Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 6

— Все, что я говорил сейчас, — правда, — тихо начал я. — Но не вся. Отвлекающий маневр, хаос, плацдарм — все это лишь прелюдия. Грандиозная постановка, чтобы отвлечь их внимание от главного.

Я кивнул на четыре неказистых кожаных мешка в углу, грубо сшитых из голенищ старых сапог, пропитанных смолой и туго набитых. Из каждого торчал аккуратно вставленный бикфордов шнур.

— Это главный довод, Василь. Моя разработка. Делал последние двое суток, в самом дальнем шатре.

Орлова коротко кивнул.

— Василий, — я снова повернулся к карте, — ваша основная задача и задача твоей группы — вот эта точка.

Мой палец уперся в неприметное место у самого основания одного из бастионов, отмеченное на карте красным крестом.

— А что там, ваше благородие? — осторожно спросил он, вглядываясь в схему, но не видя на ней ничего примечательного.

— Там слабое место. Уязвимость.

Орлов нахмурился.

— А если там ничего нет?

— Тогда, Василь, отряд капитана Разина погибнет. И погибнет зря, а мы будем штурмовать эту стену до весны. Но если я прав… — я сделал паузу, — то игра стоит свеч.

Орлов взял один из зарядов. Тяжелый, пахнущий смолой. Он поднял на меня взгляд. До него дошло. Маскарад был лишь для того, чтобы его горстка диверсантов смогла подобраться к одной-единственной, загадочной точке на многокилометровой стене. Не зная конечной цели, он видел мою уверенность, и этого оказалось достаточно.

— Будет исполнено, ваше благородие, — глухо сказал он.

Штурм был назначен на следующую ночь. И теперь от успеха одной маленькой, тихой группы, идущей в неизвестность, зависела судьба всей армии.

Глава 3

Раньше горниста меня разбудил стук топоров. Выйдя из палатки и зябко поежившись от сырого утреннего ветра, я увидел, как лагерь превращался в огромный механизм. Моя великая стройка началась. Повсюду бегали солдаты: тащили бревна, копали, переругивались. Армия, изголодавшаяся по настоящему делу, вгрызалась в работу с остервенением. Это был первый, самый простой этап моего плана — занять руки и головы тысяч людей, чтобы у них не осталось времени на страх и сомнения.

У подножия одной из строящихся башен я застал полковника Сытина. Побагровевший от натуги и командного рыка, он напоминал языческого жреца, возводящего капище своему богу — Военному Уставу. Заметив меня, полковник прервал свою тираду, обращенную к десятнику, выпрямился и, стерев рукавом пот со лба, с нескрываемой гордостью доложил, понизив голос до заговорщицкого:

— Работа кипит, ваше благородие! Даст Бог, к вечеру обе махины поставим. Грубовато, спору нет, не чета вашим игнатовским диковинам, однако под самые стены подвести — сдюжат. Мужики стараются, видят, что дело-то настоящее пошло.

— Вижу, Афанасий Игнатьевич, вижу, — я с серьезным видом оглядел неуклюжее сооружение, уперев руки в бока. — Главное — прочность. Чтобы ядром с первого раза не разнесло.

— О том и пекусь! — он с кряхтением хлопнул по просмоленному брусу. — Здесь все по науке. На совесть делаем. Не то что эти ваши… затеи хитроумные. Я уж приказал и фашины вязать, и шанцы готовить. Все как положено для правильного приступа.

Колкость я пропустил мимо ушей. Его искренняя вера в происходящее была лучшей маскировкой, какую только можно было придумать. Пока он строил здесь декорации к своей последней, героической и абсолютно бессмысленной битве, мои люди в дальних мастерских уже начиняли «громовые стрелы» и доводили до ума «дьявольские органы». Пусть тешится. Его показное усердие работало на меня лучше всего.

Чуть поодаль, в стороне, другая команда под присмотром такого же упертого служаки-капитана собирала рамы для катапульт. Зрелище было настолько гротескным, что я невольно замедлил шаг. Проходившая мимо группа солдат, завидев меня, притихла, но обрывок их разговора все же долетел до моих ушей.

