Редаманс (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 10

— Это ... много. — В ее тоне нет осуждения, когда она опирается предплечьями на стойку. — Ты жалеешь, что ушла?

Вопрос тяжело повисает в воздухе между нами, и я не уверена, что когда-либо думала об этом так прямо, но...

— Нет, — говорю я, и меня удивляет, насколько серьезно я это говорю. — Если бы ты спросила меня девять, восемь, пять, даже три года назад, я думаю, мой ответ был бы другим, но сейчас я не жалею об этом. Если бы я осталась с Адрианом… — Я замолкаю, понимая, что впервые называю его имя Луэнн. Кому бы то ни было. — Я была бы счастливее, чем когда-либо могла надеяться, но какая-то часть меня всегда ждала бы подвоха. И это произошло бы. В конце концов. Подвох всегда случается. Увлечение прошло бы. Я бы ему надоела. Он бы увидел слишком много и ушел. Или заставил меня уйти.

И тогда у меня бы ничего не осталось.

Комок подкатывает к моему горлу.

— Лучше, что я пошла своим путем. Если бы я этого не сделала, если бы я осталась и подождала, пока он уйдет, это было бы...

Это разбило меня вдребезги.

Ремонту не подлежит.

Когда я поднимаю глаза, в ее взгляде читается понимание - но есть и что-то еще.

Печаль.

— Я не жалею об этом, — повторяю я.

Я этого не делаю.

Но иногда я задаюсь вопросом, не стоили ли пара лет счастья с Адрианом того, чтобы провести остаток своей жизни сломанной.

***

Я не уверена, что когда-либо страдала от такого серьезного арт-блока.

Я думала, что вытащить Адриана Эллиса из запертого ящика в моей голове и открыться Луэнн поможет мне закончить эту коллекцию, но, думаю, получилось наоборот.

Я ненавижу каждую идею, которая приходит мне в голову.

Я ненавижу каждый мазок кисти, который наношу на холст.

И особенно я ненавижу рисовать в тесной квартире площадью шестьсот квадратных футов, где мало естественного света, где наглый кот пытается опрокинуть мои принадлежности, а также не хватает места для настоящего мольберта.

Как только я начинаю подумывать о том, чтобы сжечь дотла свое портфолио, сменить имя и купить билет на самолет в Австралию, я решаю, что пришло время сменить обстановку.

К счастью, я живу в Нью-Йорке, городе, где все, что вы захотите - буквально, все, что угодно, - находится всего в одном шаге ходьбы и поиске в Google.

Хочется гречневого хлеба в 2 часа ночи? В восьми кварталах отсюда есть кафе, где подают блюда словенской кухни. Пытаетесь найти малоизвестное растение, выращиваемое только на другом конце света? Вероятно, в Бруклине есть питомник, готовый импортировать его.

И просторная художественная студия, которая позволит художникам приходить и уходить, когда им заблагорассудится?

Ну, в районе Митпэкинг есть одно кафе, которое работает без перерывов.

— Хорошо! Один маленький кофе со сливками - это будет стоить 7,82 доллара, — щебечет бариста, и я стараюсь не съеживаться, проводя своей карточкой. — Я принесу его вам прямо сейчас.

Становится ли Нью-Йорк дороже, или у меня просто очень не хватает наличных?

Моя последняя работа ассистента в галерее, за которую платили из рук вон плохо, прекратилась в прошлом месяце. Дэвид, владелец, переехал в Париж, уведомив об этом за два дня и расплывчато пообещав похвастаться моей работой всем своим европейским друзьям - так что в эти дни я считаю монеты достоинством в пять центов.

Но если восьмидолларовый кофе поможет мне излечиться от творческого застоя, то так тому и быть, думаю я, принимая дымящуюся кружку кофе из рук баристы.

Когда я сажусь за одно рабочее место, я разглядываю большие стеклянные окна вдоль каждой стены, мольберты (настоящие, с Н-образной рамой, а не переносные, которыми мне приходится пользоваться дома) и мягкий джаз, разливающийся в воздухе.

Я определенно могу с этим работать.

***

— Вы художница?

