Человек, рисующий синие круги - Варгас Фред - Страница 4

Поэтому в тот момент Данглар сосредоточенно размышлял о том, что же такое могло заваляться на дне ящиков, где рылся Господь.

– Вы меня слушаете или спите? – поинтересовался Адамберг. – Я давно уже заметил, что иногда убаюкиваю своих собеседников и они действительно засыпают. Точно не знаю, но, возможно, это из-за того, что я говорю негромко и небыстро. Помните, на чем мы остановились? Я рассказывал вам о собаке, которую столкнули со скалы. Я отвязал от пояса жестяную флягу и изо всех сил стукнул ею по голове того мальчишку. А потом пошел искать того глупого пса. Прошло три часа, пока я до него добрался. Конечно же, он был мертв. Самое главное в этой истории, Данглар, это откровенная жестокость мальчишки. Я уже давно подмечал, что с ним не все ладно, и тут понял, в чем дело: в его жестокости. Уверяю вас, лицо у него было совершенно нормальное, никаких, знаете ли, вывернутых ноздрей. Наоборот, красивый такой мальчишка, но от него так и несло жестокостью. Не спрашивайте меня ни о чем, мне больше ничего о нем не известно, кроме того, что восемь лет спустя он прибил свою бабушку, cбросив на нее стенные часы. А еще я знаю, что преднамеренное убийство совершают не столько от тоски, унижения, угнетенного состояния или чего-то еще, сколько из-за природной жестокости, ради наслаждения, доставляемого страданиями, смиренными мольбами и созерцанием агонии ближнего, ради удовольствия терзать живое существо. Конечно, такое в незнакомом человеке заметишь не сразу, но обычно чувствуешь, что с ним что-то не так, он вырабатывает слишком много какого-то вещества и в нем образовалось что-то вроде нароста. Иногда оказывается, что это – жестокость, вы понимаете, что я хочу сказать? Нарост жестокости.

– Это не согласуется с моими понятиями, – произнес Данглар, – и как-то не очень вразумительно. Я не помешан на принципах, но все же не думаю, что есть люди, отмеченные клеймом, словно коровы, и что посредством одной только интуиции можно отыскать убийцу. Знаю, я сейчас произношу банальные и скучные слова, но обычно мы оперируем уликами и основываемся на доказательствах. И рассуждения о каких-то наростах меня просто пугают, потому что это путь к диктатуре субъективизма и судебным ошибкам.

– Вы целую речь произнесли, Данглар. Я же не говорил, что преступников видно по лицу, я сказал, что у них внутри какой-то чудовищный гнойник. И я вижу, как этот гной просачивается наружу. Как-то раз я даже видел, как он на мгновение выступил на губах одной юной девушки и исчез так же стремительно, как таракан, пробежавший по столу. Я просто не могу себя заставить не замечать, когда в человеке что-то не так. Дело может быть в наслаждении, которое он испытывает, совершая преступление, или в менее серьезных вещах. От кого-то пахнет тоской, от кого-то – несчастной любовью, и то и другое легко распознать, это витает в воздухе, Данглар. Но иногда от человека исходит что-то иное, и этот запах, запах преступления, думаю, мне тоже хорошо знаком.

Данглар поднял голову. Он чувствовал во всем теле непривычное напряжение.

– Так или иначе, но вы полагаете, будто можете заметить в людях нечто необычное, что вы видели таракана на чьих-то губах и считаете ваши впечатления откровениями, потому что это ваши впечатления, и вы думаете, будто человек может гнить изнутри. Так не бывает. Истина – она тоже банальна и скучна – состоит в том, что людям присуща ненависть, и это так же обычно, как волосы, растущие на голове. Каждый может оступиться и убить. Я в этом убежден. Любой мужчина может совершать насилие и убивать, любая женщина способна отрезать ноги жертве, как та, с улицы Гей-Люссака, месяц назад. Все зависит от того, что человеку выпало пережить, и от того, есть ли у него желание утонуть в грязи самому и утащить за собой побольше народу. Вовсе не обязательно с самого рождения иметь внутри гнойный нарыв, чтобы в отместку за отвращение к жизни стремиться уничтожить весь мир.

– Я вас предупреждал, Данглар, – заметил Адамберг, нахмурившись и перестав рисовать, – после истории о глупой собаке вы станете плохо относиться ко мне.

