Босс для Белоснежки (СИ) - Амурская Алёна - Страница 16

Что за странное ощущение..?

Тем временем Ирина Константиновна поворачивается к тонкому планшету на стойке и легко, ловко нажимает пару кнопок, бормоча:

— Сейчас, секундочку, наберу Андрея Борисовича, а то он у нас человек занятой, между встречами сложно поймать…

Я делаю большие глаза.

В горле у меня, кажется, застрял резонный вопрос: "Зачем набирать Андрея Борисовича? Мы же только с секретаршей зашли поздороваться, разве не так?.."

Мне не по себе. Очень не по себе.

Такое ощущение, что я попала в ловушку — мягкую, обитую дорогим деревом, со вкусом отделанную и почему-то совершенно пустую. И вот я уже стою у дубовой двери с табличкой “Генеральный директор Батянин Андрей Борисович”, за которой — витая лестница на второй ярус пентхауса.

— Проходите и поднимайтесь, — инструктирует сухо Акулов.

Он придерживает передо мной дверь, явно не собираясь идти наверх вместе со мной, а я… будто и не я вовсе.

Я, мать двоих детей, разведённая, с боевым стажем по выживанию на нищенских декретных и детских капризах. А тут… снова чувствую себя как девочка, которая случайно зашла не в тот кабинет и сейчас должна за что-нибудь извиняться. Только вот извиняться вроде бы не за что. Меня ведь позвали. Или… вызвали. Впрочем, не суть.

Наверху, как оказалось, расположен кабинет — весь в бархатно-черных тонах крайне аскетичного интерьера и огромным окном-панорамой на суетливый осенний город. Пространство пахнет кожей, натуральным свежезаваренным кофе и каким-то редким деревом, которое явно знает себе цену.

Черные стены, черный пол, черный потолок… м-да.

Это место, как ни крути, напоминает мрачную пещеру какого-то одинокого зверя… который по какой-то причине любит играть в шахматы, судя по стене, расписанной черно-белым клетчатым полем от потолка до самого пола. Прямо за спиной хозяина, сидящего в глубоком кожаном кресле. Тоже, кстати, черном.

От смятения путаются мысли. Не смея взглянуть ему в лицо из-за невесть откуда накатившей жуткой застенчивости, я делаю робкий шаг вперёд.

Воздух в кабинете сразу будто чуть-чуть меняет плотность и сгущается, а от тишины аж в ушах звенит… пока ее не нарушает голос. Низкий, глубокий, с красивой бархатной вибрацией, которая словно проникает под мою кожу каждым своим звуком:

— Доброе утро, Елизавета.

Глава 17. Тихий тест на искренность

Я замираю. Меня охватывает странное, теплое волнение.

Этот голос словно обволакивает изнутри, проскальзывает по спине, пробуждает что-то очень давнее, очень женское. Он говорит моё имя так, будто знает меня дольше, чем я себя. Где-то в другой жизни, в параллельной реальности.

Набравшись духу, поднимаю глаза на мужчину за столом.

Батянин сидит, откинувшись на спинку кресла, спокойно и властно. Точеное мужественное лицо — словно из затененного мрамора, только живое. Чёткие линии, холодная красота.

И этот шрам… я четко вижу его, как в тот первый раз на парковке.

Он пересекает правую щеку и веко, истончаясь и уже почти невидимо уходя вверх, и я опять не могу отвести от него глаз. Слышала уже не раз, как мои коллеги-женщины из такого же офисного планктона, что и я, шептались о том, что он жуткий. Нет у них точно что-то не так со зрением.

Как он может быть жутким, когда так завораживающе подчеркивает мужественность этого великолепного лица? Придаёт его облику что-то опасное и притягательное. Мне кажется, что я смотрю не на дефект, а на некий знак избранности этого выдающегося мужчины. Смотришь, и внутри что-то аж разгорается… полузабытое, нежно-томное и очень, очень женское…

Его шрам — как метка человека, который способен управлять мирами и преодолевать любые опасности.

Словом, я снова допускаю ту же глупую реакцию. Стою и таращусь на него с приоткрытыми губами, как голодная кошка при виде сметаны. И испытываю острое желание рассмотреть его поближе. А еще лучше — потрогать.

