Жатва. Том 1 (СИ) - Мичурин Артем - Страница 33

— Чутка попозже. Я дам тебе и карту, и компас, но взамен попрошу об услуге. Нет-нет-нет! Тебе не придётся никого убивать для меня. Просто, передай баронессе, что она была права.

— Права в чём?

— О, это наш давний спор, к тебе не имеющий никакого отношения. Но раз уж ты намерен с ней повидаться, грех будет не воспользоваться такой оказией.

— Я передам.

— Вот видишь, можно же разрешить всё по-хорошему. Зачем было пытать Брокка и убивать... Как его звали? — обратился Сезар к уцелевшему телохранителю.

— Том, — ответил тот.

— Тома. Господи-боже, только посмотри во что ты превратил мою мастерскую. Кстати, как тебе это удалось?

— Я ведь уже сказал — проклятие. И — для сведения — меня дико злят пустые вопросы.

Получив всё необходимое, мы не стали терять времени даром и выдвинулись в неблизкий путь, стараясь передвигаться просёлочными дорогами и держаться поодаль от крупных скоплений народа, врагом которого нас столь недальновидно объявили. И первым из таких должен был стать шахтёрский городишко Швацаштауб.

Волдо был сам не свой. Таким подавленным я не видел его даже после тотальной депопуляции родной деревни. Да что там, даже салют из кишок, устроенный Красавчиком на большой дороге, не поверг моего оруженосца в столь мрачное настроение, как нынче.

— В чём дело? — проявил я достойную баллад чуткость, поравнявшись с почти уткнувшимся лбом в лошадиную гриву мальчуганом.

— Что?

— Ты вот-вот вывалишься из седла и начнёшь рыдать в той позе, в которой земля тебя примет. Я беспокоюсь.

— Не стоит. Я пока ещё не хочу расставаться с жизнью.

— Но она тяготит тебя. Я это вижу.

— Как мило с вашей стороны. Знаете, с самого детства я боялся двух вещей — грязной магии и общественного порицания. Угадайте, каково мне прислуживать колдуну, имея на голове ценник в двадцать гиней. Да, знаю, я утомил своим нытьём. Но, уж простите, ваш выбор помощника был далёк от идеального.

— А что конкретно пугает тебя в магии? Заметь, благодаря своей врождённой тактичности я ни словом не упомянул страх общественного порицания.

— Что пугает? Вы серьёзно? — оживился Волдо. — Ни с того ни с сего фонтанирующие кровью люди меня пугают. Такой ответ вас устроит?

— Люди постоянно умирают. Так ли уж важно, как и по какой причине это случается? Думаешь, Том был примерным семьянином, и, убив его, я обрёк на нищету и страдания выводок румяных белокурых детишек вместе с фигуристой красавицей вдовой? Очень в этом сомневаюсь. Он наверняка был мразью, мясником Сезара, выполняющим любую, самую грязную работу за достойный барыш. А если и нет, какая разница? В мире полно людей, о существовании которых мы не знаем, и не узнаем никогда. У каждого своя жизнь, и иногда она безвременно прерывается. Каждый день, каждый час, каждую минуту кто-то незнакомый и безразличный нам склеивает ласты. Неужели ты каждую минуту переживаешь из-за их смерти? Конечно же нет. Ты попросту не можешь переживать за того, кого не знаешь. А знаешь ты немногих. Вот если прямо сейчас на нашем пути встретится одинокий старик, и я, хотя бы смеху ради, отрублю ему голову, тебя это расстроит?

— Разумеется.

— А если завтра в таверне за кружечкой холодного эля ты услышишь историю об одиноком старике, которого кто-то ограбил, изнасиловал и жестоко убил на этой самой дороге, ты расстроишься точно так же, как если бы это сделал я на твоих глазах?

Волдо задумался и нехотя помотал головой:

— Нет. Это расстроит меня заметно меньше.

