Редаманс (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 34

— Я не прошу список твоих последних связей на одну ночь или что-то в этом роде, — уточняю я. — Просто ... Ведь нет какой-нибудь подруги или партнерши, которые могли бы быть расстроены тем, что происходит прямо сейчас, не так ли?

Когда он по-прежнему не отвечает, меня охватывает беспокойство.

Есть ли кто-нибудь? Поэтому он молчит? Он немного увлечен мной, в то время как, вероятно, какая-нибудь супермодель сидит в другом городе, ожидая ответа от своего парня?

Горечь подступает к горлу, и я открываю рот, готовая сказать ему, что мне не интересно переживать прошлую химию, если у него уже есть свое будущее и она ждет где-то в другом месте, но потом он смеется.

Это низкий, бархатистый смешок, который пробегает призраком по моей коже.

— О, милая, — бормочет он, его глаза сияют удивительным количеством тепла. — Ты действительно не понимаешь, не так ли?

А затем жестом, который я не смогла бы предугадать и за сто миллионов лет, он одной рукой расстегивает все три пуговицы на вороте своего свитера и тянет его вниз, так что...

О.

О.

На мгновение я даже не могу понять, на что смотрю, потому что ...нет. Ни за что. Это не может быть тем, что я думаю.

Мои глаза расширяются, поднимаясь к нему в ожидании неизбежного кульминационного момента, но он только кивает.

Срань господня.

Потому что там, под ключицей и прямо на груди, у Адриана есть татуировка в виде цветка мака.

— У тебя есть татуировка. — Шок окрашивает мой голос, и я дрожащими пальцами дотрагиваюсь до его обнаженной кожи, почти ожидая, что чернила размажутся от давления.

Это не так.

— У тебя есть татуировка, — повторяю я, но во второй раз это звучит не менее невероятно. — С моим именем.

И, судя по отсутствию рубцов, шелушения и рельефности кожи, она не свежая.

— Когда? — Мой голос дрожит так же сильно, как и рука.

Напряженность в его глазах почти удушает.

— Несколько лет назад.

Я изумленно смотрю на него.

— Несколько лет? У тебя уже много лет есть эта татуировка? — Я качаю головой, не в силах смириться с тем фактом, что у Адриана, с которым я общалась неделями, у Адриана, который бессердечно сказал мне двигаться дальше, у Адриана, который десять лет не писал смс, эта татуировка находилась на коже все это время.

Комок подступает к моему горлу.

— Почему?

Зачем тебе навсегда впечатывать меня в свою кожу, а потом проводить следующие десять лет, притворяясь, что меня не существует?

Он берет мое лицо в ладони, и, несмотря на все мое замешательство, я склоняюсь навстречу его прикосновениям.

— Изначально предполагалось, что это просто напоминание о том, что я действительно способен испытывать сильные чувства к другому человеку, — объясняет он. — Но в последнее время это стало напоминанием о кое-чем другом. — Тихий выдох, и он качает головой. — Ну, не в последнее время. Это всегда было напоминанием о нас, о тебе - просто в последнее время это стало неоспоримым напоминанием.

Здесь многое нужно обдумать, но мой мозг цепляется за одно: неоспоримо.

Может, я и провела последние десять лет, живя с Адрианом в своей голове, но я навсегда отпечаталась на его коже. Рана, которая кровоточит, покрывается струпьями, шелушится и заживает в его соединительной ткани, где она будет жить вечно.

Неприятная волна эмоций захлестывает мою грудь - как нервная дрожь, которая возникает после употребления слишком большого количества кофеина, и из меня вырывается смех.

Адриан вопросительно поднимает бровь, и я качаю головой.

— Прости, — говорю я. — Я просто пытаюсь представить, как ты заходишь в тату-салон. Не не могу.

Он слегка усмехается.

— Пожалуйста. Это было сделано в уединении моего собственного дома, где я мог быть уверен, что обстановка была действительно стерильной, с всемирно известным художником из Таиланда.

Что ж, в этом немного больше смысла.

