Крестоносец - Айснер Майкл Александр - Страница 26

— Я иду в крестовый поход ради призрака, Изабель, ради умершего.

Я замолчал. Никогда еще я не говорил о Серхио после его смерти ни с кем, даже с Андре. Это было слишком личное. Но Изабель взяла меня за плащ, будто подбадривая, и я продолжил:

— Я отправляюсь под знамена Господа ради моего брата. Серхио находится между раем и адом. Он ждет, чтобы я… он ждет меня. Только я могу склонить чашу весов в его пользу. Я должен завершить его злосчастную миссию.

Она взяла меня за руку и крепко сжала.

— Может, твой брат уже на небесах, — сказала она, — и твоя жертва будет бессмысленной.

Я помолчал, глядя поверх верхушек деревьев на горизонт. Затем снова взглянул на Изабель.

— Демоны, не дающие мне покоя, рассказывают по ночам о страданиях Серхио. Они шепчут о тайнах океана, которые приведут меня в Святую землю. Они зовут меня навстречу моей судьбе.

— Ты мог бы остаться с нами в Жироне, Франциско, — возразила Изабель. — Здесь ты в безопасности. Демонам запрещено появляться в поместье Корреа.

Она слегка улыбнулась.

— Да, я видел знак, когда впервые сюда приехал, — ответил я. — К сожалению, демоны не умеют читать. Это сборище невоспитанных, грубых мучителей, которые не соблюдают правила вежливости.

Она хихикнула, но безрадостно. Я дал ей носовой платок, и Изабель вернула мне его после того, как вытерла лицо. Сладкие слезы навечно впитались в ткань, и я хранил платок как святую реликвию, пряча его под кольчугой, пока не потерял в битве при Тороне.

Тыльной стороной ладони я стал вытирать ее слезы. Она перевернула мою руку и прижалась к ней губами.

Два следующих дня над поместьем бушевала снежная буря, и брат Тагл, помощник врача, запретил Изабель выходить из дома. Я хотел увидеться с ней, но только наедине. Напрасно я надеялся, что Изабель покинет свое укрытие ради встречи в саду.

Я сидел в комнате, глядел на бесцветную траву и ждал, пока девушка выйдет в сад. Я отклонил предложение Андре покататься на санях и сделал вид, что нездоров, чтобы не выходить к столу. Я был одновременно и узником, и часовым, который не может покинуть свой пост и караулит пленника в саду — каменную Деву Марию. Я пытался вспомнить слово в слово наш разговор с Изабель, но ярче всего мне приходили на ум как раз минуты молчания, и этими воспоминаниями я жил на протяжении двух дней… Паузы в промежутках между нашими словами, неловкие жесты, прогонявшие старые призрачные тени, подобно порывам ветра, сдувавшим снег с моего подоконника.

Спустя два дня буря стихла. На улице было темно, когда я покинул комнату и беззвучно зашагал по коридору к комнате Изабель. Я стоял у ее двери, слушая баритон брата Тагла — брат говорил о любви Господа ко всем живым существам.

— Иисус Христос, — сказал он, — спас твою жизнь. Только его любовь поможет тебе полностью оправиться.

И он начал читать из Священного Писания:

— «Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел»[4].

Хотя читал это брат Тагл, у меня было такое чувство, что слова эти произносила Изабель. Они прозвучали как горькое осуждение. Я прикоснулся ладонью к шероховатой поверхности закрытой двери. Я слышал дыхание девушки.

— «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви»[5].

Глава 6

ДЯДЮШКА РАМОН

Я спускался по лестнице, когда в замок Корреа вошли трое рыцарей. Топоча ногами, чтобы стряхнуть снег, они наблюдали, как я иду вниз, а едва я спустился, двое из них схватили меня, повалили и прижали лицом к холодному каменному полу. Приставили нож к горлу. Разжали мои кулаки. Обыскали с головы до пят.

— Оружия у него нет, Рамон, — сказал один из нападавших. — Говори. Кто ты? Почему очутился в этом доме?

Увидев, что в конце коридора появился Андре, я вздохнул с облегчением. Но к сожалению, вместо того чтобы ринуться меня спасать, он принялся приветствовать моих обидчиков, тепло обнимая их. Наконец он заметил мое бедственное положение.

— Дядюшка Рамон, — сказал Андре, — человек, который лежит на полу, — мой друг, Франциско де Монкада. Мы — новобранцы ордена Калатравы.

Когда с моей спины убрали колено, я наконец-то смог встать.

— Очень рад, — сказал я, потирая оцарапанную щеку.

Я подал руку, и Рамон пожал ее с такой силой, что едва не сломал.

Дядюшка Рамон приходился Андре таким же «дядей», как и мне, но все равно все звали его именно так. Возможно, из-за его добродушного характера. Рамон был великим магистром ордена Калатравы и предводителем целой сотни рыцарей. Он был великолепным воином и имел внушительную внешность — хоть и невысокий, но мощный, широкогрудый и широкоплечий. У него была большая лысая голова, морщины на лбу и свидетельствующий о его роде занятий шрам через всю щеку. Его тонкие губы казались слишком деликатными для тех грубых речей, которые он вел. Речи его да еще склонность к сладким винам вызывали недовольство аббата Винценто из цистерцианского монастыря, примыкавшего к крепости Калатрава. Аббату Винценто как будто нравилось изучать духовные недостатки Рамона.

— Рамон слишком любит жизнь, чтобы быть служителем Господа, — частенько повторял аббат.

Хотя Рамон часто улыбался, а порой смеялся даже слишком громко, у него были грустные карие глаза с крошечными золотыми крапинками — такие грустные, будто смерть каждого из его воинов оставила в них свой след. Его черные брови начали седеть, от уголков глаз лучиками разбегались морщинки.

В Калатраве Рамон проводил дни с юными рыцарями, обучая их, подтрунивая над ними, давая им советы. Для него орден был чем-то вроде семьи. Он очень быстро узнал нас по именам, узнал наши сильные и слабые стороны. Как говорил аббат Винценто, Рамон мог понять душу человека по морщинам на его лице.

— Рамон слишком много замечает, — утверждал аббат. — Некоторые вещи лучше всего предоставлять Богу.

Это утверждение было в принципе верным, но не для того, чем занимался Рамон. В гуще схватки командир должен знать, на кого можно положиться, кто побежит навстречу превосходящим вражеским силам, а кто останется и будет сражаться на месте. Короче говоря, Рамон был человеком, который вел за собой других. И те, кто следовал за ним, готовы были пойти даже в пасть неминуемой гибели.

У Района было двое телохранителей — Бернард и Роберто, хотя сам он предпочитал называть их своими заместителями. Именно они схватили меня в холле замка Корреа. Они следовали за Районом по пятам и следили за всеми, кто приближался к нему, словно сторожевые псы. По темпераменту и характерам эти двое были очень похожи: спокойные, бдительные, безмерно преданные своему хозяину. Я никогда не видел, чтобы они улыбались или хмурились, разве что в минуты опьянения. Андре любил в шутку говорить, что Бернард и Роберто напоминают ему статуи львов, охраняющие вход во дворец в Барселоне.

Дядюшка Рамон нуждался в телохранителях (его уже не раз пытались убить) не из-за того, что он командовал орденом Калатравы, а из-за своих мирских дел. Поговаривали, будто все эти покушения — результат его «неблагоразумного поведения». Мужья, отцы и братья женщин, которых он обесчестил, жаждали его смерти, и я впервые оказался в гуще сражения, защищая дядюшку Рамона от наемных убийц, подосланных разгневанным отцом. Вернее, мы с Андре играли роль наблюдателей, а не участников.

Рамон пригласил нас сопровождать его и его телохранителей на рынок, лежащий за пределами города Калатравы. Это было вскоре после прибытия великого магистра в замок, и я подумал, что Рамон хочет загладить неприятный инцидент во время нашей первой встречи. Мы с Андре, облаченные в белые одежды ордена, бродили по шумному рынку, глазея на товары. Из оружия при нас были лишь висевшие на поясе кинжалы. Я как раз опустил палец в кувшин с оливковым маслом, когда Андре похлопал меня по спине. Я попробовал масло и лишь потом обернулся. Улица опустела, базарный шум и крики торгующихся покупателей смолкли. Торговцы бросили свои прилавки.