Телохранитель Генсека. Том 5 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 46

— Газиз, все должно быть на фото, особенно то, что мы найдем в карманах Митрохина. Ты со мной на досмотр. Архив уже опечатали и вывезли?

— Да, — ответил Соколов. — Только что.

— Отлично. Карпов, на всякий случай встань за проходной. Соколов, ты встаешь в очередь сразу за Митрохиным. Надо, чтобы наш архивариус завибрировал. Сами понимаете, что первый допрос самый важный, — напомнил я и прошел в комнату досмотра, из которой прекрасно было видно все, что происходит на проходной. Абылгазиев прошел следом, не выпуская фотоаппарат из рук. Даниил уже был там, он расположился за столом, с бумагой и авторучками, и даже начал составлять шапку протокола досмотра.

Митрохин появился в пять часов десять минут, когда основной поток людей, покидающих здание КГБ, уже иссяк. Среднего роста, среднего телосложения, обычной внешности, в очках на носу — серенький сердитый человечек.

Он уверенно направился мимо прапорщиков.

— Откройте пожалуйста портфель, — попросили его.

Архивариус спокойно поставил портфель на стол, и нажал кнопку застежки. В объемном портфеле лежали купленные в буфете булочки, бутылка лимонада «Буратино», копченая курица, завернутая в серую бумагу, сквозь которую проступали темные маслянистые пятна.

— Купил в буфете, — счел нужным пояснить Митрохин. — Могу чеки предоставить.

— Пройдемте в комнату для досмотра, — предложил прапорщик.

Митрохин дернулся и попытался отвертеться.

— Ой, извините, что-то у меня живот прихватило, — довольно натурально простонал он, сморщился и слегка согнулся. — Наверное, курица несвежая. Я у вас пока портфельчик оставлю, и отлучусь в туалет — буквально на минуту.

Он развернулся, но тут же уткнулся в мощную грудь Соколова.

— Прошу прощения, — пробормотал архивариус, попытавшись обойти Андрея — не тут-то было.

Ростовский великан крепко взял его за локоть и вежливо повторил слова прапорщика:

— Пройдемте в комнату для досмотра. — и добавил зловещим тоном:

— Товар-р-рищ Мит-рр-рохин…

В комнату для досмотра Митрохин вошел на ватных ногах. Его лицо, и без того нездорового цвета, приобрело зеленоватый оттенок. Глаза бегали, руки тряслись.

Тут же появился Карпов с понятыми — взял двух проходящих мимо работников КГБ, которые шли с работы.

— Добрый вечер, Василий Никитич, — я показал архивариусу удостоверение и попросил:

— Будьте любезны, предъявите к досмотру все, что находится у вас в карманах.

— По какому праву вы собрались меня обыскивать? — попытался возразить «несун».

— Не переживайте, это формальная процедура, проходит в рамках внутреннего расследования, — сообщил я. — Пожалуйста, покажите, что у вас находится в карманах.

— Сигареты, — он достал из кармана мятую пачку сигарет «Прима», спички, носовой платок.

— Из другого кармана, — попросил я.

Вместо того, чтобы освободить второй карман драпового пальто, Митрохин сунул руку во внутренний карман пиджака и выложил на стол служебное удостоверение.

— Пожалуйста, — проворчал он и тут же выудил из кармана брюк ключи от машины.

«Этого хватит. Не может быть, чтобы они меня вычислили. Это какая-то обычная идиотская проверка», — старался успокоить себя Митрохин. Его мысли метались из крайности в крайность: «Почему понятые? Они же не знают о моей миссии, они не могут знать о моем предназначении!», — тут же думал он.

— Снимите верхнюю одежду для досмотра, — потребовал я и кивнул Соколову.

Митрохин дернулся к выходу, уже не контролируя себя, но оказался в крепких руках майора.

Через минуту он стоял без пальто и шапки. Карпов прощупал пальто, выложил из накладных карманов на подкладке три небольших стопки бумаги. После пальто капитан занялся головным убором: он развязал тесемки цигейковой шапки-ушанки, тщательно прощупал ее и перевернул. За отворотом и подкладом шапки тоже обнаружились сложенные листы исписанной бумаги.

— Что это такое? Поясните пожалуйста, Василий Никитич, — потребовал я.

— Это… я… как бы… — проблеял Митрохин, но вдруг обрадованно вскинулся:

— Это я книгу пишу о наших доблестных чекистах, бойцах невидимого фронта!

