Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 42

Вот и конец. Все рассыпалось в прах перед лицом простого, первобытного желания убивать. Палец сам лег на спусковой крючок дерринджера. Меня держали за плечи, руки были в относительной свободе. Ятаган вылетит из ножен быстрее, чем я успею вскинуть руку. Не выстрелить первым. Но его я заберу с собой.

Не дожидаясь развязки, я сделал свой ход. Единственный, который оставался.

Я заорал — бессмысленный, звериный рев на русском, кажется что-то еще на матерном добавил. Чистый инстинкт. Конвоиры даже чуть отшатнулись — не могли такое предугадать, да и я от себя не ожидал.

Ага вздрогнул. Мой крик нарушил его ритуал. С диким, торжествующим рыком он выхватил ятаган. Изогнутая сталь, тускло блеснув в свете факелов, взметнулась вверх для смертельного удара.

Я вскинул руку с пистолетом.

И тут воздух разорвал нарастающий, пронзительный свист, заставивший всех в шатре инстинктивно вжаться в землю.

Свист оборвался оглушительным, сокрушительным грохотом. В нескольких десятках метров от нас, там, где стояла одинокая повозка с порохом (это я заметил еще перед тем как меня впихнули в шатер), земля разверзлась. И тут до меня дошло. Пристрелка. Русские артиллеристы бьют по самым ярким, крупным объектам в центре вражеского лагеря. А наш шатер стал для них идеальной мишенью.

Взрыв швырнул меня на землю, как тряпичную куклу. Ударная волна сорвала шатер с кольев, превратив его в летящее лоскутное одеяло, и накрыла удушливой волной горячего воздуха, пыли и обломков. Меня оглушило, засыпало землей. Перед тем как мир окончательно погас, сознание зафиксировало последнюю картину: отброшенное взрывом тело аги и его ятаган, кувыркающийся в воздухе отдельно от хозяина.

А затем пришла тишина, абсолютная, звенящая пустота в голове. Кажется, меня снова контузило.

Сознание пробивалось медленно, рывками, сквозь плотную, гудящую вату. Первым ощущением стала земля, вибрирующая под щекой. Она дрожала, сотрясалась от тысяч шагов и далеких, глухих ударов, отдаваясь в костях мерным, грозным ритмом. Затем — звук, хаотичный, многоголосый рев битвы, крики на русском и турецком, звон стали.

Но сквозь этот адский хор прорвалось нечто, что заставило сердце сделать кульбит. Этот звук не имел ничего общего с сухим треском обычного мушкетного залпа. Он был злым, отрывистым шипением, за которым следовал резкий хлопок. Звук, знакомый мне как собственный голос: стравливаемые пороховые газы из специального отверстия в затворе моих винтовок СМ-1. Их характерный «голос» — моя инженерная подпись, которую невозможно спутать. Здесь были мои винтовки, моя армия.

С трудом разлепив веки, я перевернулся на спину. Вместо полога шатра надо мной висело серое, закопченное небо, прочерченное дымными траекториями ядер. Вокруг кипел бой. В нескольких шагах двое преображенцев в зеленых мундирах, припав на одно колено, слаженно, как часовой механизм, вели огонь. Один стрелял, второй перезаряжал — доведенные до автоматизма движения. Они выцеливали, и после каждого выстрела один из контратакующих янычар падал.

Судя по всему, мой удар с небес, посеянный им хаос, смерть визиря (иначе как еще трактовать огненное торнадо над его шатром?) — все стало для Петра той искрой, что подожгла пороховую бочку его отчаяния. Он увидел окно возможностей и не стал ждать. Он пошел ва-банк.

Это был таранный удар в самое сердце обезглавленного врага. Увидев мою атаку, Государь наверняка отдал приказ о немедленной готовности, и начал штурм. Он направил весь свой ударный клин — тридцать тысяч изголодавшихся, злых гвардейцев — прямо сюда, на развалины, служившие идеальным ориентиром. Пока пехота и кавалерия, как исполинский нож, врубались в дезориентированные турецкие порядки, вся уцелевшая артиллерия вела ураганный огонь по флангам, не давая туркам опомниться и зажать клин в тиски. Отчаянная и единственно верная тактика выжженного коридора. Где-то на задворках сознание промелькнуло восхищение Государем — пойти в атаку при соотношении сторон больше чем один к трем — это либо храбрость, либо я не знаю что.

