Лика в поисках счастья - Соколова Надежда - Страница 1

Надежда Соколова

Лика в поисках счастья

Глава 1

Я сидела на подоконнике, прижав колени к груди. За стеклом моросил осенний дождь. Не ливень, а тихий, мелкий, настырный. Он затуманивал стекла, размывал краски уходящего дня, превращал мир в акварельное пятно.

В квартире было тихо. Так тихо, что было слышно, как за стеной шуршали шины по мокрому асфальту и срывалась с карниза очередная капля. Батарея под окном была едва теплой. Пустота в комнатах ощущалась почти физически – не как трагедия, а как констатация факта. Вот диван, на котором я спала одна, на второй половине которого за последний год не помялась ни одна складка. Вот стул, на котором никто не сидел, его плетёная спинка покрылась тонким слоем пыли.

Мне было грустно. Это не была острая боль, а привычная, глухая тяжесть на дне души, как тот ноябрьский свет за окном. И одиночество – не как приговор, а как текущее состояние, в котором я почему-то застряла. Одиночество было во всём: в молчании телефона, который за весь день не издал ни одного звонка; в пустом почтовом ящике у двери, где лежали только счётчики; в календаре, где не было отмечено ни одного предстоящего события. Не к кому было бросить в пустоте квартиры «Ты только посмотри!» или «Как думаешь?». Мир сузился до размеров этой комнаты.

Иногда мне казалось, что я медленно превращаюсь в призрака, который постепенно стирается из памяти мира. Родителей не стало давно, друзья разъехались по разным городам и жизням, а потом и вовсе растворились в соцсетях, ограничиваясь редкими лайками. Родственники… о них напоминал только пыльный альбом на верхней полке шкафа. Я была абсолютно, безоговорочно одна на всем белом свете. Иногда я ловила себя на том, что целый день не произносила вслух ни слова, и тогда я включала телевизор – просто для фона, чтобы заглушить звенящую тишину мнимым присутствием кого-то.

Я смотрела на дождь и думала, что хочу что-то изменить. Не глобально, не всю жизнь разом – я не знала, как это делается. Просто сдвинуть что-то с места. Сделать этот дом теплее. Научиться печь тот самый яблочный пирог, как у бабушки, рецепт которого был утерян вместе с ней. Переставить наконец этот диван к другому окну, чтобы хотя бы иллюзия новизны появилась.

Потом я глубоко вздохнула, отодвинулась от холодного стекла и поставила ноги на прохладный пол. Это был первый шаг. Я пошла на кухню, включила свет, поставила чайник греться. И решила, что сегодня вечером заварю себе не привычный чай, а какао. Хотя бы это маленькое, детское утешение.

Я пошла на кухню, щёлкнула выключателем, и под светом люминесцентной лампы комната предстала такой, какая она есть – функциональной и безликой. Плита, холодильник, внутри которого хранился минимальный набор продуктов на одного человека, стол со сколом на краю. Ни одной лишней вещи, ни одной безделушки, которая говорила бы о том, что здесь человек живет, а не просто ночует. Ни забавного магнита на холодильнике, ни открытки, ни случайной кружки, оставленной гостем.

Пока закипал чайник, я облокотилась о столешницу и рассматривала это царство практичности. Взгляд скользнул по бледно-зелёным обоям, по пустой подставке для специй, по занавеске, которую я так и не собралась поменять. Всё здесь было временным, будто я вот-вот должна была собрать вещи и переехать. Но это «вот-вот» длилось уже годами, и чем дольше оно длилось, тем сильнее я понимала, что переезжать мне попросту некуда. Этот холодный, безличный угол и есть мой весь мир.

Резкий свисток вырвал меня из раздумий. Я вскрыла пакет с какао, насыпала коричневый порошок в кружку, залила кипятком и размешала. Пахло детством, тёплой кухней и уютом, которого здесь так не хватало. Пахло тем временем, когда одиночество еще не было твоим единственным спутником.

Я присела за стол, обхватила ладонями горячую кружку, чувствуя, как жар потихоньку проникает в озябшие пальцы. Сделала первый глоток – сладкий, обжигающий, сантиметр тёплого комфорта внутри. Второй. Глаза сами начали слипаться от внезапно нахлынувшей усталости, не столько физической, сколько душевной, от тепла напитка, от мерного шума дождя за окном.