— Слыхал, Афонька, — шептал один, косясь на постройку, — полковник велел камнемет ладить. Говорит, ядра беречь будем, станем на турок булыжниками кидаться.

— Да он, видать, при царе Горохе воевал, когда еще пороху не придумали, — фыркнул второй, сплюнув в грязь. — Глянь на басурман, животы от смеха надрывают.

Подняв взгляд на стены Азова, я убедился в его правоте. Там действительно царило оживление. Фигурки в высоких тюрбанах и халатах облепили бруствер, откровенно потешаясь и показывая пальцами на наши поделки. Один из янычар даже изобразил, будто кидает камень, вызвав гогот товарищей. Их можно было понять: в эпоху пушек и мортир вид врага, строящего катапульту, мог вызвать только презрительную усмешку. Они видели перед собой армию, впавшую в первобытное состояние. Василий Орлов, возникший из ниоткуда у моего плеча, точно уловил суть момента.

— Какая прелесть, — с усмешкой протянул он. — Наши смеются над турками, которые смеются над нашими. Круговорот веселья. Никто и не думает, зачем на самом деле эти дрова нужны.

— В том и расчет, Василий, — тихо ответил я. — В том и расчет. Смех расслабляет. И притупляет бдительность. Пока они смотрят на этот цирк, они не смотрят себе под ноги.

Я прошелся по площадке, раздавая бессмысленные, на первый взгляд, указания. Нужно было убедиться, что все идет по плану не только на поверхности. Подойдя к одной из башен, я сделал вид, что проверяю прочность узлов, и, наклонившись, незаметно сунул в руку молодому поручику Ржевскому, который изображал здесь простого десятника, свернутую в трубку записку. Там были последние расчеты по углам возвышения для пусковых мортирок, которые предстояло замаскировать на верхнем ярусе. Он коротко кивнул, не меняясь в лице, и спрятал бумагу в рукав. Затем я подошел к месту сборки катапульт и громко, чтобы слышали все, отчитал капитана за «неправильный» угол наклона метательного рычага, заставив его переделывать узел. Турки на стенах наверняка оценили мою командирскую въедливость. И никто из них не заметил, как во время этого «разноса» мои люди закрепили на основной станине дополнительные, скрытые упоры для оси маховика сирены. Система работала. Как же я люблю то слова — система. Снаружи — театр абсурда под руководством Сытина. Внутри — выверенная подготовка к операции.

День клонился к вечеру. Уставшее и блеклое солнце опускалось за лиман, окрашивая небо в холодные, фиолетовые тона. Работа в лагере затихала. Две уродливые башни и скелеты катапульт чернели на фоне заката, как памятники человеческому упрямству. Сытин, охрипший и бесконечно довольный собой, совершал последний обход своего детища. Он справился, подготовил плацдарм для штурма. Только старый полковник не знал, что его работа уже окончена, а эти сооружения станут сценой для представления, которое начнется с наступлением темноты. И аплодисментов на этой премьере не предвиделось.

Глубокая ночь окутала лагерь плотным покрывалом. Костры потухли, умолкли разговоры. Редкий кашель часового и тихое ржание лошадей нарушали тишину. В моем шатре, освещенном единственной сальной свечой, собрался весь цвет моей новой армии — дюжина молодых капитанов и поручиков, командиры ударных групп. Их лица, выхваченные из мрака неровным пламенем, были сосредоточеными. Ушла вчерашняя бесшабашность, на смену ей пришла готовность и, главное, вера. Наверное, в меня.

На столе перед нами лежала не карта. Она была бесполезна, на ней лишь камень и земля. Вместо нее я раскатал на всю длину свиток пергамента. Это был чудовищный гибрид инженерной схемы и нотного стана. Горизонтальные линии для каждой группы: «Сирены», «Ракеты-Парашюты», «Ракеты-Шутихи», «Барабаны Разина», «Группа Хвостова», «Группа Орлова». Вертикальные — минуты, секунды. А на пересечениях — знаки, мои условные символы. Восходящая спираль — «Начать вой». Раскрытый веер — «Залп осветительными». Сжатый кулак — «Начать шумовую атаку». Я собирался дирижировать действиями целой армии. В голове были именно такие образы. Уж слишком необычно для меня все это.