Развод. Цена искупления (СИ) - Гранина Анна - Страница 40

— Спасибо, — шепчу я. — Мне правда тошно.

— Тошно — это нормально, — говорит она, сжимая моё плечо. — Но ты себя не грызи. У тебя есть Рома, есть я, есть жизнь впереди. А этот мудак пусть гниёт со своей шлюшкой.

Рома. Его имя греет грудь. Он в Англии, и я рада, что он не видел моего падения. Если бы он знал, мне было бы стыдно смотреть ему в глаза. Он звонит каждый день, а я вру, что все в порядке. Он не должен знать.

— Я хочу уехать, — говорю я тихо. — К Роме. В Лондон. Ищу управляющего, чтобы бросить всё.

— Правильно, — кивает Оля. — Уматывай отсюда, Вик. Здесь только могила с этими воспоминаниями. А там — новая жизнь. Ты это заслужила.

Я киваю, отпиваю чай. Голова болит, виски сжимает. Бессонница и стрессы выматывают, и я думаю — надо провериться. Завтра запишусь к врачу. Это не просто нервы — слишком часто я просыпаюсь в поту, слишком часто голова раскалывается.

— Пресса ещё не прознала? — спрашивает Оля, прищурившись. — Эти суки любят такие истории.

— Мне всё равно, — отвечаю я, голос глухой. — Самое худшее уже случилось. Пусть пишут что хотят.

— Ну и правильно, — хмыкает она. — А я у тебя останусь ночевать. Не отпущу тебя одну домой в таком состоянии. Доедай, и спать.

Я киваю, беру ещё ложку ризотто. Её присутствие — как тёплый свет в этой тьме. Она права. Я жива. И я справлюсь. Ради Ромы. Ради себя. Ускорю поиски управляющего, уеду в Лондон, начну заново. И, может, смогу забыть ту ночь, что всё ещё тлеет во мне

Завтра продолжим!

Глава 50.

Максим

Офис тонет в полумраке, и единственный свет — голубоватый отблеск экрана ноутбука — выхватывает из темноты мой профиль, резко очерчивает напряжённые скулы, отражает усталость, которую я давно запретил себе чувствовать. Я сижу за столом, пальцы сжимают край столешницы, и включаю запись допроса Алисы — ту, что психотерапевт провёл вчера на корпоративной квартире. Сергей обещал результаты, и вот они. На экране её лицо — бледное, с тёмными кругами под глазами, волосы спутаны. Она сидит в кожаном кресле, спина выпрямлена до неестественного напряжения, подбородок приподнят, руки сложены на коленях. Даже её дыхание кажется выверенным, контролируемым. Но я смотрю на неё — молодое, тонкое лицо, по-своему привлекательное, и абсолютно пустое. Ни единой искренней эмоции. Это не та мягкая, застенчивая девочка, что втиралась ко мне в доверие. Это маска, и под ней — бездна.

— Вы говорите, что всё это было вашим осознанным выбором, — голос психотерапевта ровный, но вкрадчивый. — Что же вами двигало?

Алиса улыбается. Я вздрагиваю. В этой улыбке нет тепла, нет даже следа эмоций. Она идеальная, выверенная, но мёртвая.

— Любовь, — отвечает она, не моргая.

— Любовь?

— Да. Я люблю его. Всегда любила.

Её голос слишком ровный, слишком спокойный. Я замечаю, как её пальцы скользят по подлокотнику кресла — будто ей скучно, но мизинец дёргается, выдаёт нервозность. Психотерапевт смотрит на неё поверх очков, изучающе.

— Всегда — это сколько?

— С самого детства, — отвечает она, пожав плечами.

— Вы знали его в детстве?

Алиса замирает на секунду, но тут же усмехается.

— Нет. Но это неважно. Он — мой.

Мой. Это слово режет слух. Оно звучит не как признание, не как мечта, а как аксиома, которую не нужно доказывать. Я сжимаю зубы, гнев вскипает, горячий и тяжёлый.

— Вы уверены, что он чувствует то же самое? — спрашивает психотерапевт, делая пометку.

Алиса наклоняет голову набок, задумчиво щурится.

— А какая разница?

Тишина. Я чувствую, как по позвоночнику пробегает холодок. Психотерапевт откидывается в кресле.

— Вы считаете, что его чувства не важны?

Алиса смотрит прямо в камеру. Впервые за запись. Её взгляд — пустой, но цепкий, как будто она видит меня.

