одного капитана, который безжалостно мучил молодого джентльмена, потому что отец этого парня много лет назад ему насолил.

И так мы гадали, что нас ждет, пока не послышался стук шлюпок о борт, и ОН не поднялся по трапу под долгий свист боцманских дудок мистера Шоу и его помощников. Все живое на корабле торжественно сняло шляпы, и капитан Боллингтон в ответ снял свою, в знак уважения к единственному присутствующему, что было важнее его самого: к кораблю.

Он был великолепен, от золота эполет до золота пряжек на туфлях. Мундир его был прекрасен, а белье — белоснежно. Ему было за сорок, у него было темное, загорелое лицо, седые волосы и голубые глаза, которые с живым интересом метались в шести направлениях одновременно, пока он осматривал свое новое владение.

— Добро пожаловать на борт, сэр! — сказал лейтенант Уильямс, вежливо поклонившись, но торжественность момента была испорчена прибытием на борт капитанской свиты из прихлебателей и ставленников. В грубом порядке старшинства это были мистер Голдинг, штурман, мистер мичман Персиваль-Клайв, капитанский писарь, его кок, его слуга и его оркестр музыкантов. Последние были полдюжиной сицилийских макаронников, которые размахивали руками и лопотали (будучи иностранцами и находясь в личной службе капитана, они были освобождены от порки и участия в боях).

Когда лейтенанта Уильямса представили тем, кто был удостоен этой чести, капитан подошел к леерам квартердека и пристально оглядел команду, выстроенную в великолепном единообразии нашей «фиандровской» формы, на великолепно убранной, сияющей орудийной палубе.

— Хм-м! — сказал он и кивнул. — Недурно, мистер Уильямс. Вы, похоже, хорошо знаете свое дело.

Затем он зачитал нам свой приказ от Их Лордств Адмиралтейства (церемония, которая юридически делала его нашим повелителем) и разразился страстной речью, напомнившей мне то, что говорил боцман пресс-ганга в ночь, когда меня забрали. Он всесторонне проклял французов за то, что они кровожадные, злобные, дышащие чесноком, сальные, безбожные, цареубийственные революционеры — святая правда, каждое слово: лучше и не скажешь, — затем он стукнул по лееру, помахал кулаком и взревел, что «Фиандра» станет лучшим артиллерийским кораблем на флоте, и да поможет Бог и все Его ангелы тому, кто встанет у него на пути! И он заявил, что его единственная цель — крушить, жечь или топить все французское.