– Скажем так, стану вас опасаться, – проворчал Данглар. – Не следует считать себя таким сильным.

– Разве это сила – видеть, как бегают тараканы? С тем, о чем я вам рассказал, я ничего не могу поделать. Для меня самого это настоящее бедствие. Я ни разу не ошибся ни на чей счет, я всегда знал, что происходит с тем или иным человеком: стоит он или лежит или, может, грустит, умный ли он или лживый, страдающий, равнодушный, опасный, робкий, – все это я знал заранее, вы можете себе представить, всегда, всегда! Вы понимаете, до чего это тяжело? Когда я в начале расследования уже четко представляю, чем оно закончится, я всякий раз молюсь, чтобы люди преподнесли мне какой-нибудь сюрприз. В моей жизни, если можно так выразиться, были только начала, и каждое из них на миг наполняло меня безумной надеждой. Но тут перед глазами неизбежно возникал финал, и все происходило как в скучном фильме: вы сразу догадываетесь о том, кто в кого влюбится и с кем произойдет несчастный случай. Вы все же досматриваете кино, но уже и так все знаете, и вам противно.

– Допустим, у вас замечательная интуиция, – произнес Данглар. – У вас нюх полицейского, в этом вам не откажешь. Тем не менее вы не имеете права постоянно пользоваться этой способностью, это слишком рискованно, да и просто отвратительно. Даже когда вам уже гораздо больше двадцати, вы не можете утверждать, будто досконально знаете людей.

Адамберг подпер голову рукой. Его глаза влажно блестели от табачного дыма.

– Лишите меня этого знания, Данглар. Избавьте меня от него, это все, чего я жду.

– Люди – это вам не какие-нибудь козявки, – продолжал инспектор.

– Нет, конечно, людей я люблю, а вот на козявок мне наплевать, и на все их мысли, и на все их желания. Хотя с козявками тоже не все так просто, с чего бы вдруг.

– Ваша правда, – согласился Данглар.

– Вы когда-нибудь допускали юридическую ошибку?

– Так вы читали мое личное дело? – спросил Данглар, искоса взглянув на комиссара, продолжавшего курить и рисовать.

– Если я стану отрицать, вы упрекнете меня в том, что я строю из себя волшебника. А я ваше личное дело не читал. Кстати, что тогда произошло?

– Была одна девушка. В ювелирном магазине, где она работала, случилась кража со взломом. Я с полной уверенностью изобличал ее как сообщницу преступников. Все казалось совершенно очевидным: ее манера поведения, ее скрытность, ее порочность – и в довершение всего у меня же был нюх полицейского! Ей дали три года, а два месяца спустя она покончила с собой, причем ужасным способом. К краже со взломом она оказалась непричастна, что стало ясно всего несколько дней спустя. С тех пор плевать я хотел на все ваши интуиции, на всех ваших тараканов, ползающих по губам юных дев. С этим покончено. С того самого дня я отвергаю любые премудрости и внутренние убежденности и меняю их на нерешительность и скучную рутину.

Данглар встал, собираясь уйти.

– Погодите, – окликнул его Адамберг. – Не забудьте вызвать пасынка Верну.

Комиссар немного помолчал. Он чувствовал себя неловко. Его приказание стало не слишком удачным завершением их спора. Тем не менее Адамберг закончил:

– И поместите его в камеру предварительного заключения.

– Вы шутите, комиссар? – воскликнул Данглар.

Адамберг прикусил нижнюю губу.

– Подружка защищает парня. Я совершенно уверен, что они не ходили в ресторан в тот вечер, когда произошло убийство, даже если их показания совпадают. Расспросите их еще разок по очереди: сколько времени прошло между сменами блюд, играл ли в зале гитарист? Где стояла бутылка вина, справа или слева? Какой марки было вино? Какой формы были бокалы? Какого цвета скатерть? И далее в таком же духе, пока не обнаружатся новые детали. Они выдадут себя, вот увидите. Кроме того, выясните все, что касается обуви этого парня. Поговорите с домработницей, которую наняла ему мать. Одной пары должно не хватать, той, что была на нем во время убийства: вокруг склада много грязи, так как рядом идет стройка, копают котлован, все вокруг в глине, липкой, как смола. Этот юноша не так глуп, он, скорее всего, избавился от ботинок. Распорядитесь обшарить сточные канавы в окрестностях его дома: последние метры до двери своей квартиры он мог пробежать в одних носках.