Жатва. Том 1 (СИ) - Мичурин Артем - Страница 41

Наша дорога пролегала через лес, обозначенный на карте как Гальгенвальд — место весьма мрачное, тёмное, сырое и изрезанное оврагами. Деревья здесь были преимущественно лиственными, сильно искривлёнными и при этом слишком высокими для такой влажной почти болотистой почвы. Воздух пах чем-то прелым, затхлым и слегка едким.

— Мне не нравится, как вы на меня смотрите, — обернулся едущий впереди Волдо, будто почувствовав взгляд затылком. — Что?

— Размышляю над вашей религией.

— У меня на спине витраж или священные письмена?

— Да просто пытаюсь понять, как в некогда христианскую голову залетела эта ерунда про Амиранту и Шогун.

— Я никогда не был христианином, как и мои родители.

— Но дед-то наверняка был. Он сменил веру добровольно или его вынудили?

— Без понятия. Если живёшь в Аттерлянде, так или иначе придётся примкнуть к Её церкви. Либо дорога в Готию. Вы же и без меня это знаете, да?

— Почему в Аттерлянде отказались от христианства?

— Вы цитируете псалтырь наизусть, и не знаете, почему в Аттерлянде отказались от христианства? — произнёс Волдо чуть издевательским тоном, как мне показалось.

— Мысли Кейна не настолько целостны.

— Кейн? Кто это?

— Один хороший парень, пострадавший за свои идеалы.

— Фанатик из Готии?

— О, да ты читаешь между строк. Если такой умный, к чему эти пустые вопросы?

— А для меня все они — фанатики.

— Вот как? Ненависть на религиозной почве? Не замечал за тобой чрезмерной набожности. По правде сказать, и умеренной не замечал. Откуда эти предрассудки?

— Издеваетесь? — остановил Волдо свою кобылу и потянул узду в мою сторону. — Война для вас недостаточная причина?

— Аттерлянд и Готия воевали?

— Олаф — мой отчим, душу которого вы поглотили сырой — вернулся с той войны. Не помните?

— Его воспоминания — сплошное кровавое месиво. Думаешь, он так бухал из-за теологических разногласий? Бедолаге Олафу не было дела, кто какого вероисповедания и подданства. Ему хотелось просто выжить. Жалкий бездуховный червь. И в чём же была причина конфликта?

— В вере, разумеется! — всплеснул Волдо руками. — Маркиз де Барро со своим орденом воспротивился архиепископу Аттерлянда, настаивавшему на принятии Готией амирантства. Говорят, этот еретик приказал разорвать послов лошадьми, а привезённые иконы Амиранты пустил на растопку костра под Святым Теодором — главой миссии. Христиане — жестокие, опасные люди, готовые убивать за слово!

— А вы нет?

— Конечно, нет!

— Тогда кто развязал войну?

— Это было оскорблением Короля. Оскорблением не только словом, но и действием.

— И что? За оскорбление вельможного идиота нужно заплатить тысячами жизней простых людей, которые больше, чем о ежедневной миске каши на своём столе, и не мечтают?

Волдо насупился и, продышавшись, нарочито сдержанно поинтересовался:

— Кто сейчас говорит вашими устами — Кол, или христианский фанатик, молящийся на крестовину ржавого от крови меча?

А этот конопатый сучёнок хорош, надо отдать ему должное.

— Это говорю я — Кол. Как и всё остальное. Мои минутные слабости не должны тебя беспокоить.

— Да? Но они беспокоят. Я и в самом деле не слишком-то религиозен. Но ваши участившиеся вспышки христианства меня — не стану врать — пугают. Кем был этот Кейн? Почему у него такая тяга к фламбергу? Вы в курсе, что вас трясло, когда вы подняли эту железку? Да, вас било, как в лихорадке. Это нормально? Меня это «не должно беспокоить»?

Хм... Интересные подробности.

— Думаю, нам стоит сделать привал.

— Не уходите от темы.

Я спрыгнул с лошади и занялся привязыванием её к ветке ближайшего дерева:

— Давай, надо отдохнуть. Не знаю, как ты, а у меня уже жопа о седло стёрлась, и кости от холода ноют. Здесь хорошее место, разведём костёр, отогреемся, перекусим. Расскажу тебе о Кейне.

Последний аргумент оказался решающим. Волдо без препирательств спешился и занялся оборудованием места для прослушивания охуительных историй.

