Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 33

— Что в столице? — спросил я, надеясь за механическим докладом уловить хоть какую-то живую деталь.

— Не могу знать, ваше сиятельство. — Гонец впервые посмотрел на меня. Посыльный, казалось, вот-вот упадет. — Город на ушах стоит. Слухи ходят один другого страшнее. Одни говорят, на царевича покушались, он ранен. Другие — будто он сам заговор против отца затеял, пока тот на войне. Третьи шепчут, что Меншиков гвардию поднимает, чтобы власть забрать — так он с Государем же. Яков Вилимович велел никого не слушать и мчать к вам без остановки. Сказал, только вы сможете помочь.

Отпустив солдата с приказом накормить его и дать отдохнуть, мы остались наедине. Тишина.

Ушаков ждал приказа, анализируя информацию.

Устный приказ. Уже одно это — событие из ряда вон. Брюс, параноик до мозга костей, доверявший бумаге с личной печатью, вдруг прибег к самому ненадежному способу связи. Это означало, что он боится перехвата. Боится, что любой письменный документ будет прочитан и использован против него. Второе — список. Брюс собирал весь мой силовой и интеллектуальный кулак в одном месте, полностью оголяя Игнатовское. Жест отчаяния? Приглашение в ловушку? Или третье. Демонстрация. Старый лис выставлял меня напоказ, как редкого зверя, показывая врагам мои клыки и когти.

А слухи… Классический прием: посеять панику, чтобы в мутной воде ловить свою рыбу. Кто-то очень умело раскачивал лодку в столице, создавая атмосферу хаоса, в которой любое резкое движение могло привести к взрыву.

— Андрей Иванович, — я поднял голову от карты. — Собирай всех по списку. Охрана — два десятка лучших бойцов Дубова. Выезжаем через час. Игнатовское оставляю на Федьку и Гришку. Инструкции им составишь сам.

Ушаков кивнул и вышел. Его невозмутимость успокаивала — пока он рядом, механизм будет работать.

Брюс затеял сложнейшую партию, в которой мне явно отводилась роль то ли главного козыря, то ли главной жертвы. А присутствие в списке Дюпре, чужака, по сути, и вовсе добавляло этой истории привкус чистого безумия.

Наш путь в Петербург обернулся молчаливым форсированным маршем. По узкой, разбитой осенними дождями лесной дороге мы неслись плотной группой — вся моя разношерстная команда. В воздухе искрило. Старая гвардия — Орлов, Дубов, Магницкий — держалась чуть поодаль от Ушакова и Дюпре, инстинктивно их чураясь. Изабелла и Анна ехали рядом, обмениваясь короткими, напряженными фразами, больше похожими на уколы. Я ехал в центре этой странной, расколотой вселенной, которую сам же и создал.

Где-то на полпути к столице случилось непредвиденное. Я услышал жуткий визг лошадей. Они падали, спотыкаясь будто на ровном месте, и лишь следом донесся сухой, рваный треск залпа. Из густых зарослей орешника по обе стороны дороги ударили разом, как по команде. Целились в лошадей. Несколько коней в голове колонны свалились как подкошенные, мгновенно создав живой, бьющийся в агонии завал и превратив весь отряд в легкую мишень.

Нартов, гениальный инженер, но никудышный наездник, вылетел из седла первым. Неуклюже покатившись по грязи, он ошеломленно замер на открытом пространстве, пока из лесной тени уже бесшумно бежали серые фигуры с примкнутыми штыками.

Подо мной захрапел и встал на дыбы конь. Удержался я на чистых инстинктах — спасибо недавней гонке с юга на север. Времени на раздумья не было. Развернув коня, я тут же прикрыл инженера широким конским крупом. Дерринджер в руке и выстрел — одна тень обмякла. В тот же миг грудь слева прошила тупая мощь, словно от удара кувалдой, и выбила воздух из легких. Скрытая под камзолом кираса выдержала, однако внутри что-то хрустнуло, отозвавшись острой болью.

Спасти Нартова получилось ценой своего ранения. Превозмогая тошнотворную вспышку боли, я протянул руку Нартову, все еще сидевшему на земле и не способному от ужаса пошевелиться.

— Жив, братец? — прохрипел я, сплевывая на землю вязкую слюну с привкусом крови.

— Да, спасибо… — выдохнул Андрей, с ужасом глядя на расплывающееся по моему камзолу темное пятно. В его взгляде был первобытный страх за человека, который только что заслонил его собой.

