Оторва. Книга пятая (СИ) - "Ортензия" - Страница 15

— Это у вас можно записаться на мебельный гарнитур из Китая? Мне сказали, что стенки завезут в очень оригинальном исполнении.

И что оставалось делать? Заржала и, схватив Люсю за руку, потащила прочь.

Не лохотрон, но мысли о великолепной афере брякнулись зерном в мою чудную голову. Наверняка в СССР были олигархи подобные Корейко(1), которых можно будет заинтересовать в будущем какой-нибудь новинкой. Да хоть чудо коробочкой того же Люстига, к тому же она легко делалась из подручных средств. Так загорелась идеей, что едва не передумала ехать на слёт. Люся уговорила, поэтому купили в магазине кило пряников, пару бутылок лимонада и забрались в автобус.

Уснула, только когда Тирасполь проехали и надо же, какой-то умник решил меня растолкать.

— Слушай, — повторил он когда я оглянулась, — а как ты это сделала?

Я повертела головой пытаясь сообразить, о чём он вообще толкует? Последний час я спала, но так это делали практически все, за исключением галёрки, где уселись парни из Окницы с цыганской наружностью, прибывшие не только последними, но и на два часа позже заявленного времени. Потому только в одиннадцать тронулись в путь. Вот эти двое начали болтать едва сели в автобус и мы с Люсей хоть и заняли места в третьем ряду, но слышали их прекрасно. Не наболтались за совместную поездку, которая длилась, как стало известно — больше десяти часов. Но самое неприятное — они разговаривали на молдавском и незнакомая речь, как мне показалось, слегка лающая, серьёзно раздражала. Возможно, из-за этого не могла долго заснуть.

Что доблестного нашли в цыганах для меня осталось загадкой, потому как из прошлой жизни помнила: кроме как дурить народ на вокзалах и воровать лошадей, больше ничего не умели.

Вот они единственные кто в этот момент не спал, а продолжали громко что-то обсуждать. Если не считать балбеса, который разродился вопросом, ну и меня, естественно.

А ещё общий фон портил кто-то своим храпом, поэтому надеяться на то, что я усну повторно, было глупостью.

Так и не догадавшись, что он имеет в виду, попыталась уточнить:

— Что сделала?

— Ну как, вот это, — ответил он и его рука указала темноту.

Я машинально поморщилась. Мало того что разбудил, так ещё и разговаривает загадками.

— Что вот это? — громче спросила я, — конкретнее можешь сказать?

Вместо него на весь автобус заорала мымра, та самая, Ольга Павловна по инглишу. Добилась своего — отправиться на море и сопровождать группу школьников. Вторым кто на это подписался или подолгу службы заставили, был вполне солидный дядька пенсионного возраста, но державшийся молодцом. Люся сообщила, что зовут его Иннокентий Эдуардович и в нашей школе преподаёт начальную военную подготовку. Прониклась уважением. На его пиджаке висело пять рядов планок, и было понятно, что во время войны он вёл себя геройски.

— Бурундуковая. Как тебе не стыдно, все спят, а ты на весь автобус громко разговариваешь.

У меня от её визгливого голоса, даже звон в ушах появился, но был и приятный момент. На галёрке наступила тишина, и храп куда-то улетучился. Правда и народ зашевелился, спрашивая друг друга: что случилось и когда будет Одесса?

А у меня в голове мелькнула мысль, что со слёта один из нас не вернётся и почему-то решила, что именно с мымрой может произойти несчастный случай если не прекратит цепляться.

— Что, добилась своего? Всех разбудила. А нам ещё ехать и ехать.

Я не ответила. Смысла пререкаться и обращать на себя лишнее внимание не увидела, поэтому удобнее расположилась в кресле и снова попыталась уснуть под мерное покачивание.

Не срослось. Едва начала проваливаться, как водитель стал притормаживать, а потом автобус и вовсе остановился.

Бубнёж в салоне усилился, и я выглянула в проход, соображая, надолго ли сделали остановку, внезапно почувствовав, что бутылка лимонада, которую я употребила на вокзале, попросилась наружу.

Мымра поднялась и громким голосом сделала объявление, окончательно всех разбудив:

— Всем сидеть на местах. Тебя, Бурундуковая, тоже касается.

И вышла на улицу. Увидела, как её тень скользнула к лесополосе и внутренне возмутилась. То есть ей нужно опорожнить мочевой пузырь, а у остальных пусть лопнет. Вот щас. И я, недолго думая откинула подлокотник и пошла вдоль сидений.