— Тебе идет, — бормочу я, проводя пальцем по отметине. В татуировке нет никаких цветных или экстравагантных деталей - только тонкие, нежные линии, изгибающиеся над его сердцем.

И я не могу точно определить, что именно, но в дизайне есть что-то такое знакомое. Это из-за лепестков? Пикирующего стебля?

Беспокойство скребется в глубине моего мозга.

Почему мне кажется, что я чего-то не понимаю?

Как будто это...

Адриан яростно целует меня, и я теряю способность дышать и способность мыслить до конца поездки.

Но беспокойство не исчезает.

Глава семнадцатая

Жизнь в Нью-Йорке, как правило, искажает ваше представление о богатстве. Здесь о деньгах говорят не дизайнерские сумки или аксессуары, а владение собственностью. Услуга парковщика. Квартира с четырехзначной стоимостью квадратных метров и местом для нескольких диванов. С неподдельным видом на Центральный парк.

В нынешнем виде, я почти уверена, что в многомиллионном пентхаусе Адриана, расположенном на 5-й-й авеню, можно было бы разместить по меньшей мере десять секционных залов, не считая частного лифта или гаража.

— Хочешь экскурсию? — Адриан проскальзывает мне за спину, его руки обвивают мою талию, а его прохладное дыхание касается раковины моего уха. — Может быть, быструю?

Я не доверяю себе и не разеваю рот, как рыба, и не начинаю бессвязно перечислять площадь, поэтому просто киваю, даже когда в моем животе поднимается пыльная буря беспокойства.

Я в порядке, говорю я себе. Все здесь прекрасно и совершенно не подавляет.

Я на мгновение оплакиваю потерю тела Адриана, прижатого ко мне, когда он отходит, чтобы повозиться со своим телефоном, но затем загорается несколько ламп, полностью освещая открытую планировку этажа.

Я подавляю вздох.

Все в полном порядке.

— Это кухня, — сначала указывает он, но у меня едва хватает времени рассмотреть матово-черные шкафы и столешницы из темного мрамора, прежде чем он уводит меня.

— ...столовая...

Он кивает в сторону подвесной люстры и большого стола со стеклянной столешницей, которые выглядят так, будто их можно использовать как произведения современного искусства.

—...и гостиная...

Я отмечаю три итальянских кожаных дивана и огромный домашний кинотеатр, но по-настоящему мое внимание привлекают окна от пола до потолка с видом на бескрайнюю зелень Центрального парка.

Представляю себе рисование при таком естественном освещении. Это позорит каморку, которую я называю окном спальни.

— Я почти уверена, что могла бы разместить всю свою квартиру в этой одной комнате. — Я отказываюсь от попыток казаться невозмутимой к тому времени, как мы добираемся до его офиса, просторного кабинета с высокими книжными полками и массивным письменным столом.

В углу мерцает газовый камин без вентиляции, но он не добавляет комнате тепла - и я понимаю, что меня беспокоит в этой квартире.

Как будто почувствовав перемену, Адриан, все еще прислонившись к дверному косяку, спрашивает:

— Что случилось?

— Все в порядке. У тебя прекрасная квартира, — я качаю головой, но по выражению его глаз могу сказать, что он не собирается отпускать это, пока не вытянет слова из меня. — Просто... немного холодновато.

Скорее, температура ниже нуля с риском обморожения.

Он выгибает бровь.

— Вся эта квартира - дело рук Роффе Туре. — Заметив мой непонимающий взгляд, он уточняет. — Всемирно известный дизайнер из Швеции.

Его голос звучит слегка обиженно, и я поднимаю руки вверх, сдаваясь.

— И я уверена, что всемирно известный дизайнер знает лучше меня - это было всего лишь скромное наблюдение.

Он скрещивает руки на груди.

— И, согласно твоему скромному наблюдению, некоторые аспекты дизайна кажутся ... холодными.

— Дело не в дизайне.

— Тогда дело в мебели.

— Нет. Это не так, — я качаю головой. — Я имею в виду, что все, что ты мне показал, выглядит так, как будто это могло быть взято прямо из статьи в Architectural Digest. Все это прекрасно... Но выглядит постановочно.