— Во-о-от. Чуешь блядскую ситуативность? И так во всём, мальчик мой. Открою секрет. На самом деле твоя хандра проистекает не из любви к ближнему, который подох, а из жалости к себе любимому, которого это травмировало. Тебе было неприятно смотреть на кровавый фонтан. Эта специфическая картина отпечаталась в твоём юном мозгу и создала дискомфорт. Она мешает тебе спать, есть, самоудовлетворяться. Ты расстроен не тем, что дружище Том умер, а тем, что это произошло у тебя на глазах. Человеческий разум поразительно лицемерен. Такова его природа. Некоторые называют подобное защитной реакцией, но я несогласен. Это абсолютно лишний механизм, он ни от чего не защищает, а лишь усложняет жизнь, нарушает душевный покой и равновесие. Мой тебе совет — подходи к происходящему вокруг с позиций математики. Не поэзии, не драматургии, а лишь сухой и неоспоримой науки сложения и вычитания, иногда деления и преумножения. Том — это минус один. Минус один из миллионов, сотен миллионов. Возможно, даже из миллиардов. Я без понятия, сколько в Оше таких томов. Мне он был никем, тебе он был никем. Так, математическая погрешность. Если бы ты не напомнил, я и думать бы о нём не стал. И посмотри на меня. Разве я подавлен, угнетён, мучим сомнениями? Нет! Я счастлив и радуюсь жизни! Причина? Да просто я давно послал нахер этот мусор, именуемый стыдом, совестью и моралью. Поступи также, и твоя жизнь станет несоизмеримо легче нынешней. Не веришь? О, погляди, — указал я на три фигуры вдалеке, понуро бредущие нам навстречу. — Сейчас я тебе это докажу.

— Каким образом? — боязливо поинтересовался пацан.

— Видишь этих трёх человек?

— Да.

— Зуб даю, что ты не знаешь ни одного из них.

— Скорее всего так.

— Выбери того, который должен выжить.

— Что?! Это... Зачем вы так поступаете?!

— Всего лишь небольшая задачка. Посмотрим, справишься ли ты.

— Я не могу...

— Помни лишь одно — двое умрут, один выживет. Кто будет этим счастливчиком — зависит только от тебя. Не выберешь — умрут все.

— Это нечестно.

— Куда уж честнее? Я не прошу тебя убивать, наоборот — даю шанс спасти. Считай, что эта троица столкнулась со стихийным бедствием, неумолимым буйством природы. А ты спасительная соломинка. Выбирай, в чью руку ляжешь.

— Но что это докажет?

— Увидим.

Троица состояла из белобородого старика и двух весьма юного вида разнополых особ, годящихся ему во внуки. Старик шагал впереди, опираясь на крепкую деревянную клюку, а молодняк шаркал следом, неся за спинами холщовые узлы на длинных палках. Поравнявшись с нами, дед остановился и приподнял полу замызганной войлочной шляпы:

— День добрый, господа. Издалека ли путь держите?

— Добрый, — осчастливил я простолюдина ответной любезностью. — От самого Шафбурга.

— Неблизко. Надеюсь, тамошние дороги не доставили вам хлопот. Время-то нынче неспокойное. Уж больно много лихих людей развелось в округе.

— Нет, разбойников не встречали. А вы сами откуда будете?

— Так из Швацаштауба, — махнул старик рукой себе за спину.

— Далеко до него?

— Неспешной рысью к вечеру доберётесь.

— И что вынудило вас покинуть дом в столь неспокойные времена?

— Дом и вынудил, — печально вздохнул старик, разведя руками. — Сгорел он, а с ним вместе и дочь моя с мужем в огне пропали. Спихнули мне этих вот недотёп малохольных, — усмехнулся дед, кивнув на внуков. — Думал, на старости лет отдохнуть, себе в радость пожить оставшиеся деньки, ан нет, опять нянчись, воспитывай, ставь на ноги. Сироты же теперь. Помру, только двое они друг у друга и останутся. Хорошо хоть дружные, в беде не бросят. По нынешним временам — редкость.

— И то верно. Нравы сейчас такие, что мать родную на кон ставят без раздумий.

— Вот-вот, — потряс старик бородою и кивнул на Волдо. — Сынок ваш?

— Ага, — потрепал я «сынулю» по вихрам. — Тот ещё балбес, ничему учиться не желает. Не будешь пинать да затрещины выписывать — так дураком и помрёт. Правильно я говорю, горе ты луковое?

— Да, пап, — промямлил Волдо.

— Ну, выбрал уже?

Пацан, не поднимая глаз, помотал головой.

— Так выбирай.

— Я не могу. Это... Это просто неправильно.

— Вот, полюбуйтесь. Только и может, что отцу перечить. Розгами у меня сегодня поужинаешь, шельмец. — Ладно, — снова обратился я к старику, — счастливого вам пути, и удачи на новом месте.

— Благодарю вас, господин, — поклонился старик и, спохватившись, вытащил из кармана два красных яблока. — Не побрезгуйте. Из нашего старого сада.