— Бурундуковая, ты куда, сказали ведь тебе сидеть на месте, — раздался вслед голос члена комсомольской дружины, но я не останавливаясь нырнула по ступенькам вниз и взяв чуть правее, чтобы не натолкнуться на англичанку, шагнула под деревья.

Зря переживала. Мымра производила такие громкие звуки, что не определить её место, мог только глухой. Поэтому ушла в сторону метров на двадцать, чтобы и ароматы не доносились. Когда я вернулась, в салоне горел свет, а англичанка сидела на своём месте и, разумеется, не преминула мне сделать замечание, громко и визгливо:

— Ты где была? Я ведь предупредила не вставать!

Я прошла мимо, и только усевшись в кресло, ответила:

— Закапывала за вами или не обратили внимания, что мы в парковой зоне? Оставлять после себя нужно порядок.

Если после её вопроса раздались редкие смешки, то после моих слов, автобус вздрогнул от хохота. Даже Иннокентий Эдуардович достал из кармана платок и стал вытирать глаза.

Мымра хотела подскочить, но водитель погасил свет и автобус тронулся. Минуту, не меньше все ржали, я уж понадеялась, что англичанка проглотила мою шпильку, но нет. Подскочила дура с места и, удерживаясь за кресла, встала в проходе, а потом раздался душераздирающий крик. Штамп, конечно, но выглядело именно так:

— Молчать! Я приказываю всем молчать!

Бедолага водитель не понял, что происходит и, прижав автобус к обочине, заглушил двигатель. Снова зажёгся свет, и мымра предстала во всей красе. Медуза Горгона краше будет. Сглотнула несколько раз, напомнив лейтенанта Звёздочкину, только какой мужик не испугается и разрешит поиграть своими причиндалами вот этой.

Точно знала, что в полумраке лицо человека становится более привлекательным, но на мымру этот эффект не распространился. Ближайший фонарь оказался точно над головой и на лицо упала тень, а вот подбородок принял таки угрожающие размеры.

— Ты, — она вытянула в мою сторону костлявую руку, — ты!

Другого слова не придумала, повторила раз пятнадцать и умолкла. Бедные комсомольцы съежились под её взглядом и затихли. Только я продолжала смотреть ей в глаза, соображая, что ехать в Крым передумала и на первой же остановке покину это нездоровое сборище. Как говорил Крокодил Данди: отправлюсь в обход.

Как вообще можно допускать к педагогике вот таких учителей? Институты, университеты каждый год выпускали тысячи новых кандидатов и что, куда они все подевались? Одна такая мымра могла угробить не одну сотню школьников лишь по своей хотелке. И оно мне надо? Я получать высшее образование в этом теле не собиралась. Учить Капитал Карла и труды Ленина? Для чего? Через 14 лет все эти тома будут сдавать в макулатуру и на вырученные деньги покупать хлеб. Мне стукнет только тридцать, и легко вольюсь в какой-нибудь бизнес, который будет приносить постоянный доход.

Но это потом, а пока, поменять школу и как-нибудь прожить ближайший год. Но с этой ненормальной под одной крышей учиться я не собиралась. Может в Кишинёве имелась школа с английским уклоном, тогда вообще в неё перейти. А в этой делать нечего. Даже с таким кукольным личиком Бурундуковая была лишней в этом классе.

А если вспомнить слова Ильи Спиридоновича, всё началось с Валеры. С того самого момента как Бурундуковая пообещала ему выйти замуж. Вопрос назрел сам собой: а хотел ли Валера жениться? Или сделал из Евы козла отпущения? Ну, а что. Вокруг полным-полно достойных невест, женился бы на любой из них и никаких проблем. А он выбрал Еву, может быть для того, чтобы ещё годик его не трогали, а то, что его маменька против, своего рода вызов её тирании.

Так задумалась, что не заметила, как в салоне стало светлее. Вовремя. Глянула в окно и наткнулась взглядом на большую вывеску: Одесса — прямо, Николаев — налево. Автобус прошёл по круговой и устремился в сторону Николаева. Весело, если бы не выскочила вслед за мымрой по нужде, уже вовсю сжимала коленки. Крутанула головой по салону и нашла несколько девчонок именно в таком положении. Сжались в комочек и молча переносили страдания. Я вздохнула и громко крикнула, вежливо, между прочим: