Тьма. Том 7 (СИ) - Сухов Лео - Страница 62

— Да, так и есть. А пару дней назад я сомневался, что они вообще когда-нибудь успокоятся… — спокойно ответил Иванов, а затем обернулся и с подозрением глянул на меня: — У вас случаем пророческий дар, как у Волковой, не открылся?

— Зачем он мне, если я сам взрослел в одном из таких углов? — очень натурально удивился я.

А затем не удержался и тоже подошёл к окну, куда смотрел опричник. С последнего этажа дворца в кремле открывался вид на весь Ишим. Вдали вставали дымы пожарищ, а сердце города тревожно притихло в ожидании развязки.

И всё же было ясно: бунт шёл на убыль. Слепая ярость толпы выдыхалась, уступая место усталости и похмелью. В глухих углах, как по волшебству, сменились «уважаемые люди» среди бандитов. А население, выпустив пар, стало мало-помалу расходиться по домам.

Но даже последние тугодумы понимали: так просто дело не кончится. И если глухие углы никто трогать не будет, то со всякими мутными личностями, которые в эти тревожные дни возвысили голос среди студентов пандидактиона, простых работяг и даже дьяков в чайных комнатах небоскрёбов, власть обязательно разберётся.

В этом мире бунтов было мало не потому, что люди другие. Просто власть, растерявшаяся в первые дни, точно знала из исторической памяти, что делать после беспорядков. А после надо было вылавливать тех, кто пытался ловить рыбку в мутной воде. И для этих людей каторга была лучшим выходом из положения, в которое они сами себя загнали.

Всех, кто имел глупость призывать к чему-либо во время беспорядков, «тайники» взяли на карандаш. И страдать гуманизмом, который здесь никто так и не придумал, власти не собирались.

Гуманизм хорош в правовом обществе, где законы выполняются, полицейские работают с преступниками в обычном режиме, а люди, в общем и целом, не склонны желать соседу смерти — только разорения и позора.

А когда закон попран, наступает время силы. И заканчивается оно совсем не тогда, когда заканчивается попрание закона, а когда каждый, кто решил попрать закон, получил своё. Око за око, зуб за зуб, а тем, кому не повезло — земля к земле, пепел к пеплу и прах к праху.

Аминь, как говорится!

Будет новый день и новые неудачники.

А Ишим вздохнёт спокойно, скинув бунтовской балласт, и продолжит жить, восстанавливая разрушенное. Через пару месяцев следы беспорядков за пределами глухих углов уберут. А когда в апреле-мае даст всходы густая растительность, те скроют весёлой зеленью остовы пепелищ и в глухих углах.

Ишимская маятня закончится, как и сотни смут до неё. Однако ни я, ни Авелина этого уже не увидим.

Через несколько дней в Серые земли должны выступить первые отряды.

А всё потому, что пока люди разбирались промеж собой, кто из них тварь дрожащая, а кто настоящий победитель по жизни, одно из гнёзд плеснуло окрест. По крепкому льду, на мягких лапах, тысячи изменённых зверей разошлись во все стороны, расставляя, так сказать, правильные приоритеты в головах обывателей.

Ведь зверю наплевать, кто прав, кто виноват, кто злой, а кто добродетельный. На вкус все человеки одинаково приятны и нежны. А ещё одинаково раздражают изменённых животных, причём и хищников, и травоядных. «Чу! Человечьим духом пахнет!» — и звери дружною толпою устремляются убивать.

— Я разговаривал с вашим воеводой, — заметил Иванов и пояснил: — С Давидом Самсоновичем.

— Ах, вот какое у него отчество… — кивнул я.

— Да, я порой удивляюсь, до чего же изобретательны люди, — улыбнулся Иванов. — Целая история за именем и отчеством есть, оказывается. Так вот… Он сказал, что вы не успеете собрать хорошую дружину.

— Иван Иванович, а какая дружина считается хорошей? — прямо уточнил я. — Честно говоря, те пять десятков, что у меня есть, очень неплохи.

— О! Не сомневаюсь! Опытные воины, Серые земли исходили… Отличный костяк, — согласился опричник. — Только к костям ещё мясо полагается. Нужны молодые ребята, ретивые, готовые на подвиги. Ну и численность дружины всё-таки маловата. Не отобьются затраты на поход, Фёдор Андреевич.

— Людей должно быть больше, — понял я.