Что за черт…

Мысленно выдаю себе оплеуху, изо всех сил стараясь придать своему взгляду более деловую окраску. Но, кажется, к моему величайшему стыду, Батянин уже просек мои истинные эмоции. Я уверена. Потому что его губы чуть трогает тень слабой усмешки. И острый взгляд его черных глаз, пронзающий до костей, становится мягче.

Я наконец вспоминаю, что надо ответить на его приветствие. Но в горле, как назло, сухо, как в пустыне.

— Доброе утро… Андрей Борисович, — бормочу сдавленно.

Батянин чуть приподнимает бровь.

У него до сих пор такой пристальный, какой-то… исследующий, что ли… взгляд, что я не знаю, что и думать. Такое впечатление, что он изучает не просто моё лицо, а мою реакцию на него. И я вдруг интуитивно понимаю: он не из тех кто верит первому впечатлению, и потому всё еще по инерции ждёт чего-то.

Может, слабой тени хотя бы какой-то общей дискомфортной неловкости, которую привык наблюдать?..

Или того, чего женщины обычно не показывают слишком явно — вроде тщательно скрываемого отвращения, — а он умеет считывать между строк, когда они выдают себя какой-нибудь предательской микромимикой?..

Вот и гадай теперь, чего он так внимательно сверлит глазами, как будто хочет вывернуть мой мозг наизнанку.

— Присаживайтесь, — говорит он наконец после паузы, во время которой я успеваю мысленно прожить половину своих лет заново.

Я осторожно сажусь со смутно-острым чувством странной хрупкости этого момента. И понимаю, что вся сжалась при этом. Только не от страха, а от непонимания, что вообще всё это значит и к чему приведет. Даже не пытаюсь строить из себя равнодушную. Не могу. Потому что он слишком впечатляет и волнует меня.

Как это вообще понимать, если взрослая женщина, мать-одиночка, в добровольно-принудительном порядке заглядывает в кабинет чисто поздороваться…

А тут… он. Этот загадочный генеральный директор корпорации “Сэвэн”, который приглашает сесть и молчит.

Батянин просто смотрит на меня, а я чувствую себя одновременно голо и защищённо. Неуютно и хорошо. Глупо… и невероятно женственно. Какой-то невероятный парадокс противоречивых ощущений…

Я тоже молчу и не пытаюсь прервать момент. Потому что чувствую в нем что-то такое, отчего внутри становится тихо. Как в юности, когда еще умеешь верить в чудо.

— Вас удивило моё приглашение? — вдруг спрашивает он.

— Немного, — отвечаю уклончиво. Хотя на самом деле было бы точнее сказать, что меня будто током слегка оглушило. Но, думается, это и так видно по лицу.

— Акулов сказал, что вы хорошо справляетесь. Я хотел познакомиться с вами лично.

Красивый низкий голос снова прокатывается по мне, как волна. И я снова ловлю себя на том, что хочу слушать его ещё. Чтобы говорил, что угодно. Хоть погоду комментировал. Хоть расписание обедов.

— Благодарю. Очень неожиданно, — отвечаю я, стараясь улыбнуться.

Он чуть склоняет голову набок.

— Слышал, у вас непростая ситуация, — произносит он почти небрежно, как бы вскользь. — В день вашего собеседования Давид Олегович сообщил, вы на одном пособии воспитываете двух детей.

— Ну… да, бывает, — произношу я немного невпопад, стараясь не придавать вопросу особого значения.

— Немногие выдерживают такой груз ответственности, — бросает он и смотрит пристальнее, — Особенно в одиночку.

Я не знаю, как на это реагировать. Благодарить? Промолчать? Притвориться, что не услышала?

В итоге я просто растерянно киваю. И всё. Потому что всё слишком странно. Сейчас я уверена на все сто процентов, что он всё обо мне узнал от Акулова, потому что это именно он звонил ему в день собеседования.

И следующие же слова Батянина подтверждают мой вывод:

— Мы с Давидом Олеговичем тогда посовещались и сочли необходимым, чтобы корпорация пошла вам навстречу.

Я замираю.

Ах вот оно что… так это жалость. Или интерес? Или и то и другое? Нет, точно жалость. Батянин видел меня на парковке, случайно набрал в самый роковой момент номер Акулова… и опять же случайно тот ляпнул про претендентку-разведенку. Вот Батянин и пожалел меня.