Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 30

Моя игра шла на самой чувствительной струне любого самодержца — страхе перед слишком сильными подданным. Я знаю, что и я сам слишком возвысился, поэтому мое предложение — ему только на руку.Однако меня неотступно преследовала мысль: а что, если Государь увидит в этом не усиление своей власти, а мою попытку стать «серым кардиналом»? Что, если он решит, будто я создаю двух псов, намордники от которых окажутся в моих руках, а не в его? Обвинение в попытке узурпации власти — и плаха станет самым легким исходом.

Завершал я письмо докладом о текущей ситуации, чтобы перевести разговор с теоретических высот на твердую почву. Сообщал, что задача о «бескровном взятии Крыма», поставленная им, находится в стадии разработки. Деталей я не раскрывал, только намекнул на создание нового «довода», который изменит саму природу осады.

«Прошу лишь одного, Ваше Величество, — писал я в конце, — не предпринимать активных действий и дать мне время для подготовки. Победа будет за нами, но она будет одержана не числом, а умением, не кровью, а разумом».

Этим я одновременно успокаивал нетерпеливого монарха, умоляя его не бросать гвардию в мясорубку, и брал на себя полную, единоличную ответственность за исход будущей кампании.

Отдав пакет гонцу, я не почувствовал облегчения. Проводив взглядом всадника, скрывшегося в утренней дымке, я направился вниз, в подвал. Скрипнула тяжелая дверь. Запах селитры и кислот ударил в лицо, смывая с души остатки дворцовой грязи. На столе лежали чертежи.

Глава 15

На столе лежали безупречные чертежи — отточенная до последней формулы логика. На бумаге все сходилось: синтез, катализ, чистый продукт на выходе. Однако между этой изящной теорией и вонючей жижей в реторте пролегала пропасть. Пропасть длиною в неделю удушливого смрада и мелких неудач

Моя тайная лаборатория в подвале соляного склада и впрямь превратилась в филиал преисподней. В плотном, неподвижном воздухе смешались запахи тухлых яиц от сероводорода и приторной сладости гниющих яблок — побочные эфиры. Вместе с Анри Дюпре и пятеркой моих учеников мы напоминали одержимых алхимиков, вот только искали не золото, а квинтэссенцию омерзения. И раз за разом терпели поражение. Камнем преткновения стала не сама реакция, а ее чистота: вместо предсказуемого агента мы получали нестабильную, многокомпонентную бурду. Химический мусор. Для того, чтобы создать нужный «механизм» смешивания веществ, нужно было хорошенько поработать над этим. При этом я не так силен в химии, как оказалось, оттого было в разы сложнее.

— Это варварство! — Дюпре с яростью чиркнул по своему чертежу, ломая грифель. — Мы должны контролировать каждый этап, а не надеяться на чудо-порошок!

Снова его палец тыкал в набросок — сложную паутину из стеклянных трубок и перегонных кубов.

— Анри, — я надавил пальцами на веки, пытаясь вдавить обратно в череп тупую, пульсирующую боль. — Твой стеклянный собор мы будем строить месяц. Мне же нужно оружие, которое солдат сможет собрать в сарае из двух бочек и ведра с гвоздями. Нам нужен приемлемый результат. Простой катализатор.

Взяв колбу с мутной желтоватой жижей — итогом наших суточных трудов, — я поставил ее рядом с его изящным чертежом.

— Вот, Анри. Твой собор. А вот — реальность. Нам нужно молиться не в соборе, а в этом сарае.

Изо дня в день мы перебирали варианты, меняя температуру, давление, состав каталитической смеси. Работа в промасленных кожаных фартуках и масках, пропитанных уксусом, давно превратилась в пытку. Тошнотворный запах въелся в кожу и волосы, преследуя даже в короткие часы забытья.

На восьмой день мы пошли на отчаянный шаг: новый катализатор на основе оксида цинка и запредельное давление. Заняв посты — я у манометра, Дюпре у термометра, — мы наблюдали, как юный Степан медленно вращает вентиль парогенератора. Стрелка манометра неохотно ползла вверх. Я вскинул руку, готовый крикнуть «стоп!», но мой окрик утонул в сухом, коротком треске лопнувшего стекла.