У меня чуть не случился сердечный приступ, когда через тридцать минут я подняла глаза и обнаружила маленького ребенка, уставившегося прямо на меня широко раскрытыми глазами. Ему не может быть больше шести-семи, и он крепко сжимает в бледных костлявых руках бутылку шоколадного молока.

— Э-э-э... — Я оглядываю студию, но очевидных родителей поблизости нет.

— Ты выглядишь как художница, — говорит он, а затем указывает на мой холст. — Но ты не рисуешь.

Это хороший способ вызвать меня на дуэль, малыш.

Однако он не ошибается - даже кофеин, джаз и естественное освещение не смогли сломить этого художника.

— Я пытаюсь рисовать, — говорю я ему. — С тобой есть кто-нибудь из родителей?

Он игнорирует меня.

— Что ты пытаешься нарисовать?

— Ты здесь с...

— Саймон! — В поле зрения появляется затылок блондина. — Ты меня напугал. Я думала, ты ждешь у прилавка. — Мужчина приседает до уровня мальчика, широкие мышцы спины напрягаются под его курткой. — Ты в порядке?

— Я хотел познакомиться с настоящей художницей, — вот и все, что говорит Саймон, указывая на меня. — Но она ничего не рисует.

Мужчина поворачивается в мою сторону и...Привет.

Он не может быть намного старше меня, у него пшенично-светлые волосы, сильная квадратная челюсть и голубые глаза, такие яркие, что их невозможно не заметить.

Широкая извиняющаяся улыбка расплывается на его лице, когда он замечает меня.

— Извините, что прерываю вашу работу, — говорит он, и его голос такой глубокий, что кажется хриплым.

Я не уверена, нравится ли мне это.

— Все в порядке, — пожимаю я плечами. — Ваш сын прав. На самом деле я ничего не рисую.

Лицо Саймона морщится.

— Том не мой отец.

Извиняющаяся улыбка становится застенчивой, когда мужчина - судя по всему, Том - встает. У него телосложение полузащитника, но он скорее коренастый, чем высокий.

— Нет, Саймон просто один из моих учеников в... Вы уверены, что мы вам не мешаем?

Может быть, виной всему прокрастинация, но я качаю головой и откладываю кисть.

— Вовсе нет.

Саймон тянет Тома за рукав.

— Можно мне пойти поиграть в музыкальном автомате? — Он указывает на аппарат, установленный в задней части студии.

— При условии, что ты пообещаешь оставаться возле музыкального автомата, — говорит Том скорее озабоченно, чем строго. — На этот раз не убегай.

Саймон так и делает, и Том поворачивается ко мне, его голубые глаза сияют.

Это добрые глаза. Не настороженные и не осуждающие, а искренние и...

— Ты не из Нью-Йорка, — выпаливаю я.

Он приподнимает кустистую светлую бровь.

— Что меня выдало?

— Ты не выглядишь как житель Нью-Йорка.

— Не могу сказать, оскорбление это или комплимент.

— Ни то, ни другое, — я качаю головой. — Это просто взгляд. Жители Нью-Йорка, они ... настороже. Не доверяют, пока не докажешь обратное. Просто у тебя пока нет этого настороженного вида.

— Хм. — Том кивает, засовывая руки в карманы. — Ну, я из Айовы. Люди там открытые. — Он оглядывается по сторонам, как будто другой житель Айовы в пределах слышимости может услышать и обидеться. — Правда, и скорость они не любят, как видишь.

— Я верю в это.

Том склоняет голову набок.

— Но ты тоже не отсюда.

Он это понимает?

Я хмурюсь.

— Как ты понял это ?

Прошли годы с тех пор, как кто-либо был в состоянии распознать, что я нездешняя.

— Ты назвала жителей Нью-Йорка ”они", а не "мы", — усмехается он. — Но ты не производишь впечатления девушки со Среднего Запада.

Может быть, это потому, что он из Айовы, но в моем голосе нет ни капли смущения, когда я отвечаю:

— Я выросла в Алабаме.

Том тихонько присвистывает.

— Ты далеко от дома.

Ну, Мобил - это не дом. На самом деле никогда и не был, хочу сказать я, но вместо этого:

— Я переехала сюда учиться в колледже и влюбилась в этот город. К тому же, я художница… — Мы оба смотрим на мой пустой холст. — По крайней мере, большую часть времени. Так ты учитель?