Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 30

Когда на горизонте показались бастионы Азова, испытанное мной облегчение тут же сменилось тревогой. Вместо ожидаемой дисциплины и порядка крепость оказалась бурлящим котлом, где смешались остатки гарнизона, беженцы и, главное, сотни казаков, атамана Некрасова. Они держались особняком, глядя на имперских солдат с плохо скрываемым презрением. Не единый лагерь, а два враждебных стана, вынужденных терпеть друг друга лишь перед лицом общей угрозы.

Да уж, триумвират, чтоб его… Стоило одну фигуру убрать и все рассыпалось.

Наше появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Когда три мои машины, шипя паром и лязгая металлом, вползли на главную площадь, вся суетливая жизнь крепости замерла. Солдаты и казаки высыпали из казарм, глазея на стальных монстров с суеверным ужасом и восторгом. «Лешего» они ранее видели, тот был приземистее. Бурлаки повыше будут и немного длиннее. А слухи о моих прутских «чудесах», многократно преувеличенные и приукрашенные, очевидно, докатились и сюда. Поэтому мое имя шептали по толпе. Странное ощущение.

Встреча с Игнатом Некрасовым состоялась в комендантской избе. Он пришел в окружении десятка матерых есаулов — широкоплечих, обветренных мужиков с оценивающими взглядами. Сам Некрасов выглядел как вожак, прекрасно осознающий свою силу и цену.

Разговор с самого начала не задался. Мои слова о прошлом уговоре Некрасов выслушал с вежливой скукой, лишь изредка кивая, в то время как его есаулы и вовсе не скрывали усмешек. Такое поведение меня напрягло. Неужели он действительно собирал армию чтобы переметнуться к Булавину? Или собирал, чтобы предать сразу здесь. Ох и вовремя я сюда рванул.

— То все слова, господин генерал, — произнес атаман. — А дела таковы, что цари здесь все ломают. Я же вижу. Нет тут порядка. А Кондратий, — он произнес имя Булавина без всякой ненависти, почти по-свойски, — он хоть и бунтовщик, да казак. За правду казацкую стоит, как ее разумеет. А за что нам кровь проливать? За то, чтобы после на наши земли новых воевод прислали, которые станут нас судить не по нашему обычаю, а по вашим указам? Азов я как и договаривались буду защищать от басурман. Но от своих братцев — не было уговора.

Теряю. Прямо здесь, в этой душной избе. Он не собирался воевать ни за меня, ни за Империю. Он прикидывал на чью сторону выгоднее встать — на мою или Булавина. Время играло против меня, ситуацию нужно было ломать. Словами его не проймешь — что ж, придется говорить на языке, который он точно понимает. Языке силы. Это не переубедит его, наверное, но заставит увидеть пропасть между нашими возможностями.

— Хорошо, атаман, — сказал я, поднимаясь. — Словам ты не веришь. Пойдем, я тебе дело покажу.

Я придумал целое представление. Импровизировал.

За стенами Азова, на вытоптанном копытами поле, раскинулся импровизированный полигон. По моему приказу в ряд выставили десять толстых дубовых щитов, какие казаки использовали при штурме для прикрытия от пуль. Напротив, в пятидесяти саженях, выстроилась дюжина моих преображенцев с новыми винтовками. Некрасов и его старшины стояли чуть поодаль, скрестив руки на груди, с откровенным скепсисом на лицах.

— Господа есаулы, — обратился я к ним. — Вы люди бывалые. Знаете, что такое хороший мушкет. Знаете, сколько времени надобно, чтобы его перезарядить. Прошу, считайте.

Я махнул рукой Дубову.

— Отряд! По щитам… беглый огонь!

И началось. Трескучий, сливающийся в единый рев грохот разорвал тишину. Ничего общего с привычными, нестройными залпами пехоты. Это была работа безжалостного и точного механизма. Кассеты со щелчками уходили в приемники. За минуту каждый из моих бойцов сделал не меньше двадцати выстрелов.

Когда по моей команде все стихло и дым рассеялся, над полигоном воцарилась звенящая тишина. Дубовые щиты, способные выдержать мушкетную пулю, превратились в решето. Некоторые — просто в щепу. Казаки молчали. На их вытянувшихся, потрясенных лицах был не страх, а профессиональное понимание: только что на их глазах умерла их тактика. Их конная лава, их знаменитая казачья удаль — все это было бессильно против такой стены свинца. Ни единого шанса.