Второй залп свалил лошадь Анны. При падении ее нога запуталась в стременах, оставив девушку беспомощной рядом с бьющимся в агонии животным. Один из нападавших, видя легкую добычу, уже несся к ней, занося ружье для штыкового удара. Игнорируя огненный обруч в груди, я спрыгнул с коня. СМ-2 лег в руки как родной. Три быстрых, почти слитных выстрела — и враг упал, не добежав до нее пары шагов. На земле, рядом с бьющимся животным, осталась лежать Анна. Дорогое платье задралось, и на мгновение в грязи мелькнула белизна заграничного чулка — неуместная, уязвимая красота посреди бойни.

Не раздумывая, я подхватил ее на руки. Почти невесомая. Шатаясь, понес ее к спасительной опушке, где Орлов и Дубов, чьи кони тоже пали, уже организовали круговую оборону. Нартов плелся следом, пригибаясь под шум выстрелов.

Каждый шаг отдавался в сломанных ребрах невыносимой болью.

Бой оказался коротким. Нападавшие явно не ожидали такого отпора, да и СМ-2 — это вам не хухры-мухры. Ярость преображенцев Дубова и ураганный огонь, выкашивающий их ряды, сделали свое дело. Враг дрогнул и, оставив на дороге полтора десятка трупов, так же бесшумно, как и появился, утек обратно в зеленую чащу.

Осмотр убитых лишь сгустил туман. Не тати лесные. Добротные серые мундиры Преображенского полка без единого знака различия. Отличное, ухоженное оружие. Крепкие, хорошо выбритые лица профессиональных солдат. Но чей был приказ? Прислонившись спиной к дереву, я сполз на землю.

Кто-то пытался одним ударом обезглавить все мои проекты.

На залитой солнцем опушке, среди резких запахов пороха раздались стоны раненых. В этом хаосе рождалось нечто невероятное — то, чего не добьешься никакими приказами и уставами.

Прислонившись к шершавому стволу сосны, я пытался дышать — каждый вдох отзывался в груди тупой болью. Передо мной, на коленях в грязи, стоял Леонтий Филиппович Магницкий, мой молчаливый оппонент и судья в вопросах морали. Его пальцы на удивление твердо разрезали мой окровавленный камзол. Обнаружив глубокую вмятину на кирасе и убедившись, что пуля хотя и продырявила кирасу, застряла в ней, он облегченно выдохнул. Его руки принялись осторожно промывать рваную рану.

— Окаянный! — проворчал старик, дрожащим от волнения, голосом. — Создатель! Машины твои с тройным запасом прочности, а сам в самое пекло лезешь, будто у тебя девять жизней! Кто же думать за всех нас будет, если ты голову сложишь, дурья твоя башка⁈

Первы раз слышу от него такую ругань. Хотя, какая это ругань? Это была отчаянная, почти отцовская забота. Глядя на его сосредоточенное, нахмуренное лицо, и на то, как бережно он стягивает края раны, я с трудом сглотнул комок в горле. Впервые за долгие, недели что-то внутри, замерзшее и окаменевшее, начало оттаивать.

Рядом, под раскидистым дубом, Изабелла, забыв про аристократизм и нашу ссору, помогала Анне Морозовой. Та сидела, закусив губу, пока испанка умело накладывала тугую повязку на ее вывихнутую лодыжку. Привыкшая все контролировать Анна оказалась в унизительно беспомощном положении, и в ее взгляде читалась досада.

— Терпите, сударыня, — голос Изабеллы был деловым. — Мой отец говорил, что боль — сигнал тела. Главное — не позволять ей управлять разумом.

— Ваш отец — солдат. А я — купец, — буркнула Анна. — Мой разум сейчас подсчитывает убытки от сорванных поездок, на которые я не смогу попасть из-за этого.

Изабелла на мгновение подняла на нее глаза, и в ее взгляде мелькнула усмешка. Две соперницы стали просто женщинами, помогающими друг другу. Их тихий, деловой разговор был лишен всякого яда.

Неподалеку, на поваленном дереве, сидел тяжело раненный в руку Василий Орлов, серый от боли. А рядом с ним на коленях — Андрей Ушаков. Холодный, бездушный «механизм» методично и на удивление умело затягивал жгут из оторванного рукава рубахи, останавливая хлеставшую кровь.