Дети Галактики (СИ) - Батыршин Борис - Страница 27

— Не мог. — согласился Серёжа. — Обязательно найдём, дай срок. А сейчас — ты ведь догадываешься что там прячется… кроме, разумеется, червяков?

И ткнул затянутой в перчатку рукой в глубину тоннеля, где медленно разгоралось лиловое сияние.

Конец второй части

Часть третья

Самый длинный день

I

Полотнище солнечного паруса напоминало елочную игрушку — ажурный, с прорезями посредине, многоугольник натянутый на тонюсеньких нитях, лучами расходящихся от блестящего металлического шарик. Шарик был не совсем шариком, но с расстояния в два с лишним километра без оптики не разглядеть ни антенные выступы, ни прозрачный колпак на торце обитаемого модуля, ни совсем уж крошечные конусы маневровых дюз, ни прилепившиеся к бортам шарики с жидкими газами. Солнечная яхта, в самом деле, отдалённо напоминала стилизованную снежинку, по странной фантазии мастера вырезанную не из бумаги и даже не из алюминиевой фольги, в какой заворачивают плитки шоколада и конфеты. На это изделие пошёл иной материал — тончайшая золотистая плёнка из сложнейшего кремнийорганического полимера, продукт японской корпорации, подсмотревшей состав этого материала в останках инопланетных электрических червей.

Золотой снежинке не повезло — она упала с новогодней ёлки, и кто-то неосторожный наступил на неё. После чего, не желая возиться с починкой, повесил пострадавшую игрушку — но не на ветку, а почему-то на окно, за которым вот-вот должны взлететь к небу новогодние фейерверки. Так она и висит на бархатно-чёрном фоне, усыпанном яркими точками звёзд, медленно вращаясь на невидимой нитке. Золотистая фольга безжалостно смятая, потерявшая задуманную создателем безупречную гладкость и геометрически-точную форму отбрасывает во все стороны блики — благо, видимые размеры светила не слишком уступают тем, что видны с Земли, да и лучи его не теряют яркости, проходя через слои атмосферы. Но и отражаться солнечным зайчикам некуда — стен, потолка, мебели в этой «квартире» нет, разве что какому-нибудь повезёт и он попадёт на броню жилого модуля «Арго» или вспыхнет золотым бликом на толстенном, особо прочном стекле блистера, что отделяет меня в данный момент от межпланетной пустоты.

В данный момент «шарик» в центре снежинки необитаем — команда у нас на борту, осыпаются после пережитых потрясений. Я сам их снимал — подошёл к «Фебу» на своём «суперкрабе», зацепил манипуляторами, и неспешно, чтобы не повредить ещё сильнее парус, поволок на буксире к кораблю. Особого смысла в такой осторожности не было, скоро парус безжалостно срежут и, скатав в подобие рулона, как дети комкают блестящие конфетные обёртки, закрепят при помощи тросов получившуюся «скатку» снаружи на корпусе планетолёта. И всё равно я старался — казалось кощунством лишний раз уродовать это переливающееся солнечным золотом полотнище. Помните фантастический рассказ Александра Куприна «Жидкое солнце?», написанный в самом начале века, до Первой Мировой, в 1912-м, кажется, году? Наверное, его герой испытывал примерно такие чувства, когда впервые увидел колбу со сжиженным солнечным светом…

Дальше было проще. Оставив солнечную яхту висеть в паре километров от корабля, я дождался, когда члены «яхтсмены» наденут вакуум-скафандры, аварийно отстрелят колпак кокпита и выйдут наружу. Помог им закрепиться на раме буксировщика, развернулся и неспешно поплыл к «Арго», где и сдал с рук на руки медикам. Вид у спасённых был неважнецкий — ещё бы, два с лишним месяца, проведённые в тесноте, отчаянная двухнедельная борьба за «живучесть», за право остаться в гонке наложили свои отпечатки…

Вообще-то, жизни Середы и двоих его спутников ничего не угрожало — смявшееся полотнище паруса никак не сказалось на герметичности жилого модуля и системах жизнеобеспечения — чего, увы, нельзя сказать об их душевном состоянии. Виктор, когда его извлекли из скафандра, растерянно озирался, облизывал потрескавшиеся, пересохшие губы, говорил невнятно и всё время дрожал. В медотсек его пришлось нести — долгое пребывание в невесомости давало о себе знать, — и я не смог обменяться с ним даже десятком слов. «Наговоритесь, когда придут в себя — заявили медики, — а пока оставьте людей в покое и займитесь лучше своими делами!..»