По дьявольской иронии судьбы, место взрыва повозки, где я валялся среди обломков, оказалось точно на острие этого удара. Я очутился в эпицентре сражения.

— Гляди, братцы! Да никак это сам бригадир Смирнов! — раздался над ухом чей-то изумленный голос.

Надо мной склонилось несколько молодых, закопченных лиц с безумным блеском в глазах. Преображенцы. Один из них, унтер с перевязанной головой, протянул мне руку.

— Живой, ваше благородие? Встать могете?

Опираясь на его крепкую руку, я с трудом поднялся. Мир качнулся.

— Живой, — хрипло ответил я.

Унтер козырнул, и молодой барабанщик, бросив свой инструмент, сорвался с места, пробираясь сквозь кипящий бой назад, к центру прорыва — видать не терпелось сообщить о своей находке начальству. Вокруг меня тут же выросло кольцо из десятка гренадеров. Их лица выражали слепую радость от того, что их легендарный «инженер» жив.

Прошло не более десяти минут. Бой не стихал, однако его эпицентр смещался все дальше, вглубь турецкого лагеря. И тут сквозь расступающихся солдат, не обращая внимания на свист шальных пуль, показался Государь.

Огромная, несокрушимая фигура в простом, почерневшем от гари офицерском мундире без знаков различия. В руке — тяжелый палаш, лицо — маска ярости и предельной концентрации. Петр. Исполин, лично ведущий гвардию в атаку.

Заметив меня в кольце своих солдат, он на мгновение замер. Ярость на его лице уступила место чему-то другому. Он сделал несколько медленных, почти неуверенных шагов в мою сторону.

— Ты… — выдохнул он. — И вправду — живой…

Он подошел вплотную. Его взгляд был прикован к моему лицу, к ссадинам, к рваному мундиру. Он изучал меня так, будто видел впервые. Палаш с глухим стуком выпал из его руки и утонул в грязи. Он этого не заметил.

— Государь, я… — начал говорить я, но он оборвал меня на полуслове.

Движение его было не царским — резким, почти отчаянным. Он шагнул вперед и сгреб меня в охапку. И как-то странно это было, не как командир — солдата, не как монарх — подданного. Он обнимал меня как собственного сына, — с почти отцовской заботой.

Я стоял, оглушенный не столько контузией, сколько этим жестом, невероятным проявлением человеческой привязанности. Он тяжело дышал.

Застывшие вокруг преображенцы смотрели на эту сцену с благоговейным ужасом, не смея пошевелиться.

Наконец он отстранился. Его глаза блестели — от дыма, наверное.

— Думал, потерял тебя, черт кудрявый… — хмыкнул Государь. — Ладно. Жив — и слава Богу.

Он выпрямился, и в один миг снова стал прежним — Императором. Маска вернулась на свое место. Но я уже видел, что под ней.

— Генерал-майор! Хорош! — рявкнул он, улыбаясь. Он повернулся к ошеломленным гвардейцам. — Что встали⁈ Враг еще не разбит.

Глава 18

Слова Государя выдернули меня из прострации в которую меня закинуло известие о повышении до генерал-майора. Огромная фигура Петра стала центром водоворота, который подхватил и меня, втянув в ревущий поток рванувшихся вперед гвардейцев.

Рассыпавшись на тысячи осколков, мир вокруг качнулся. Звон в ушах смешался с криками, а земля уходила из-под ног не то от грохота, не то от слабости. Спотыкаясь, почти ничего не соображая, я бежал, ведомый инстинктом — держаться своих. Единственной реальностью в этом кровавом мареве стали зеленые мундиры преображенцев. Вот молодой, почерневший от пороховой гари солдат на секунду замер, припав на колено, и воздух прорезал сухой, злой хлопок его оружия. А вот уже мимо него, с палашом наголо, проносится другой, и его крик тонет в общем шуме.

Это был отчаянный, яростный прорыв волчьей стаи, запертой и доведенной до бешенства. Мы вгрызались в рыхлое, дезорганизованное тело вражеской армии, прорубая себе дорогу сквозь хаос. Оглушенный, с дерринжером в руке, я ковылял вместе со всеми, с каждым шагом тупая боль в голове разрасталась, пульсируя в висках.