Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 18

— Брак в поковке, — наконец констатировал он, поднимая на меня глаза. — Внутренняя трещина, которую мы не увидели. Чтобы выковать и обработать новый, нужно минимум три дня.

— У нас нет столько, — устало буркнул я. — Мы должны были подготовиться еще вчера. Надо думать. Как ускорить?

Он покачал головой.

— Никак, Петр Алексеевич. Процесс не обманешь. Ковка, многократная проковка для уплотнения структуры, затем медленный отжиг для снятия напряжений, потом точная обточка… Любая спешка — и мы получим еще один такой же обломок. Только он сломается уже в воздухе.

Подойдя к стенду, я взял в руки один из кусков. Тяжелый, массивный. В месте разлома темнел кристаллический излом.

— А если сделать его еще толще? С двойным запасом?

— Мы и так работаем на пределе, — возразил Нартов. — Сделать его толще можно. Он станет прочнее, но и тяжелее. Расчеты на доске. Каждый лишний фунт металла в этом узле — это фунт подъемной силы, который мы теряем. Мы увеличим прочность на десять процентов, а грузоподъемность упадет на двадцать. Мы не сможем поднять даже пилота, не говоря уже о боевом грузе. Это замкнутый круг.

Он был прав. Мы уперлись в фундаментальный предел — в стену, сложенную из законов физики и технологий этого века. Прочность требует веса, а вес убивает саму идею полета. Тупик.

Мозг лихорадочно искал выход, перебирая варианты. Усилить сплав? Нет времени на опыты. Изменить конструкцию рычагов? Это повлечет полную переделку всего узла. Я мерил шагами ангар, взгляд цеплялся за детали в отчаянной попытке найти подсказку.

Мой взгляд замер на приборной доске стенда. С одной стороны — массивный, сломанный обломок вала, символ грубой, но, как оказалось, хрупкой силы. С другой — тонкая, гибкая медная трубка, идущая к манометру. Она легко гнулась, но я знал, что способна выдерживать огромное внутреннее давление.

Жесткое и хрупкое против гибкого и сильного.

Противоречие. А в любом противоречии всегда скрыто решение.

Две, казалось бы, несовместимые концепции — монолит и пустота, жесткость и упругость — столкнулись в моей голове. В наступившей тишине ангара искра перескочила на нужный контакт. Идея пришла как некий принцип.

Я не сдержал хмыканья.

Нартов удивленно поднял на меня глаза.

— Поздравляю, Андрей, — произнес я, без прежнего напряжения в голосе. — Твой провал только что подсказал мне идею получше. Гораздо лучше.

— Какую идею?

Взяв грифель, я подошел к широкой, выбеленной стене ангара, где висели шаблоны, и одной жирной линией перечеркнул весь сложный чертеж его автомата перекоса.

На моих губах играла довольная, хищная улыбка.

Глава 9

Собравшиеся поодаль мастера молчали, переводя взгляды с меня на своего прямого начальника, а сам Андрей смотрел с оскорбленным недоумением творца, чье дитя только что обозвали уродцем.

— Андрей, — я покосился на Нартова. — Ты создал шедевр, изящный, точный, безупречный часовой механизм. Паутину из тяг и шарниров, способную творить чудеса в идеальных условиях. Вот только мы готовимся к драке в грязной степи. Нам нужна простая и надежная кувалда. Ломовой рычаг, которому плевать на песок, ветер и кривые руки перепуганного пилота.

Его кадык дернулся — он хотел возразить, — однако я остановил его жестом.

— Твоя конструкция гениальна. И при этом — хрупка, не прощает ошибок. Один срезанный штифт, одна песчинка в шарнире — и всё: мы теряем управление, машину и людей. Такой риск нам не по карману. Поэтому пойдем другим путем. Простым до безобразия.

Подойдя к выбеленной стене с шаблонами, я принялся набрасывать грубую, угловатую схему.

— Вместо десятка тонких тяг — две основных, втрое толще. Вместо сложных подшипников — простые втулки скольжения с гигантским запасом прочности. Да, мы потеряем в изяществе маневра. Разворот станет медленнее, неповоротливее. Зато эта система выдержит прямое попадание пули. Она будет работать, даже если ее по уши засыплет песком.

