Заворг. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 5

- Будем цех модернизировать, - сказал я.

Мостовой приподнял левую бровь. Это у него ловко получалось. Панин приоткрыл рот.

- Какие у вас идеи, Михал Васильевич? – усмехнувшись, спросил Мостовой.

- Надо вытяжку присоединить к оттайке, чтобы высасывало прямо оттуда.

Мостовой скривился.

- Думали же уже. Аж главмех приходил. Харьковский… Крышка поднимается у оттайки, а мягкой трубы нет.

- Сделаем. Я придумал.

- Хм! – Мостовой скептически улыбнулся. – Рацуха? А! Ну-ну! В чём суть?

- Суть простая. Мотаем из сталистой проволоки пружину нужного диаметра и обматываем её полиэтиленом, соединяем воздуховод с оттайкой. Можно съёмно.

- Хм! – лицо Мостового посветлело.

- Голова, Василич, - высказался Панин. – только, как такую длинную пружину навить. Станок-то двухметровый.

- Можно срастить, - отмахнулся я. – Можно, еще ожарный шланг использовать, но он грубый и засовывать пружину внутрь замучаемся. А так – обернул плёнкой и всё. Причём пружину не на сжатие, а на растяжение. Растянул, намотал. Она сжалась, получилась гофра.

- Голова, Василич, - повторил Панин, уважительно многократно кивая, как китайский божок.

Он и сидел, как обычно, оперев локти в колени, сильно ссутулившись. И ходил ссутулившись. Вечно в телогрейке, шапке ушанке и сапогах. Даже не китайский, а наш… Леший, какой-то. И вечная в углу рта папироса. Черты лица у него были мелкие и какие-то размазанные. Глаза слезящиеся, то ли от дыма, то ли так… Волосы редкие…

- Да-а-а, и вот с этими людьми мне нужно ежедневно, без выходных, общаться, - подумал я.

Правда, были и другие. Говорю же. Этот я был сильно общительным. Он легко знакомился и быстро сближался. Наверное, за эти его качества и пригласил его, то есть меня работать на разведку. Парторг – первый помощник капитана, наверное пишет сейчас променя объективку куда следует. Он мне рекомендовал вступить в партию. Мне рекомендовал и меня рекомендовал. Уже год, как я здесь секретарь комсомольской организации. А это, между прочим, - более ста человек. И молодёжи до двадцати восьми лет ещё человек сто пятьдесят. Тоже мой контингент.

Вечера отдыха организовывал. Дискотеки, то бишь… Фотогазету «Трудовые будни РМБ «50-лет СССР» сам вёл. Для этого взял в подотчёт фотоаппарат «Зенит» и ходил везде по судну «щёлкал». Нормальная получалась стенная газета. Странно, что «мне здешнему», почему-то, самому хотелось этим заниматься. Наверное, от скуки.

Работа двенадцать часов через двенадцать без выходных выматывала не столько физически, сколько морально. Но и физически тоже, да… Ну и, фактически, замкнутое пространство, ограниченное бортами судна, плавающего в безбрежном океане. Мы ведь к берегу не подходили. Серая бесконечная даль угнетала.

Хм! А закат был хорош! Я, пройдясь по периметру судна и забравшись на самый верх рубки, даже приглядел неплохой ракурс для рисования. Мои художественные навыки ведь никто у меня не забирал. Тут я тоже рисовал, но больше карандашом, так что руки осталось немного укрепить и можно приступать к рисованию. Встретил, кстати, возле столовой команды где ужинал Наталью Басову и спросил у неё про краски. Она, удивлённо вкинув тонкие брови, сказала, что художественный набор есть вместе с этюдником. Да и «в разброс» баночек с красками было огромное количество. Несколько коробок. Оформляли праздники чем?

- А тебе зачем? Ты же красками не можешь. Сам говорил.

- Пришло время раскрыть тайну, - улыбнулся я.

Мне уже удалось в задумчивости почиркать по листику пастовым карандашом, изображая хаотические линии и в этих линиях вдруг, неожиданно для меня, проявился кораблик, увиденный мной ещё в обед за иллюминатором и шедший параллельным курсом.

- Какой-то СРТМ[1], - подумал я, глядя на рисунок. Обычный для меня того рисунок, но не обычный в этом мире.

- Кстати про рисунок, - подумал я и развернул «общую» тетрадь.

- Как нарисовано? – спросил я, показывая кораблик Мостовому.

- Хм! Хороший кораблик, - сказал тот, не трогая тетрадь. - Сам нарисовал?

- А ну, ка, - Панин тоже потянулся взглядом к тетради.

Яразвернул.

