Смертные души (СИ) - Мичурин Артем - Страница 42

С потолка лило, осклизлые камни дышали холодом. Ларс поморщился от ломоты в скованном теле. Деревянные колодки туго сжимали шею, запястья, лодыжки, и соединялись короткой цепью, не позволяющей разогнуть спину. Пальцы рук были помещены в некое подобие железных перчаток, сдавливающих все суставы и делающих кисть абсолютно неподвижной. Голову у основания черепа стягивал кожаный ремень, служащий крепежом для деревянного кляпа. Садистская конструкция прижимала язык к нёбу и норовила порвать рот.

Крыса поднялась на задние лапы и понюхала воздух. Её явно что-то беспокоило, что-то, непонятное ей самой, заставляло держаться на расстоянии от беспомощной жертвы. Но голод был силён, сильнее страха. Тварь опустилась и сделала несколько неуверенных шажков в сторону узника, потом ещё несколько. Не добежав метра, крыса остановилась и, шипя, выгнула хребет. Казалось, ещё мгновение, и она прыгнет, чтобы вцепиться в живое мясо, но вместо этого хвостатая бестия взвизгнула и опрометью бросилась обратно, в щель меж камнями.

— Туда, — донеслось из коридора через неплотно сдвинутую заслонку смотровой щели, а следом послышались приближающиеся шаги. Несколько пар ног тяжело стучали каблуками по тесовому полу, металл доспехов и оружия лязгал, соприкасаясь. Задвижка смотровой щели отошла в сторону и тут же захлопнулась.

— Отпирай.

На пороге появился человек в кольчужном шлеме, богато украшенной кирасе с набедренниками поверх кольчужной рубахи и таких же штанов, заправленных в высокие кожаные сапоги, армированные металлом.

— Это и есть ваш могущественный пиромант? — заглянул он в лицо Ларсу, приподняв того за ремень кляпа. — Выглядит слишком напуганным для своего могущества. Раскуй его.

— Но милорд... — отпрянул тюремщик.

— Ты смеешь перечить мне? Неужто грязная магия страшит тебя сильнее, чем мой меч и гнев Господа?

— Никак нет, милорд, — поспешил тот исправить допущенную ошибку. — Виноват. Сию минуту, — снял тюремщик с пояса молоток и ухватился за верхние колодки, готовясь выбить соединяющий штифт.

— Ноги, дурень, — усмехнулся человек в кирасе, — только ноги. Если ты, конечно, не боишься, что он призовёт ими пламя преисподней.

— Как пожелаете, милорд.

Трясущаяся рука поднялась и опустила молоток мимо штифта.

Ларс едва не сломал зубы, закусив кляп.

— Ты делаешь ему больно, — нахмурился человек в кирасе. — Тебе ведь больно, маг? Ещё раз.

Тюремщик, плотоядно оскалившись, снова ударил по колодкам.

Перекосившееся дерево содрало кожу. Ларс часто заморгал, пытаясь сбить выступившие слёзы.

— Думаешь, это боль? — снова обратился к нему экзекутор в латах. — Вскоре ты будешь плакать от счастья, вспоминая эти моменты, как лучшее, что с тобой когда либо происходило. Ибо прошлая жизнь сотрётся из твоей памяти начисто, станет небылицей. Жизнь без боли, — пожал человек плечами. — Что за чушь? — после чего кивнул тюремщику, и тот, наконец, вышиб штифт из ножных колодок. — Ведите его.

