Кинжал Немезиды (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 22

— Ничего не выйдет, — помотал головой Одиссей. — Эта страсть, если ее загрузить, не пройдет восточный рукав Нила, он же мелкий. Да и у нас на море немногие гавани примут этот корабль. Уж больно здоров.

Упс! — я с тоской разглядывал неимоверное количество первосортного кедра, который пришлось стащить со всего побережья. — Не подумавши как-то… Ну, да ладно, его строить еще долго. Глубина фарватера порта Энгоми — метров восемь-десять, он пройдет спокойно. И я точно знаю, откуда этот корабль будет возить зерно. Сиракузы и Пирей — лучшие глубоководные гавани Средиземного моря. И Александрия еще, но она пока не построена… Построить, что ли? Жалко, если такой корабль впустую пропадет.

Глава 10

Год 4 от основания храма. Месяц третий, называемый Дивойо Потниайо, Великой Матери, приносящей весну, посвященный. Мессения. Пилос.

Как скрыться в месте, где почти нет чужаков и где все знают всех с самого рождения. Когда в здешней деревне беременеет какая-нибудь девка, любой мальчишка укажет ее воздыхателя. Мессения — это такое захолустье, что здесь даже коз и овец узнают в лицо, хотя их все равно умудряются красть. Такой уж тут народ. И только твердыня царского дворца, построенного сотни лет назад, напоминала, что здесь бьется одно из сердец ахейского мира. Искуснейшие ткачи, гончары и медники трудились за стенами крепости, опоясавшей высоченную скалу. А умелые мастера до сих пор делают невесомые колесницы, которые можно поднять пальцем. Здесь, в Пилосе, который внезапно из одного из центров умирающего мира вдруг превратился в окраину мира нового, все еще воевали по старинке: закованные в бронзу аристократы неслись друг на друга, уставив перед собой длинное копье.

В общем, подумав как следует, Безымянный пришел к выводу, что раз скрыться здесь нельзя, то и делать этого не нужно. Напротив, надо оказаться в центре внимания и при этом остаться вне подозрений. Так жрец Наказующей стал аэдом. Сюда, в Пилос, он принес песни про здешних героев. И он теперь желанный гость везде, от крестьянской хижины до царского дворца, в ворота которого и постучал бестрепетной рукой.

Он не боялся, потому что аэды неприкосновенны. Они ходят где хотят, а тронуть их считается дурной приметой. Ведь порой только они приносят вести в селения, годами не видевшие новых лиц. Старики говорят, раньше певцы при царях жили, а не бродили по всему свету. Но теперь столько странного произошло, что десятки крепких мужиков, упорно шагающих от деревни к деревне, уже не удивляли никого. Напротив, всем это нравилось. Где еще послушаешь песнь о том, как царь Эней льва убил. Или про то, как сражались десятки царей у стен далекой Трои. Или песнь про Гелона-храбреца, что пошел со своей ватагой воевать землю египетскую, да и сложил там голову, покрыв себя бессмертной славой. Эту песнь очень в Афинах любили. Тот Гелон оттуда родом. В Спарте слушали песни про царя Менелая, а в Мессении — про Нестора, его сына Антилоха, прикрывшего своим телом старого отца, и про самого царя Фрасимеда, воевавшего честно и отважно.

— Сегодня, Баки, — назидательно сказал Безымянный мальчишке-слуге, — мы выспимся на мягкой соломе и поедим досыта.

— Угу, — радостно закивал мальчишка-египтянин лет четырнадцати, который шагал вместе с ним уже не первую неделю. Тощий, костлявый паренек уже вполне освоился за пределами Черной Земли, и особенных подозрений ни у кого не вызывал. И акцент его никому уха не резал. Тут в каждой долине свой говор был.

— Кто такие и чего надо? — выглянул со стены заспанный стражник.

— Аэд я, — с достоинством ответил Безымянный. — Зовут Демодок. Хожу по селениям, пою песни и рассказываю сказки. Я знаю хвалебную песнь про великого царя Нестора, доблестный воин. Впусти меня, и ты ее услышишь.

— Аэд! — обрадовался стражник. — Вот ведь здорово! У нас тут такая тоска… Пойду, десятнику скажу.

Ворота открылись совсем скоро, и Безымянный с любопытством оглянулся по сторонам. Пилос похож на Микены, только немногим поменьше. Вон торчит портик мегарона, где царь пирует со своими гекветами. Там множество комнат, где тысячи женщин чешут шерсть, прядут и ткут. Там хранилища зерна и масла. Там же устроены расписанные картинами ванные комнаты, где цари и царицы совершают свои омовения. К стенам крепости лепятся десятки зданий поменьше. Здесь и кузни, и мастерские камнерезов, знаменитых на весь ахейский мир. И ювелиры, и колесники. Колесницы хранят тоже здесь.