— А теперь, — мой голос в тишине прозвучал очень громко, — самое интересное. Капитан Дубов, подай команду.

По приказу капитана мои солдаты, не сходя с места, принялись «издеваться» над своим оружием. Они окунали винтовки в бочку с водой и грязью, засыпали затворы песком, а потом, в несколько быстрых, отработанных движений, разбирали модульные затворы, вытряхивали грязь и снова приводили оружие к бою. Все это занимало считанные секунды. Я правда заранее просил не переусердствовать, все же не «Калашников» у меня.

Эффект был достигнут. Один из есаулов, молодой, с горящими глазами, восхищенно выдохнул:

— Атаман! Да с такими ружьями мы не то что Черкасск — мы Стамбул возьмем!

Некрасов одернул его холодным взглядом:

— Остынь, дурень. Думай, на кого эту силу нацелить прикажут.

Подойдя к одному из истыканных пулями щитов, он провел пальцем по рваной дыре.

— Сильное оружие, — произнес он, не оборачиваясь. — С таким и супротив самого дьявола пойти можно. Да только вот вопрос, господин генерал… А в кого вы нам с него стрелять прикажете? В братьев наших, что под Черкасском стоят?

А он хорош. Вся моя логика рассыпалась. Я говорил с ними на языке Империи; они отвечали на языке Воли.

Что ж. Кажется, пришло время доставать из рукава совсем другие козыри.

Я проигнорировал вопрос и приказал сворачивать это представление.

Вечером того же дня я снова пригласил Некрасова и его старшин к себе. Они вошли в комендантскую избу настороженно, очевидно, ожидая продолжения давления, демонстрации силы. Однако на столе, при свете сальных свечей, их ждало совсем иное: вместо оружейных чертежей и баллистических таблиц лежали карты торговых путей, исписанные убористым почерком листы с выкладками и толстая папка с гербом «Общей Компанейской Казны».

— Садитесь, господа, — сказал я, указывая на лавки. — Оружие мы обсудили. Теперь поговорим о том, ради чего стоит воевать. О деле.

Оставив в стороне высокие материи верности и долга, я заговорил с ними на единственном языке, который одинаково хорошо понимают все — от петербургского вельможи до вольного казака — на языке выгоды.

— Вы говорите о воле, атаман, — хмыкнул я, глядя на Некрасова. — Что ж, давайте о ней и поговорим. Что есть воля без денег? Пустой звук. Настоящая воля — это когда твой конь сыт, погреб полон, а в сундуке звенит серебро, заработанное своим трудом, а не отнятое у соседа. Когда ты можешь торговать с кем хочешь и как хочешь, не платя дань каждому проезжему воеводе.

Развернув перед ними карту, на которой жирные красные линии соединяли Дон с Москвой, Воронежем и портами Балтики, я продолжил:

— У меня есть… кхм… предложение. Проект, который назовем «Донское Уложение». Это договор о партнерстве.

Некрасов и его есаулы недоверчиво переглянулись, подались вперед. Слово «договор» — манило.

— Первое, — я загнул палец. — Ваш товар — рыба, хлеб, скот — пойдет в Москву без всякого оброка, как у своих. Казна имперская от того не оскудеет, а вы станете богаче.

По рядам прошел сдержанный, но одобрительный гул. Эта статья была проста и понятна каждому.

— Второе. Армии и флоту нужны припасы. «Общая Компанейская Казна» готова заключить с Войском Донским прямой, долгосрочный контракт на поставку лошадей и провианта. По ценам, — я сделал паузу, — выше тех, что мы платим любому другому. Деньги вперед. Мы готовы платить за вашу верность, атаман. И платить щедро.

Глаза одного из есаулов, до этого державшего руку на эфесе шашки, непроизвольно переместились на толстую папку с гербом Казны. Но атаман был хмур.

— И третье. Самое главное. — Я уставился на Некрасова. — Война закончится, а торговля останется. Мы не хотим видеть Дон диким полем, мы видим его промышленным сердцем юга. Моя Компания, вместе с московскими купцами Морозовыми, готова вложить средства в строительство здесь, на вашей земле, суконных мануфактур и пороховых мельниц. Построим зерновый амбары и мельницы. Мы даем технологию и деньги, вы — рабочие руки и порядок. И с каждого пуда товара, что сделают на вашей земле, десятая деньга — в ваш карман, в казачью казну.