По боку главной реторты, у медного фланца, побежала тонкая паутинка. Секундная, звенящая тишина — и из трещины с резким шипением вырвалась, ударив в стену, струя перегретого желтоватого пара.

— Назад! — заорал я, отталкивая застывшего Степана.

Вытяжка захлебнулась мгновенно. Склад-лабораторию заполнил едкий, удушливый туман, от которого свело горло. Сквозь кашель донесся сдавленный вскрик Дюпре, а следом — глухой стук. Не раздумывая, я нырнул в белое марево, на ощупь схватил француза за шиворот и поволок к спасительной полоске света у выхода. За нами, спотыкаясь и давясь кашлем, выбрались остальные.

Мы вывалились на морозный воздух, жадно глотая его. Все живы, хотя Степан сидел на снегу, качаясь из стороны в сторону и закрыв лицо руками.

— Не вижу… Ничего не вижу… — бормотал он сквозь рыдания. — Жжет…

Подскочив к нему, я отнял руки от лица. Глаза красные, воспаленные, залитые слезами. Струя пара ошпарила ему лицо — сильный химический ожог роговицы. Не смертельно, но на несколько дней парень точно ослеп.

— Промыть водой! Бегом! — скомандовал я, а сам обернулся к складу.

В луже какой-то дряни валялись осколки реторты. Отлично. Восемь дней работы, вагон потраченных реактивов, и единственный результат — почти ослепший парень и такая вонь, что из местной деревеньки скоро все коровы сбегут. Радовало, что это было не боевое вещество, а один из компонентов. Прогресс налицо.

Привычный азарт сменился отчаянием. Мы уперлись в стену. И тут, словно в насмешку, на дороге показался всадник.

Появился Ушаков. В мои руки легли два предмета: запечатанный пакет с вензелем Посольского приказа и тонкая кожаная папка.

— Петр Алексеич. Вам пакет. Перехвачен на дальнем кордоне, — ровным голосом доложил он.

На сургучной печати — ни единого изъяна.

— Восстановлена, — без тени смущения пояснил Ушаков. — Оригинал вскрывали над паром. Копия — в моем отчете, раздел «Внешние угрозы». Рекомендую сперва ознакомиться с первоисточником. Оцените тонкость работы моих людей.

С хрустом сломав печать, я развернул лист. Каллиграфический почерк Брюса сочился иронией: «Петр Алексеевич, доходят до меня слухи о странных запахах в ваших угодьях. Не травите ли вы часом крестьян в научных целях? Уж больно беспокоятся люди».

Бумага скомкалась в моем кулаке. Брюс показывал, что знает. Ушаков, перехватив и вскрыв послание, объявлял шах самому Брюсу. А я оказался между ними, на доске, внезапно ставшей полем их битвы.

— Еженедельный отчет, — Ушаков пододвинул папку.

Я открыл ее. Убористый, бисерный почерк, лишенный эмоций, превращал мой мир в набор системных рисков.

«„Н“ (Нартов А. К.), — гласил первый пункт. — Проявляет признаки „инженерной оппозиции“. Инициировал разработку альтернативного изделия (зажигательный снаряд), что отвлекает ресурсы и создает идеологический раскол в среде мастеров…»

От строк о Нартове онемели кончики пальцев.

«„О“ (Орлов В. П.), — шло дальше. — … допускал пренебрежительные комментарии о „не солдатских методах войны“. Цитата (присутствовал поручик Синицын): „Пакостить дымом — бабья работа, а не солдатская“. Создает риск падения боевого духа…»

Мои друзья теперь — объекты с порядковыми номерами. Папка захлопнулась.

— Ты превращаешь моих людей в поднадзорных! — собственный голос прозвучал сдавленно.

Ушаков чуть склонил голову, его взгляд оставался бесцветным.

— Я предпочитаю термин «люди повышенного риска». Дружба, Петр Алексеевич, — величина переменная. Безопасность — константа. Моя задача — оперировать константами. Я докладываю вам о трещинах в фундаменте. Что с ними делать — решать вам.

— Ступай, — прошептал я.

Он поклонился и уехал, оставив меня наедине с этой ядовитой папкой и вскрытым письмом Брюса. Первым порывом было швырнуть отчет в жаровню, сжечь, уничтожить свидетельство того, во что превращается мой мир. Я уже хотел действительно все это сжечь, но замер.