Потерянная душа (СИ) - Ефиминюк Марина Владимировна - Страница 9

Туман растаял. В комнатах царили первозданная тишина и приятная прохлада. В огромных окнах вставало солнце. Воздух был прозрачным, чуть сизым. Посреди гостиной валялся перевернутый стул, на какой напоролась убегающая хозяйка.

Охрана тщательно проверила каждую комнату — не пропустили ни гардеробной, ни ванной. Квартира была пуста — никаких следов вора или намека на то, что кто-то, вообще, мог забраться внутрь.

Настя испытывала неподдельное замешательство. И охрана, и соседи поглядывали на певицу, как на буйного шизофреника: немного удивленно и с пониманием. Черт возьми, именно психически больной чувствовала себя владелица апартаментов!

— Я… — Она запнулась, не зная, что в свое оправдание обычно говорят смертельно опозорившиеся люди. — Извините.

— Ничего. С каждым бывает, — серьезно вымолвил Ярослав. Опростоволосившаяся певица так и не поняла: издевался ли он или действительно сочувствовал.

Оставшись в одиночестве, девушка села на диван в гостиной и, сама не ожидая, расплакалась от унижения, бессилия и страха.

В студии звукозаписи царила приятная полутьма. Яркими лампами освещался лишь микшерный пульт. Воздух пах кофе, пылью и сигаретным дымом — на лестнице разрешалось курить, и табачный дух всегда витал в закрытом помещении без окон.

Во внешнем мире шел дождь. Катерина ненавидела непогоду и в слякотные дни едва держалась от того, чтобы с головой окунуться в депрессию, которую искренне считала непозволительной роскошью для занятого человека. А у личной помощницы известной певицы не было много свободного времени. Свою жизнь Катя подчинила расписанию сестры.

Еще в детстве стало ясно, что Настасья обречена стать звездой. Ее голос являлся подарком свыше и действовал на людей мистическим образом: изгонял желания совершать дурные поступки, дарил успокоение. Казалось, что через песню она разговаривала с душами.

Находясь рядом с Анастасией, старшая сестра ощущала себя частью чего-то огромного, прекрасного и, несомненно, важного. Лишь однажды она пожелала, испытала горькое разочарование за годы, положенные на алтарь чужой славы… Но сейчас она вытравила из собственной памяти этот плохой день, как выводят грязное пятно с белой рубахи.

Запись нового материала всегда выматывала, но Катерина любила скрупулезный, порой даже нудный процесс. Чаще всего женщина занимала место в «зрительном зале»: на продавленном диване, но сегодня она присела на кресло рядом со звукорежиссером. Следя за приготовлениями к работе, женщина немного нервничала, хотя и не подавала виду. Впервые после комы младшая сестра приехала в студию. Уединившаяся в звуконепроницаемой комнате, с большими наушниками на голове и с нотами на пюпитре, она выглядела почти нормальной.

Ее работа всегда собирала зрителей. Сегодняшний день не стал исключением. В студию приехало несколько в прошлом знакомых Настасье музыкантов, с которыми она вежливо расцеловалась во время приветствия, обсудила паршивую весну. Со стороны сцена выглядела милой и естественной, но, судя по всему, по-настоящему певица так и не вспомнила коллег по цеху.

— Начнем, — предложил режиссер, нажав на специальную кнопку в пульте. Услышав в наушниках его голос, Анастасия кивнула. Мужчина плавными движениями принялся передвигать бегунки. Заиграла музыка.

Катерина обожала следить за тем, как сестра с головой погружалась в работу, утопала в нотах, ловила только слышимые ей волны, питавшие чувственный, терпкий, как марочное вино, голос. Она превращалась в создание из другого мира, и в юном не по возрасту лице проявлялись неземные черты.

Музыка играла. Прошло вступление, разлился колокольчиками первый куплет. Настя молчала. Хмурясь, рассматривала ноты и не издавала ни звука. Катерина почувствовала легкое беспокойство. Народ в студии недоуменно зашушукался. Сквозь толстое стекло женщина наблюдала за певицей, но та не поднимала головы, точно не желала пересекаться с кем-либо взглядом.

— Остановите запись, — наконец, произнесла Настасья в микрофон, обращаясь к звукорежиссеру. С тревогой Катерина переглянулась с работником студии, а когда сестра вышла из звуконепроницаемой комнаты, то вскочила со своего места.