— Я считаю, что если человек твой — то он твой. Независимо от обстоятельств.

— А если бы он не захотел быть с вами? — голос психотерапевта становится настойчивей.

— Это не важно, — перебивает она резко. Её улыбка ширится, становится почти детской, но пугающей.

— А если бы он выбрал другую женщину?

Молчание. Алиса хмурится, накручивает прядь волос на палец.

— Он её выбрал? — говорит она, усмехаясь. — Странно. Тогда почему он был в моей постели?

Я стискиваю кулаки так, что костяшки трещат. Психотерапевт не реагирует на провокацию.

— Как вы думаете, что бы произошло, если бы он захотел вернуться к жене?

— Он не вернётся, — голос Алисы твёрдый, но пальцы дрожат сильнее.

— Но если бы?

— Я бы не позволила.

Я замираю. Психотерапевт наклоняется вперёд.

— Не позволили бы?

Алиса смотрит на неё, улыбается широко, почти невинно.

— Конечно. Вы же знаете, как легко управлять людьми. Тётя знала… Она всегда знала.

Я выключаю запись, откидываюсь в кресле, провожу рукой по лицу. Господи. Что это было? Её голос — ровный, холодный, её глаза — пустые, бездушные, без проблеска эмоций. Дрожь в руках, нервный мизинец, эта мёртвая улыбка. Она сломана. Абсолютно. Но насколько?

Я встаю, прохожу по кабинету, чувствуя, как напрягается каждый мускул. Она манипулировала мной, пудрила мозги. Но что, если она делала это и с Викой? С Ромой? Мысли о странных приступах усталости, провалах в памяти, замедленных реакциях крутятся в голове. Вика — бледная, измотанная в последние месяцы. Рома — резкие перепады настроения перед отъездом. Чёрт. Она их тоже опаивала?

Хватаю телефон, набираю психотерапевта. Он отвечает после третьего гудка, голос спокойный.

— Полонский.

— Мне нужно больше информации, — говорю я резко.

— Я уже дал вам заключение, — отвечает он, но в голосе слышится напряжение.

— Мне этого недостаточно.

Тишина.

— Что именно вас беспокоит, Максим?

Я провожу рукой по затылку.

— Всё.

Полонский медлит, но в конце концов выдыхает:

— Хорошо. Говорите.

— Как давно у неё это…?

— Вы имеете в виду её пограничное состояние?

— Да.

— Всю жизнь. Такие вещи не появляются внезапно. У неё неустойчивая психика, размыты границы дозволенного, отсутствует понятие эмпатии, норм морали.

Я стискиваю зубы.

— Вы хотите сказать, что она всегда была такой?

— Я хочу сказать, что она была подготовлена.

Я резко замираю.

— Что?

— Поймите, Максим, подобное поведение не формируется само по себе. Это не просто эмоциональная нестабильность. Это расчётливое, методичное манипулирование. Алиса — не просто жертва своего состояния, она искусно им пользуется.

Я начинаю ходить по кабинету.

— Кто мог её подготовить?

Полонский вздыхает.

— Мне сложно сказать. Возможно, кто-то из близких. А может, она сама изучала методы влияния на людей. Такие личности очень восприимчивы к психологии. Они буквально чувствуют слабые места и бьют в них с хирургической точностью.

Я вспоминаю её взгляд в записи. Чёрт.

— Вы сказали, что она может быть опасна, — продолжаю я.

— Да.

— Для кого?

Полонский медлит.

— В первую очередь для тех, кто стоит у неё на пути.

Я останавливаюсь.

— Вы хотите сказать, что если ей что-то не понравится…

— Она будет действовать. Холодно, продуманно. И без сожалений.

Я чувствую, как нарастает ледяной ком в груди.

— Она может причинить вред жене?

— Если Виктория станет препятствием для её цели…

Я стискиваю зубы.

— Чёрт.

— Максим, я советую вам держаться от неё подальше. Алиса — человек, которого не получится перевоспитать или убедить. Она живёт по своим правилам и не приемлет чужих.

Я провожу ладонью по лицу.

— Она могла… воздействовать на меня?

Полонский молчит, а потом говорит медленно, отчётливо:

— Вы замечали у себя провалы в памяти?

— Забывчивость и рассеянность последнее время.

— Потерю концентрации?

— Да.

— Неестественную апатию или чрезмерную раздражительность?