Я не боролась с этим. Поставила недопитую кружку на стол, положила голову на сложенные на столешнице руки. Всего на минутку, просто чтобы почувствовать тепло щекой. Чтобы притвориться, что это не холод столешницы, а чьё-то плечо.

И провалилась в сон. Глубокий, безмятежный, как тот дождь за окном. Последнее, что я помнила, – вкус шоколада на губах и ощущение, что хоть что-то, хоть на минуту, стало немного лучше. И что в этом сне, возможно, мне приснится, что я не одна.

Я проснулась от того, что в лицо мне бил мягкий, золотистый свет. Он струился сквозь высокое окно, обрамленное струящимися шелковыми шторами цвета слоновой кости. Первым чувством стало не просто пробуждение, а полное, абсолютное недоумение. Я потянулась и почувствовала под пальцами не грубый коленкоровый пододеяльник, а прохладу идеально гладкого, невероятно мягкого шелка. Рука замерла в воздухе. Это что?

Мгновение я лежала с закрытыми глазами, пытаясь собраться с мыслями. Тишина. Не та гнетущая, пустая тишина моей квартиры, а наполненная, бархатная. Пахло свежими цветами, воском и едва уловимым, изысканным парфюмом. Мой мозг, застрявший где-то между вчерашним какао и холодным подоконником, отказывался складывать эти ощущения в знакомую картину.

Я открыла глаза и села на кровати. И просто замерла, глазами медленно обводя пространство. Удивление было таким плотным, что не оставляло места даже для вопроса «где я?». Оно просто висело в воздухе, как пылинки в солнечных лучах.

Над моей головой мягко колыхался от моего движения балдахин из тяжелого бордового бархата. Я непроизвольно подняла руку, чтобы коснуться его, и кончики пальцев ощутили вышивку тончайшей золотой нитью. Сама кровать была огромной, резной, из темного, почти черного дерева. Я утопала в груде белоснежных подушек разных размеров. Во всем этом была какая-то сюрреалистичная, почти театральная правильность.

Комната… комната была похожа на чертог из старого фильма. Мой взгляд скользил по стенам, обитым шелком, по мраморному камину, по хрустальным вазам с розами. Растерянность накатывала волнами: я чувствовала себя гостем, забредшим на чужую, идеально обустроенную площадку, где всё было не на своем месте. Моем месте.

Я спустила ноги с кровати, и мои босые ступни утонули в густом ворсе ковра. По телу пробежала легкая дрожь – не от холода, а от непривычной, почти ошеломляющей роскоши.

Осторожно, как во сне, я пошла по этой красоте, испытывая странную смесь восторга и настороженности. Пальцы сами тянулись коснуться всего: прохладной поверхности мраморного камина, резных завитков на спинке стула. Каждое прикосновение было проверкой: реально ли это? Осязаемо? Оно не исчезало, не таяло. Оставалось под пальцами – твердое, прохладное, настоящее.

Я подошла к большому, в пол, зеркалу в золоченой раме. И снова застыла, на этот раз от чистого, немого изумления. В зеркале на меня смотрела хрупкая женщина в струящемся платье цвета утреннего неба. Я медленно повертела головой, и отражение послушно повторяло движения. Это была я, но какая-то… другая. Версия меня из параллельной, гораздо более доброй вселенной.

Я прикоснулась пальцами к стеклу, к отражению своего лица, ожидая, что вот сейчас картинка дрогнет, как поверхность воды. Но зеркало было холодным и твердым. Отражаемая им комната продолжала стоять на своем месте, непоколебимая и тихая.

Стоя там, в центре этой невероятной комнаты, в этом прекрасном платье, я не чувствовала страха. Лишь легкую, пьянящую нереальность происходящего и нарастающий, жгучий вопрос: «Как?» Не «почему» и не «что это», а именно «как»? Как кусок моего серого мира вдруг сменился на этот сияющий паззл из чужой, совершенной жизни? И что мне теперь со всем этим делать?

Глава 2

Вдруг в коридоре послышались шаги – четкие, властные, нарушающие бархатную тишину. Я обернулась на скрип открывающейся двери, и сердце на мгновение выпрыгнуло из груди, замерши в неведении. На пороге стоял мужчина – высокий, с плечами, казалось, способными удерживать небо. Его костюм из темного бархата был расшит причудливыми золотыми узорами, которые играли в утреннем свете. Но не наряд пугал, а его лицо – с гордым подбородком и холодными, пронзительными глазами, в которых читалось поколениями отточенное превосходство. Аристократ до мозга костей.