Двое стражников с палашами на боку подхватили Ларса под руки и выволокли из камеры. Освещённый масляными факелами коридор — первое, что он увидел за последние пять суток, помимо тесного каземата. Лес на границе Готии вся четвёрка покинула с мешками на головах, будучи связанными и перекинутыми через сёдла. Где теперь остальные и живы ли они — Ларс не знал. Да и на свой счёт не мог дать ответа ни по одному из пунктов. Пять суток в собственных испражнениях, без движения, еды и общения пошатнули уверенность в реальности происходящего. Временами Ларсу начинало казаться, что всё это лишь горячечный бред, особенно по ночам, когда сырые стены каземата таяли во мраке, и гудящая пустота наполнялась неведомыми страшащими звуками. Всё, что ему оставалось — молиться, и Ларс молился. Неистово, искренне, как никогда раньше. Он просил Господа о прозрении, молил отогнать морок, развеять жуткое наваждение и даровать сил не лишиться рассудка. Но приходило утро, и свет Рутезона, льющийся сквозь зарешетчатое оконце, говорил: «О нет, это было бы слишком просто. Ты не проснёшься в своей постели, не очнёшься от ночного кошмара. Теперь ты мой. Мой навсегда». И Ларс плакал, давился слезами в бессильной злобе на вселенную с её жестокими богами, и на себя самого, умудрившегося прожить жизнь так, чтобы встретить её финал в месте полном отчаяния и страха. Где оступился, где свернул не туда? «За что? За что?!!!» — вопрошал он холодное небо. Но небо оставалось безмолвным, лишь моросило нескончаемым дождём, будто желало, чтобы весь мир под ним сгнил без остатка. Трупные пятна на щиколотках становились всё различимее, они росли, поднялись выше колодок. Синевато-вишнёвые следы мёртвой застоявшейся крови. Отравленной... «Магдален, милая Магдален... Почему?». Красивое лицо белокурой женщины с тонкими правильными чертами смотрело на Ларса из глубин памяти и улыбалось, с такой добротой, с таким пониманием, что сама пресвятая Мария уступила бы ей место под нимбом. «Ведь у тебя было всё. Мы были счастливы». «Только ты», — продолжала улыбаться Магдален. — «Счастлив и слеп. Мой бедный Ларс». «Нет-нет, останься!», — потянулся он к тающему образу, но тот исчез. Исчез и больше не возвращался, сколько бы попыток оживить его Ларс ни предпринимал. Однажды ночью он осознал, что не может вспомнить лицо жены в деталях, даже цвет её глаз, и ему стало страшно. По-настоящему страшно, так, когда сердце делает лишнюю паузу между ударами, и душа падает, словно шагнула в пропасть, того не ожидая.

— Сюда, — указал на массивный стул тощий, будто завяленный тип в кожаном фартуке поверх голого торса, когда конвоиры втащили еле переставляющего ноги Ларса в обширное помещение со сводчатым потолком, меблированное предметами в стиле золотого века испанской инквизиции. — Это придётся снять, — стукнул экзекутор клещами по сковывающим руки узника колодкам.

— Уверен? — спросил человек в кирасе. — Говорят, он весьма искусен в своих нечестивых практиках.

— Милорд, — ощерился экзекутор, — вам ли не знать, сколько их прошло через мои руки. Господь добр ко мне, ибо я — суть кара его.

— Старый чёрт, — усмехнулся человек в кирасе и вышел, уводя с собою конвоиров.

— Рэмми! — позвал экзекутор, с пристрастием разглядывая сидящего на стуле узника. — Так и будешь там стоять, балван? Иди сюда и помоги с этим исчадием ада!

Только тогда Ларс заметил притулившегося в тёмном углу детину под два метра ростом с одутловатым лицом и громадными ручищами, которыми он, словно испуганный ребёнок, теребил полу рубахи.

— Живее! — снова окрикнул его экзекутор. — Помнишь, что делать?

Детина кивнул и, зайдя Ларсу за спину, накинул ему на шею ремень.

— Верно. Сначала ошейник, потом остальное. Только гляди не переусердствуй. Мы же не хотим, чтобы этот маг подох слишком быстро.

Такая формулировка не на шутку озадачила Ларса. Надежда, что кляп вынут и начнут задавать вопросу, сильно пошатнулась. А ведь он так долго размышлял над этими никому не нужными ответами, планировал хотя бы выиграть время, попытаться выторговать хоть что-то в обмен на информацию. Накатившая паника толкнула тело к обречённой на неудачу попытке освободиться. Желающий говорить язык заворочался под кляпом. Ларс почувствовал, что задыхается, но вовсе не из-за ремня на шее, а от фатальной беспомощности. Его замутило, конвульсивно сокращающийся желудок вытолкнул сок наружу.

— Видишь? — указал экзекутор на жёлтые раздувающиеся вокруг кляпа пузыри. — Потому-то их и не кормят перед пытками. Иначе эти слабаки захлёбывались бы собственной блевотиной как один. Ты смотри, эка его корёжит. Уймись, еретик, мы ещё даже не начали. Да что с ним такое? Не перетянул? — потрогал хозяин пыточной ремень на шее узника. — Эй, похоже, месье де Серра обознался, это не маг, а лицедей, при том весьма дерьмовый. Хватит комедию ломать! Слышишь меня?! — ухватил он Ларса за подбородок.

Но голландец, почуяв сомнения, не сдавался. Если конвульсий и закатившихся глаз искушённой публике недостаточно, он готов был предложить больше, что угодно, только бы это помогло заговорить. Кое-как протиснув кончик языка между кляпом и зубами, Ларс с силой прикусил его. Кровь быстро стала наполнять рот и заструилась наружу.