Газиз давал понятым время взглянуть на бумаги — ровно столько, чтобы прочесть не успевали, и тут же фотографировал листы, убирая их в папку.

Сами понятые сидели с выпученными глазами. «Ничего себе, никогда бы не подумал, что Вася шпион. Такой вежливый все время, предупредительный», — думала работница архива, сухощавая женщина предпенсионного возраста в синем кримпленовом пальто с норковым воротником и в норковой же шапке-таблетке. Второй понятой — повар комитетской столовой — хмурился, негодуя: «А я ему старался побольше кусок всегда положить. И разговаривал с Васей, как с человеком, жалел его»…

В это время в допросную ворвался комендант здания на Лубянке. В руках он держал металлический контейнер для документов.

— Хорошо, успел. Вот жеж собачья должность! — Попенял он, стараясь восстановить дыхание. — Вы уж простите, Владимир Тимофеевич, что сразу после вашего звонка не прибыл.

— Все нормально. Ваша задача — зафиксировать изъятие и опечатать изъятые материалы.Так же вы берете контейнер на ответственное хранение.

Всего в одежде архивного работника нашли двадцать шесть листов бумаги, смятых и потом тщательно расправленных.

— Снимите ботинки для досмотра, — потребовал я.

Здесь даже Карпов, всегда невозмутимый и спокойный, удивленно поднял брови.

— Ботинки? — переспросил он.

— Да, капитан Карпов, — повторил я с нажимом, — проверьте ботинки гражданина Митрохина.

Из ботинок выудили несколько смятых комков бумаги, забитых в носки обуви. Так же под стельками были еще четыре листа, сложенных ровными прямоугольниками по размеру подошвы.

Всего у Митрохина изъяли тридцать четыре копии документов разной степени секретности.

Даниил закончил писать протокол, понятые расписались и были отпущены. Комендант вызвал прапорщика и они унесли опечатанный контейнер. Митрохина Соколов с Карповым повели в комнату для допросов в УСБ.

— У меня ребенок инвалид! Он без меня не может! — Кричал Митрохин, рыдая. Уже у самой двери в допросную он просто забился в истерике:

— Нет! Нет! Этого не может быть… Ненавижу, всех вас ненавижу!!! Вы мне всю жизнь сломали… — его лицо перекосила гримаса ненависти. — из-за вас мой ребенок инвалидом стал… ненавижу…

Я прошел первым. Даниил проскользнул следом и расположился за столом секретаря, разложив перед собой письменные принадлежности. Митрохина усадили напротив меня.

Подал ему стакан воды и молча ждал, когда он выпьет. Архивариус расплескал с полстакана на одежду, трясущиеся руки никак не хотели слушаться. Но успокоился он внезапно, как-то вдруг, и глянул на меня исподлобья, быстро, оценивающе.

— Василий Никитич, попрошу у вас объяснительную. Вот бумага, вот авторучка. Будьте добры, напишите, что за документы вы выносили из архива, зачем вы их выносили и кому намеревались передать? — я положил перед ним лист бумаги и обычную автоматическую ручку.

— Легко, — Митрохин усмехнулся, прищурился и открыто, как человек с чистой совестью, посмотрел мне в глаза.

«Считаешь себя самым умным? Ну-ну. Сейчас я тебе подброшу версию, которую вы всем Комитетом никогда не сможете проверить!», — подумал он и начал быстро-быстро писать, не забывая ставить знаки препинания, выдерживая абзацы и красные строки.

Он прокручивал в уме текст и я, читая мысли, ознакомился с этим текстом раньше, чем Митрохин закончил писать объяснительную. Его версия произошедшего излагалась так: «По личному устному указанию товарища Андропова Юрия Владимировича, я собирал архивные материалы для него, копировал и хранил их. Зачем это нужно было товарищу Андропову, мне неизвестно, но приказ нарушить я не мог, потому что…. Почему? Почему я не прекратил копировать документы после смерти Андропова? Спросят, почему я не пришел с этим вопросом к Цвигуну?»…

Здесь Митрохин прервался, глаза его забегали, потом он посмотрел вверх, словно в левом углу допросной, под потолком, висела подсказка. Он положил авторучку на стол, похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Я достал из ящика письменного стола свежую пачку сигарет «Астра», толкнул ее по столу к Митрохину. Следом пустил коробок спичек. Архивариус прикурил сигарету, затянулся и с удовольствием выпустил струю дыма в сторону. Потом нехорошо усмехнулся и продолжил писать объяснительную.