Две тысячи рабынь, вольные мастера, полсотни писцов и две сотни воинов живут тут постоянно. И многие из них никогда не покидали этих стен. Они покинут их только после смерти.

— Тут сидите до вечера, — стражник привел их в небольшую комнатку, где на полу лежал свежий тростник. — Вам принесут хлеба и вина. Вечером будет пир, порадуете ванакса. Если он останется доволен, то щедро наградит тебя, аэд.

Воин ушел, а Безымянный задумался. Ванакс, так себя называет Фрасимед. Так когда-то называл себя и Нестор, его отец, который Агамемнону был союзником, а не слугой-басилеем.Вот, значит, как…

— Ешь, Баки, — сказал он, когда молчаливая служанка принесла им одну ячменную лепешку на двоих и кувшин разбавленного вина. Безымянный разломил лепешку пополам, и для этого у него имелись все основания. Тощий, как его посох мальчишка мог съесть за троих.

Баки украли ливийцы года четыре назад и продали на побережье сидонским купцам. Так, меняя хозяев, он попал на рынок Энгоми, где дядька, так Баки называл хозяина, что-то увидел в нем, выкупил и привел в храм Наказующей, который и стал для пацана настоящим домом. Жалел ли Баки о своей судьбе? Да ничуть. Он ведь никчемный сирота, приживалка при своей общине, который гнул спину с малых лет. С тех самых пор, как лихоманка забрала мать и отца. В Черной Земле сироты не пропадали с голоду. Любой староста, жрец и чиновник обязан был пристроить бедного ребенка туда, где о нем позаботятся. Сирот кормили, но за эту милость приходилось рвать жилы от зари до зари. Каждый, чей хлеб ты ел, норовил попрекнуть этим. И так уж вышло, что работу в поле Баки возненавидел, не видя в ней ни малейшего просвета между рождением и смертью. Чернь появлялась из грязи и в грязь же уходила. Так верили высшие. Знать и жрецов ждало доброе посмертие. Они и после суда Осириса оставались богачами. А бедняка относили подальше от священной реки, заворачивали в циновку и закапывали в песок, чтобы пустыня вытянула воду из его тела. Потом его засовывали в саркофаг из глины, бросали туда горсть фиников, ставили кувшин с пивом и клали грубую фигурку-ушебти. Крестьяне, изнуренные бесконечной работой, верили, что именно она будет трудиться вместо них после смерти.

Баки, обладавший острым умом, ничего хорошего для себя в такой жизни не видел, а потому отринул богов своей страны сразу и навсегда. Все равно их власти на Кипре нет. Так к чему напрасно переводить жертвы, если их можно отдать тому, кто может тебе помочь? Тем более что он тоже принял посвящение. Младший жрец богини Немезиды Гневной, Приходящей в ночи, Неотвратимой, как сама смерть. Это же о-го-го! Жаль только похвалиться этим никому нельзя. Служба его тайная. У него ведь даже имени своего больше нет, Госпожа забрала его. А Баки на языке Черной Земли означает «слуга». Обычное имя для того, кто с рождения месит босыми ногами нильскую грязь. И мальчишка, слопав свою половину лепешки в мгновение ока, растянулся на тростнике и задремал.

Визит бродячего аэда — это не самый плохой повод для пира. В захолустный Пилос еще не приходили купцы после зимы, а потому по новостям здесь изрядно истосковались. Пока знатные воины укладывались на ложа, Безымянный пробовал, как натянуты струны его кифары, и с любопытством разглядывал мегарон. Он довольно велик, двадцать на двадцать шагов, а стены его поштукатурены и расписаны фигурками людей, животных и рыб. Крит отсюда совсем недалеко, а потому, скорее всего, этот дворец строили, вспоминая величие его погибших царей. Тут совсем не так, как в Микенах и Тиринфе. Круглый очаг-жертвенник огромен. Он сделан из тесаного камня и обложен по кругу резными плитами из алебастра. Ширина очага без малого восемь шагов, а четыре толстые колонны, окружающие его, подпирают потолок, который в этом месте образует отверстие. В него и выходит жертвенный дым. Через него же в мегарон попадают солнечные лучи. Пир вот-вот начнется. Вдоль стен стоят служанки, готовые принести добавки, а виночерпий уже смешивает вино в огромном кратере. В Пилосе, как и в Микенах, почитали пьянство тягчайшим и постыднейшим из прегрешений.