Нартов молча смотрел на мои наброски; на его лице боролись обида и расчет инженера, который не мог не признать моей правоты. Но теперь — главный удар.

— И вал, — я обвел центральный узел. — Главная проблема. Цельный — слишком тяжел. Делать его толще — значит приковать аппарат к земле. Мы сделаем его полым.

— Пустым? — в голосе Нартова прозвучало откровенное недоверие. — Но, Петр Алексеич, он же потеряет жесткость! При первой же серьезной нагрузке его поведет, он схлопнется! Это же основы механики! Пустота не может быть крепче стали!

— Сама по себе — не может, — согласился я. — Но мы заставим ее работать. Мы сделаем его полым и запрем внутри него силу.

Нартов нахмурился, пытаясь ухватить суть. Его мозг заработал с бешеной скоростью.

— Мы возьмем идеальную стальную трубу, — чертил я, объясняя на ходу, — выточенную с максимальной точностью. А затем, Андрей, совершим небольшое колдовство. Зальем в нее под давлением расплавленную медь.

— Но зачем? — не выдержал он. — Это же просто утяжелит конструкцию! Мы вернемся к тому, с чего начали!

— Не совсем. Подумай, что произойдет, когда медь начнет остывать. Она будет сжиматься, пытаться стать меньше. Но стальная клетка ей этого не даст. И что в итоге? Вал, который уже изнутри распирает чудовищная сила. Прежде чем внешняя нагрузка сможет его согнуть, ей придется сначала побороть эту запертую внутри мощь. Мы создадим хитросплетенный вал, где сталь отвечает за твердость, а медь, запертая внутри, придает ей невиданную прочность и гасит любую дрожь.

Я замолчал. Идея из учебников по сопромату маячила перед глазами. Нартов смотрел на чертеж, его губы беззвучно шевелились, повторяя мои слова, прокручивая в голове физику процесса. На лице медленно разгорался азарт исследователя, столкнувшегося с невозможной, зато завораживающей задачей.

— Давление… — прошептал он, скорее себе, чем мне. — Нужен пресс, чтобы закачать расплав. Идеальная герметизация… И температура… Если перегреть сталь, она потеряет закалку. А недогреешь медь — застынет на полпути…

Он принял идею и уже решал проблему.

— Справишься? — спросил я тихо.

Он поднял на меня глаза, в которых не осталось и тени сомнения.

— Сделаем, Петр Алексеевич. Будет вам ваша кувалда. Самая умная кувалда в мире.

Работа закипела с новой силой. Ангар превратился в сердце шумного организма, где каждый знал свою задачу. Пока одни мастера под руководством Нартова собирали примитивный, мощный винтовой пресс для заливки, а другие готовили форму, я с кузнецами заперся в горне, колдуя над внешней оболочкой — идеальной, бесшовной трубой из лучшей стали.

Когда остывала очередная поковка, я вышел глотнуть свежего воздуха, проветрить голову. Мысли сами собой вернулись к осажденному острогу. Успеем ли? Василь Орлов сейчас где-то там, в степи, отсчитывает последние патроны.

Процесс заливки напоминал священнодействие. Намертво закрепленная, в станине пресса лежала стальная труба. Рядом, в тигле, под пляшущим зеленоватым пламенем горелки, дышало жидким солнцем расплавленная медь.

— Давай, — кивнул я Нартову.

Он отдал команду. Мастера, натужно кряхтя, навалились на рычаги пресса. Из сопла, подведенного к торцу трубы, в ее нутро под давлением хлынул огненный поток. Злое шипение — раскаленная медь коснулась холодной стали. Несколько бесконечных секунд, и вот из противоположного конца трубы показалась первая капля расплавленного металла. Есть. Полость заполнена.

Теперь — самое мучительное: ждать. Ждать, пока природа сделает свое дело, пока остывающая медь будет пытаться сжаться, а сталь — сопротивляться. Пока внутри этого невзрачного цилиндра будут бушевать невидимые силы, спрессовывая его в монолит, прочнее которого мы еще не создавали.

Через несколько часов, когда вал остыл достаточно, чтобы его можно было взять в руки, мы перенесли его на испытательный стенд. Наша последняя надежда. Нартов лично закреплял его в зажимах, его руки двигались с точностью хирурга.