— Я взял на себя смелость, с согласия Давида Самсоновича, само собой, выйти на знакомые свободные ватаги, — пояснил Иванов. — Если вы, Фёдор Андреевич и Авелина Павловна, дадите согласие, через пару дней эти люди прибудут в Ишим. Кто-то присоединится временно, а кто-то, если всё устроит обе стороны, войдёт в дружину.

— Я не вижу препятствий к этому, Иван Иванович, — подала голос Авелина. — Но решение за Фёдором, конечно.

Вот так жена тактично сваливает на меня ответственность, высказав при этом своё мнение. Подозреваю, её подобным финтам с детства учили.

— Вы, к слову, Авелина Павловна, не раздумали ехать? — склонив голову набок, с интересом уточнил Иванов. — Всё-таки не дело девушкам топтать Серые земли.

— Дружине нужна защита, а настолько сильную пока даёт только родовой артефакт, — отозвалась Авелина. — В особняк установят защиту, одолженную его светлостью Дашковым, так что за имущество я буду спокойна. А вот за мужа… За мужа не хотелось бы переживать.

Самое сложное, когда тебя обсуждают, не ляпнуть, по привычке Андрея, что-то вроде: «Эй! Я вообще-то тут!». Здесь просто так не принято, а обсуждать человека в третьем лице не считается зазорным. Вот если бы за спиной — это да, нехорошо. А если при нём, то вообще всё в порядке.

— Что ж, тогда отговаривать не стану… — с улыбкой развёл руками Иванов. — Просто буду надеяться, что в следующий раз вы всё-таки останетесь дома. Ну и что вы решили насчёт свободных ватаг, Фёдор Андреевич?

Тут-то я и понял, что разговоры с Авелиной были затеяны, чтобы затем резко сменить тему. Если застать человека в нерешительности и сомнениях, всегда больше шансов, что он согласится.

Я вообще-то и так бы согласился. Но всё же подумал секунд пять, прежде чем отвечать:

— Буду только за. Люди-то нужны.

— Тогда немедленно с ними свяжусь! — кажется, обрадовался опричник.

Мы как-то, не сговариваясь, снова уставились в окно. На Ишим, замерший в ожидании последних расправ, на чёрные дымы над глухими углами…

«А последние ли это будут расправы?» — подумал я.

Мне вспомнились слова опричника на недавнем совещании. Тот самом, после которого всё это безобразие завертелось. Обидные, горькие слова:

— Так по всей длине контрабандного пути… Включая западные княжества Руси. За сто лет прогнило всё от мелкого дьяка до купных чиновников. И, боюсь, в казне страны недостаточно денег, чтобы залить эту опухоль золотом.

Страшная ситуация.

И ведь Дашков не был плохим правителем. Он честно старался следить за тем, что происходит в княжестве. И если в его вотчине так полыхнуло, что же может произойти в других местах?

— Привыкли мы к благополучию, расслабились… — будто в унисон с моими мыслями проговорил Иванов. — Дали больше власти народу. Стыдно признаться, я ведь в молодости тоже выступал за самоуправление… Думал, в людях обязательно победит благоразумие и здравомыслие.

— Победило? — уточнил я.

— Да. Во мне оно, например, победило к исходу первой сотни лет жизни… — усмехнулся Иванов. — Благоразумие и здравомыслие — это не про людей. Это про что-то несбыточное, несуществующее. Люди, в силу своей природы, неспособны постоянно мыслить здраво. То их атмосферным давлением припечатает, то встанут не с той ноги… И такое ведь, бывает, творят, что сами потом удивляются.

Иванов изобразил гримасу удивления и спародировал:

— Это я такое сделал⁈ Я⁈ Правда⁈.. Врёшь! Не помню такого! Вон, как Шапошников, когда ему стали обвинения зачитывать, — опричник поморщился.

С Шапошниковыми и в самом деле получилось мерзко. Вроде бы тихий род. Да и ни в чём особо не нуждались. Ан нет, влезли в контрабанду. Деньги они, в итоге, оттуда лопатой гребли. Полтора века помогали грекам плести сеть, встраивая в неё скрытней и просто влиятельных людей.

Нынешний глава рода уже почти не принимал в этом участия. Так, мелкая помощь и получение прибыли с работающей системы. А когда его пришли под стражу брать, кричал, что он вообще не при чём и что его оклеветали…