Человек, рисующий синие круги - Варгас Фред - Страница 8

– Ну что ж, меня это устраивает, – отозвался Адамберг.

– Но почему именно он, человек, рисующий синие круги? Он же не совершил ничего ужасного. Чем он вас так заинтересовал?

Адамберг поднял голову и посмотрел на Матильду:

– Потому что в один прекрасный день дело примет скверный оборот. Только прошу вас, не спрашивайте, откуда я это знаю, потому что я не знаю, но это неизбежно.

Он тряхнул головой и откинул назад волосы, упавшие ему на глаза.

– Да, дело примет скверный оборот!

Адамберг снял ногу с колена и принялся без особого старания разбирать бумаги на столе.

– Я не могу запретить вам его преследовать, – добавил он. – Однако не советую вам это делать. Будьте осторожны и предельно внимательны. Не забывайте о том, что я вам сказал.

Казалось, ему внезапно стало дурно, словно его собственная убежденность вызвала у него тошноту. Матильда улыбнулась и исчезла за дверью.

Некоторое время спустя Адамберг вышел из кабинета и, взяв Данглара за плечо, тихо сказал:

– Начиная с завтрашнего утра следите, не появился ли за ночь новый круг. Если появится, досконально его изучите. Я вам очень доверяю, Данглар. Я предупредил ту женщину, чтобы она остерегалась: дело обязательно примет скверный оборот. За последний месяц кругов стало гораздо больше. Процесс ускоряется. Есть во всем этом что-то мерзкое, вы не чувствуете?

Данглар подумал и ответил неуверенно:

– Скорее что-то нездоровое, как мне кажется… Но возможно, это только грандиозный фарс…

– Нет, Данглар, нет. Эти круги прямо-таки источают жестокость.

Шарль Рейе в тот момент тоже выходил из своего кабинета. Ему так надоело работать для слепых, проверять качество печати всех этих проклятых книжек со шрифтом Брайля, ощупывать миллиарды микроскопических выпуклых точек, которые говорили с его пальцами. Однако больше всего ему надоело отчаянно изображать оригинала, мотивируя это тем, что он потерял зрение и хотел бы стать исключением из правила и заставить людей забыть о его слепоте. Как тогда, с той милой женщиной, что заговорила с ним в кафе «Сен-Жак». Она была такая умная, наверное, немного сумасшедшая, хотя в этом он сомневался, но такая ласковая, такая живая, это уж точно. А он? По обыкновению, строил из себя оригинала. Говорил замысловатыми фразами, подбирал необычные слова с единственной целью: пусть все думают, что он, хоть и слепой, все же личность неординарная.

Она поддалась на его уловки, та женщина. Постаралась включиться в игру, как можно быстрее peaгировать на смену притворной откровенности и вызывающего хамства. Она-то была с ним искренней, просто, без рисовки рассказала историю с акулой, такая восприимчивая, чуткая, готовая прийти на помощь; она тогда еще хотела увидеть его глаза, чтобы рассказать ему, как они выглядят со стороны. Но он был поглощен тем, чтобы произвести на нее потрясающее впечатление, он не давал воли чувствам, продолжая изображать циничного и прозорливого мыслителя. «Нет, правда, Шарль, – подумал он, – не с того ты начал. До того заигрался, что уже не способен трезво рассудить, все ли у тебя в порядке с головой».

Взять хотя бы его манеру ходить по улицам, вплотную прижимаясь к людям, чтобы нагнать на них страху и испытать свою ничтожную власть над ними. Или подойти к стоящим на переходе, когда горит красный свет, и, помахав белой тростью, спросить: «Может, помочь вам перейти дорогу?» – и все только для того, чтобы смутить их и воспользоваться своим положением неприкасаемого. Бедняги, они не смеют ответить и продолжают стоять у края тротуара, несчастные, как неподвижные и молчаливые камни. Ты мстишь за себя, вот что ты делаешь, Шарль. Ты мелкий негодяй высокого роста. А та женщина, королева Матильда, она даже сказала, что ты красив. А ты, хотя и испытал мгновение счастья, не дал ей это понять, не смог хотя бы ее поблагодарить.