- Очень хорошо нарисовано, - кивнул он головой. – Я в молодости тоже рисовал. Картины даже в клубе заводском висели. Сейчас вот…

Панин вытянул правую, и показал свой «тремол».

- Пить надо умеючи. – буркнул Мостовой. – Ты бы, Михаил Васильевич, на нормальном листе нарисовал. Зачем в тетради?

- Да это я так, попробовал. У Натальи про краски спросил.

Мостовой вскинул брови и дёрнул головой.

- Вы, какой-то излишне одарённый, Михал Васильевич. Даже жаба иногда душит. И на гитаре и самбист-каратист. Теперь вот и художник. Портреты пробовали рисовать?

Я вздохнул.

- Попробую. Ещё не знаю.

Но я уже знал, что смогу. Снова начинать жизнь художника? Так тут много таких… Художниками-оформителями работают. Выпускают у нас художников пачками. Брат у меня двоюродный закончил художественную школу и институт народного творчества. И что. В каком-то ЖЭКе столяром-плотником. Попутно шкатулки и мебельнеплохую режет. В этом мире. В том я их увлёк фермерским трудом. Они большой «Приморский гектар» подпасеку и охот угодья в своей Чалданке взяли. Совсем умирала деревенька, теперь там много чего понаставлено. Там… Да-а-а… Где оно это «там»?

Я вздохнул.

-Ты чего такой смурной, Василич? – спросил Панин.

-Он всегда такой перед днём рождения своим, - усмехнулся Мостовой.

- Так, ладно! – сказал я, хлопнув страницами и ладонями, закрыв тетрадь. Пойду с бугром[2] побеседую пока они не устроили нам. Заодно к Лёхе фаршевику зайду. Посмотрю, как там он месит… А вы тут не разлёживайтесь. Кто зайдёт из начальства, вони потом не оберёмся. Или закрывайтесь.

- Привет, Алесей, как оно? Крутится?

- Привет, Василич. Да, вот, пищит! – озабоченно нахмурился Лёха, мужичок лет тридцати пяти, кругленький, улыбчивый, чем-то похожий лицом на артиста Евгения Леонова.

- Что пищит? – озаботился я.

- Да вот, пресс пищит.

- Кхм! Так он и должен пищать! – сказал я. – Он же массу выдавливает.

Лёха озадаченно посмотрел на меня, потом улыбнулся.

- Молодец, Василич, не повёлся на шутку.

- Эх, Лёха-Лёха, знал бы, ты сколько раз я этот прикол слышал от тебя, - хотел сказать я, но не сказал.

- А сколько, кстати? – подумал я и, прикинув, резюмировал - девятнадцать раз я работал на этой плавбазе.

Девятнадцать раз «предок» не заморачивался решением задачи по спасению СССР и пускал судьбу на самотёк, пытаясь уйти в нирвану.

- Ты вариатор отпусти немного. Фарш плотный идёт. Гореть на шкуросборнике будет.

Лёха выпучил на меня глаза.

- Сам хотел это сделать. Как ты узнал? Ты же даже не трогал фарш.

- По звуку. Забыл, что у меня слух музыкальный.

- И не знал даже.

- Приходи ко мне двенадцатого, узнаешь.

- Так, ты приглашал уже.

- Так, я и говорю: «Приходи узнаешь, какой у меня музыкальный слух».

В токарке, в которую я попал, пройдя через неработающую часть рыбного цеха, поздоровавшись кивком головы с технологами и завпроизводством, проводившими в диспетчерской планёрку.

- Привет, Фёдор Тимофеевич, - поздоровался я с токарем.

- Здорово, Михал Васильевич.

Этот «я» во время работы ко всем обращался по имени отчеству. Особенно к старшим по возрасту.

- Что привело? Давненько не захаживал. С неделю, наверное. Как с тормозами вашими закончили, так и всё. Забыл сюда дорогу.

- Хех! Забудешь тут. Как без твоих золотых рук обойтись?

- Да ладно-ладно, не прибедняйся. Твои пружины с подкруткой проволоки вокруг оси, это о-го-го... Та ещё голова нужна, чтобы придумать такое.

-Ну… У меня только голова, может быть, а у тебя к голове ещё и руки золотые.

Фёдор Тимофеевич, мужик под метр девяносто и пошире меня раза в полтора, с ручищами, как у биндюжника, в смысле, - портового грузчика. Коренного киевлянина, ранее работавшего токарем на заводе «Маяк», производившем магнитофоны известной модели. Любил все поверхности валов точить с нулевым классом чистоты обработки. Ну, или очень близкому к нему. Привык он так работать. Мы на него бурчали поначалу, но потом и сами привыкли. Особенно я, потому что оборудование в фаршевом цехе было с такими валами. Потому и работало с семьдесят первого года практически без поломок.