— Все в порядке?

— Я прошу прощения, — по-прежнему избегая прямого взгляда, с мягкой улыбкой извинилась певица перед удивленными музыкантами. — Нам надо поговорить с Катериной.

Развернувшись на каблуках, она решительно направилась к выходу. От растерянности Катя замешкалась, глядя в затылок сестре, а потом заторопилась следом. Они выбрались на дымную лестницу, и Настя, плохо переносившая табачный дым, морщась, зашмыгала моментально заложенным носом.

— Я не могу это делать, — нервно скручивая ноты в руках, отрывисто произнесла девушка.

— Чего именно?

— Петь.

Катерина глубоко вздохнула и попыталась придать своему голосу покровительственные, а не просительные, ноты.

— Я понимаю, что ты сейчас немного взвинчена. Когда ты начнешь петь, то все само собой получится. Это как вязать или кататься на велосипеде — стоит один раз научиться, и больше никогда не забудется…

— Говоря, что не могу петь, я имею в виду в прямом смысле слова — не могу! — резковато перебила Настасья монолог, призванный вернуть певице спокойствие. Катя вопросительно изогнула брови, искренне не понимая, отчего сестра дергается.

— Вот это… — Девушка протянула свернутые тугим цилиндром нотные листы. — Вот это для меня сейчас превратилось в китайские иероглифы!

— Что ты пытаешься сказать? — В горле у Катерины пересохло. Она понимала, о чем именно говорит сестра, но отказывалась принимать. Чтобы поверить в горькое признание, женщина хотела его услышать.

— Я не помню ни одной ноты! — словно со стороны донесся до нее приглушенный голос сестры. — Я разучилась петь!

Катерина почувствовала, как в голове нехорошо стрельнуло. Острая боль пронеслась от затылка до глаза.

— Мы должны попробовать… — Она попыталась привести в порядок мысли и придумать запасной план. — Может быть, получится? Возможно, ты вспомнишь что-нибудь? Ты же даже не попыталась…

— Что во фразе «не умею петь» может быть непонятным? — перебила Настя. В лице младшей сестры Катерина увидела упрямое решение не продолжать ни разговора, ни записи.

— Хорошо, — с нехорошим чувством согласилась она, — я перенесу дату записи на некоторое время. Но ты должна понимать, что мы будем вынуждены оплатить неустойку.

— Ты не считаешь, что лучше потерять деньги, чем лицо? — заметила Настасья. В нежном личике младшей сестры вдруг появилось незнакомое выражение превосходства. Многозначительный взгляд словно бы говорил о том, что по должности личной помощницы, фактически секретарше, не положено пререкаться.

И боже, этот взгляд чужого человека ошеломил Катерину, всегда считавшую Нежную Соловушку собственным выпестованным и выкормленным детищем.

— Ну, хорошо, — неловко пробормотала она и направилась обратно в студию.

Их жизни рушились. Кусками и осколками с неимоверной скоростью летели в тартарары. Мама была права — амнезия превратила младшую сестренку в незнакомку. Сейчас они точно бы сидели в потерявшей управление дрезине и по ржавым рельсам неслись в бездонную, черную пропасть.

Город застрял в глухих пробках. Автомобили выстроились в очередь перед светофором, застывшим на запретительном сигнале, и не двигались с места. Кто-то сзади, нетерпеливый и раздраженный, сигналил, точно бы ругаясь с невидимкой, олицетворяющим невезение.

Серое небо давило на крыши домов. Моросил холодный дождь. Мокрый асфальт на дороге блестел он света фар. Дворники лениво сгребали мелкие капли с лобового стекла.

Откинув голову на жесткий подголовник, Настя сидела на заднем сиденье служебного седана и невидящим взглядом таращилась в окно. Вдруг тишину салона потревожил ее собственный голос, исполняющий красивую, грустную балладу. Внутри неприятно царапнуло. Песня словно звучала реквиемом по прошлой жизни и казалась насмешкой.

Было больно и страшно думать, что Настасья больше не сможет вот так — с надрывом, чтобы хватало за душу, заставляло навернуться слезы, вывернуло наизнанку. Кома забрала у нее гораздо больше, чем прошлое. Она превращала Настю в кого-то нового, незнакомого даже близким людям.