Ощупав дорогу, Шарль остановился у края тротуара. Другие люди сейчас видят скомканные тряпки, заткнутые в сточную канавку вдоль тротуара, чтобы регулировать напор воды, и даже не подозревают о том, как это прекрасно. Подлая львица. Ему захотелось выставить на всеобщее обозрение белую трость и с гадкой улыбочкой произнести: «Может, вам помочь перейти дорогу?» Он постарался вспомнить голос Матильды, когда она сказала мягко: «У вас тяжелый характер», – и повернул в другую сторону.

Данглар пытался устоять. Тем не менее на следующее утро он кинулся просматривать все газеты, не задерживаясь на политике, экономике, общественных проблемах и прочей дребедени, которая обычно его интересовала. Ничего. Ничего о человеке с кругами. В этом деле не было ничего такого, что могло бы постоянно привлекать внимание журналистов.

Но Данглар им уже заболел.

Накануне вечером его дочь, старшая из второй пары близнецов, более других детей любившая слушать рассказы отца, попутно бросив: «Пап, кончай пить, ты и так уже хорош», – заявила: «У твоего нового начальника классное имя. Если перевести, получается „Святой Иоанн Креститель с Адамовой горы“. Ничего себе программу в него заложили! Ладно, раз он тебе нравится, мне он тоже нравится. Ты мне его как-нибудь покажешь?» На самом деле Данглар был совершенно помешан на своих близнецах, на всех четверых, и сам давно горел желанием показать их Адамбергу, чтобы тот сказал ему: «Они просто очаровательны». Но он не был уверен, что его малыши будут интересны Адамбергу. «Мои ребятки – мои ребятки – мои ребятки», – повторял про себя Данглар. Мои чудесные создания.

Придя на службу, он принялся обзванивать все окружные комиссариаты и расспрашивать, не попадался ли где кому-нибудь из патрульных новый синий круг – «просто так, на всякий случай», ведь никто эту историю всерьез не принимал. Его вопросы вызывали удивление, и он объяснял, что выполняет просьбу одного из своих друзей, врача-психиатра: не может же он не оказать такую маленькую услугу. О да, полицейских вечно просят оказать маленькую услугу, это всем известно, отвечали ему.

Оказывается, минувшей ночью в Париже появилось два новых круга. Один – на улице Мулен-Вер, его заметил полицейский из 14-го округа, страшно обрадованный тем, что его дежурство не прошло впустую. Другой был замечен в том же квартале, на улице Фруадево: какая-то женщина, увидев круг, решила, что это уже слишком, и пришла в участок жаловаться.

Возбужденный и сгорающий от нетерпения Данглар поднялся этажом выше и зашел к Конти, фотографу. Тот, обвешанный сумками с оборудованием, выглядел как солдат, готовый к бою. Данглар подумал, что щуплому Конти вся эта аппаратура придавала уверенности, все эти кнопки и сложные штуки внушали почтение к фотографу; впрочем, инспектору было хорошо известно, что Конти далеко не глуп. Сначала они домчались до улицы Мулен-Вер: их взору открылся широкий синий круг, с наружной стороны которого вилась надпись, сделанная красивым почерком. Почти в самой середине лежали наручные часы с обрывком браслета. «Зачем нужны такие большие круги для таких крохотных вещей?» – подумал Данглар. До сих пор он не задумывался об этой несоразмерности.

– Не трогай! – завопил он, когда Конти вошел внутрь круга, чтобы все разглядеть.

– Ты что! – возмущенно воскликнул фотограф. – Эти часы вроде никто не убивал. Может, еще судмедэксперта позовешь, раз уж на то пошло.

Конти пожал плечами и вышел из круга.

– Отстань, – проворчал Данглар, – он велел сфотографировать все как есть. Прошу тебя, сделай, как он сказал.

Впрочем, надо отметить, что, пока Конти снимал место происшествия, Данглар думал об Адамберге, поставившем его в довольно нелепое положение. Если им с Конти не повезет и поблизости окажется кто-либо из местных полицейских, он совершенно справедливо решит, что в комиссариате 5-го округа все сошли с ума, раз ходят и фотографируют валяющиеся на земле сломанные часы. А еще Данглар подумал, что полиция 5-го округа и вправду окончательно спятила и он, инспектор Данглар, спятил вместе с остальными. Между тем он даже не оформил документы по делу Патриса Верну, хотя должен был это сделать в первую очередь. Коллега Кастро, наверное, пребывает в недоумении.