Треск костра, пламя и пляшущие тени создавали как нельзя более подходящую атмосферу, и я начал свой рассказ. Волдо слушал очень внимательно и не перебивал. Конечно, мне пришлось кое-что приукрасить, кое о чём умолчать, немного сгладить углы там, чуть подсластить горькую правду тут. Но в целом получилось довольно неплохо передать образ моего непрошенного альтерэго.

— Да, вот таким был этот парень, — подкинул я хвороста в огонь. — Мир праху его.

— Всё это... — Волдо шмыгнул носом и поёжился. — Звучит очень необычно.

— Ну ещё бы. Подобных людей сложно назвать обычными.

— Да, но... Как он умудрился спасти из горящего приюта целую дюжину детей? Все они не поместились бы под его плащом. А эта история с тайным венчанием отпрысков враждующих родов... Кейн ведь не был наделён церковным саном. Он был лишь наёмником, хоть и благородным. Да и причина его казни оставляет много вопросов. Убийство известного насильника, пусть и на запрещённой законом дуэли — такое вряд ли карается смертью, особенно учитывая былые заслуги.

— Твоё неверие печалит.

— Нет, не то, чтобы я не верил, но...

— Душа этого благородного воина теперь часть меня. И, поверь, ей сейчас больно.

Волдо собирался сказать ещё что-то, но, поразмыслив передумал и молча уставился на огонь.

— Ладно, хватит на сегодня историй. Я спать. Дежуришь первым.

День выдался не из лёгких, дорога была утомительной, так что сон накрыл меня почти сразу, как только голова коснулась войлочной скрутки. Рядом лежал фламберг в ножнах, ладонь нащупала его оплетённую кожей рукоять, и я провалился в царство Морфея, сладко, как невинное дитя, обнимающее любимую куклу. Мне снился огонь. Я шагал по улицам пылающего города, мимо проносились вопящие люди, и мой меч раз за разом прерывал их крик. Кровь брызгала на горячий камень, на алые брёвна, шипела, превращаясь в пар. На фоне багряного неба высился силуэт колокольни с огромным колоколом, раскачивающимся сам-собою и оглашающим всё вокруг жутким звоном. Я шёл туда. Не знаю зачем. Этот звон будто вёл меня, направлял... А потом он вдруг превратился в голос. «Кол!» — прогудел голос, пробирая до самых костей. — «Кол! Проснитесь!».

— Да проснитесь же!

Перед моими глазами висела подсвечиваемая костром конопатая физиономия, выражающая смесь испуга и негодования.

— Что случилось?

Лошади тоже были встревожены, фыркали и беспокойно озирались, но отнюдь не из-за Красавчика. Тот снова где-то пропадал.

— Здесь кто-то есть! — громко прошептал Волдо. — В лесу, вокруг! Я их слышу! Сначала мне показалось, что это ветер, но нет. Они здесь.

Я сел на корточки, взял меч и стал слушать. Пацану не померещилось. В лесу действительно был кто-то помимо нас. И их было не меньше пяти. Быстрые лёгкие шаги шелестели от куста к кусту и затихали, а на смену им тут же приходили новые.

— Окружают, — произнёс я максимально спокойно, дабы не травмировать неокрепшую юную психику, но добился прямо противоположного эффекта.

— Пресвятая Амиранта! — Волдо съёжился и принялся грызть ногти. — Это мертвецы.

— Что?

— Я знал, знал, что нельзя здесь останавливаться.

— Эй! — выписал я ему лечебную затрещину. — Кончай истерить. Что ещё за мертвецы?

— Висельники, — пропищал Волдо не своим голосом и снова потянул пальцы ко рту.

— Спасибо, нахуй! А поподробнее?

— Мы в Гальгенвальде. В смутные времена здесь были повешены тысячи человек. Видите эти деревья? Говорят, они стали такими из-за тяжести трупов на их ветвях. Я думал, это только легенды, — Волдо всхлипнул, сцепил пальцы в замок и принялся бубнить себе под нос.

— Что ещё говорят легенды? — прервал я его молитву.

— Некоторые висельники, из тех, кто дольше прочих боролись за жизнь в петле, стали нежитью. И теперь охотятся здесь по ночам.

— И как угомонить этих сорванцов с концами?

— Не знаю. Они ведь и так мертвы. Может... Сжечь?

— Или расчленить, — освободил я фламберг от ножен и встал в полный рост.