…Вызвав меня на ходовой мостик, Поляков сообщил, что с Земли получено сообщение об аварии с солнечной яхтой «Феб», участвующей в «Солнечной Регате». Прямого распоряжения идти к ним на помощь нет, как и непосредственной угрозы жизни команды, так что решение оставили на наше усмотрение. Если мы откажемся — к «Фебу» отправится «Заря»; сейчас она на орбите Марса, принимает участие в поисках «звёздного обруча» и может добраться до терпящей бедствие яхты за считанные часы. Но если мы согласимся, добавил Андрей, то сначала подберём этих бедолаг, а потом тоже пойдём к Марсу, сдавать добытый полигимний, все сорок с лишним тонн, с рук на руки Леднёву, а уже оттуда отправимся домой, к Земле. Я, разумеется, не возражал — тахионных торпед в пусковых установках «Арго» было ещё пять штук, а операция по ловле солнечной яхты должна была занять не более сорока восьми часов. Так что подождёт Валера свой бесценный «сверхтяжёлый» — столько уже прождал, от дополнительных двух суток ничего с ним не сделается…

Так что теперь мне предстояло упаковать драгоценный солнечный парус (квадратный дециметр этой плёнки стоит раз в десять больше самого дорогого японского кассетника), зашвартовать жилой модуль «Феба» — и можно отправляться дальше. Здравствуй, Красная Планета, здравствуй, «Заря», капитан Волынов, старые друзья, те из вас, кто служит на нашем любимом корабле… И, конечно, ты, великий учёный Валерий Леднёв — то самый, что прямо сейчас по десятому разу репетирует гневную отповедь на тему непоправимого ущерба тахионной физике и космическому прогрессу человечества, нанесённого нашими проволочками с добытым полигимнием.

— Знаете, а я ведь впервые пришёл к Марсу на корабле. — Середа смотрел в иллюминатор, где на бархатно-чёрной, усыпанном звёздами пустоты висел бледно-кирпичный шар планеты. — До сих пор только на лихтерах, через станционный «батут». Да и сколько тех разов-то было, всего три…

И он ткнул большим пальцем за спину — там, скрытый от взоров корпусом корабля, медленно вращался бублик орбитальной станции «Скьяпарелли».

— По сравнению с моим единственным посещением ты ветеран. — отозвался я. — Мы тогда прибыли со «Звезды КЭЦ», после недельной планетологической практики на «Ловелле» — предполагалось, что после Луны мы повторим на Марсе ту же программу, для чего нас должны были перебросить «батутом» на Берроуз. Но у них случились очередные неполадки, и мы неделю проболтались на орбите — провели ареологические наблюдения, посидели на лекциях, наслушались рассказов ветеранов, включая байки о летучих пиявках — и вернулись, несолоно хлебавши, домой, на Землю.

Виктор понимающе кивнул. «Батут» марсианской базы Берроуз пользовался дурной репутацией — с момента его запуска там было не меньше трёх крупных аварий — это не считая мелких неприятностей, происходивших с завидной регулярностью. В последнее время поговаривали о том, чтобы вовсе вывести его из эксплуатации.

— А почему вас на челноке не спустили? — удивилась Оля. — Я слышала, что это здесь в порядке вещей?

— Что верно, то верно. — согласился я. — Тяготение меньше четверти земного, атмосфера разряжена до крайности, и если бы не пыльные бури, летать было бы не сложнее, чем на Луне. Но нам как раз пыльная буря и выпала — затянула весь район станции Берроуз и продолжалась почти неделю. Так что, решили лишний раз не рисковать подрастающим поколением покорителей Внеземелья…

Случай, о котором я вспомнил, имел место около полугода назад, после окончания третьего учебного курса. Вообще, два с половиной года, миновавшие после памятных событий в Поясе Астероидов оказались не самыми насыщенными в моей жизни. Нет, событий хватало, одно только рождение нашего с Юлькой сына чего стоило, да и выход трёх моих книг (одна художественная, о сатурнианской эпопее и два сборника документальных очерков) как ни крути, весьма примечательный факт… За пределами же «гравитационного колодца планеты -есть такое сугубо профессиональное выражение у работников Внеземелья, которые они любят щегольнуть перед прочими жителями нашей планеты — я провёл в общей сложности не более трёх месяцев. Всё остальное время было посвящено факультетским аудиториям, лабораториям и библиотеке — в общем, учёбе, учёбе и ещё раз учёбе, как, если кто забыл, завещал великий Ленин. Кстати, обязательные для любых советских ВУЗов историю КПСС, политэкономию и научный коммунизм мы тоже сдавали, причём мне приходилось бороться с лезущими наружу штампами из 'той, другой», в особенности, постсоветской жизни… Не самая простая задача — особенно, если учесть расхождения с оставленной мною реальности, причём как в плане фактологии, так и в сугубо идейном…