Мозг жертвы. Как нами манипулируют мошенники и лжецы - де Ведрин Кристина - Страница 9

Более того, когда наша собственность – две трети земель – оказывается под угрозой разорения из-за проекта по строительству искусственного озера, он говорит, что контролирует ситуацию, и заверяет: проект свернут. Действительно, несколько месяцев спустя от идеи, породившей в наших краях ожесточенное сопротивление, откажутся. Столкнувшись с целой чередой подобных инцидентов, кто-то посетует на несчастливую судьбу или стечение обстоятельств. Члены семьи Ведрин видят в этом коварные происки, причину которых им объясняет Тьерри Тилли. Это может показаться смешным и глупым, но случайность, играя на руку злу, становится мощным орудием. И если кто-то, кому вы доверяете, не только не сомневается в ваших опасениях, но и, наоборот, подтверждает их, то все, что было лишь предположением, превращается в уверенность. Уверенность, которая делает людей, ранее склонных доверять ближним – в данном случае нас, – крайне подозрительными ко всему, что приходит извне. Все, не имеющее отношения к нашей семье, встречается с опаской. Соответственно мое окружение нуждается в подстраховке, чтобы быть уверенным, что я не перешла в «клан врага».

Я люблю мужа, а он принадлежит к семье Ведрин. В то время для меня этого было достаточно, чтобы с готовностью принять все что угодно, лишь бы он продолжал меня любить, а его близкие – считать своей. Я говорила ему, как сильно обеспокоена отношением его родственников. Однако стоит мне продемонстрировать озабоченность, как я сталкиваюсь с отчужденностью. Вскоре Тилли сообщает Шарлю-Анри, что я страдаю депрессией и, чтобы вернуть спокойствие, мне нужно принимать транксен. Вследствие такой терапии мои реакции ослабевают, и вскоре я от всего отстраняюсь. Меня постоянно мучит вопрос: что же породило это отчаянное желание быть любимой и принятой? Эту слабость, которая неизменно приводила к тому, что я уступала навязанным действиям или решениям, даже если они противоречили моим интересам? Я могла долго сражаться, но обычно все заканчивалось моим согласием.

5

Когда меня просят описать детство, на ум сразу приходят три слова: счастье, любовь, одиночество.

Мои родители познакомились в Ло-и-Гаронне во время войны. Отец, демобилизованный после 1940 года, вернулся к своей профессии страхового инспектора и работал в этом районе. Мать уединенно жила в семейном имении вместе с моей сестрой Франсуазой. Когда родители поженились, отцу было сорок лет. Осколок снаряда сделал его глухим на одно ухо. Это был привлекательный светловолосый мужчина с серо-голубыми глазами. Британской внешностью и юмором он очень напоминал свою мать-англичанку. Человеком он был сдержанным, не только из-за проблем со слухом, но и благодаря темпераменту. Немногословный и несветский, он много читал и предпочитал проводить время в кругу семьи. Мама, наоборот, была экстравертом – веселой, живой и очень сердечной. Они жили сплоченно и дружно. Мой дед по отцовской линии был колониальным управляющим в Африке и умер в сорокалетнем возрасте, вероятно, от малярии. Таким образом, папа рано осиротел и возмужал. Возможно, вследствие этого одиночества он был очень привязан к своей семье и ее истории. Помню его многочисленные рассказы о нашем предке, который был гильотинирован во время революции и покоился в братской могиле на кладбище Пикпю.

У отца были собственные убеждения и представления о правоте, но он сумел приспособиться к своему времени и оставался открытым для других; это проявилось в его работе страхового инспектора, где он приобрел репутацию честного и гуманного человека.

Когда я родилась, сестре было шестнадцать. Разница в возрасте никогда не мешала нашим близким отношениям, но, по сути, я росла так, словно была единственной дочерью. Мне всегда недоставало более многочисленной семьи. В раннем возрасте я ждала возвращения Франсуазы с работы. Мне ужасно нравилось наблюдать, как она собирается на вечернюю встречу с друзьями. Я восхищалась ее красотой. Когда она как-то незаметно обрела самостоятельность и уехала из дома, чтобы поселиться вместе с двоюродной сестрой, в доме образовалась пустота. Видимо, именно тогда я впервые почувствовала себя покинутой. Мне было семь лет.

Бабушка и дедушка по материнской линии жили в Бордо, на той же улице, что и мы. Дед был совладельцем семейной региональной компании, основанной в 1783 году и работавшей в металлургическом секторе. Квартира, в которой поселились мои родители, располагалась прямо над офисом.

Работая страховым инспектором, отец с понедельника по пятницу колесил по всему Юго-Западу. Видимо, поэтому он иногда упоминал о несчастных случаях или драмах, с которыми сталкивался. А может, потому что всегда передвигался на машине? Оставшись вдвоем с мамой, я дрожала при мысли о том, что отец может попасть в аварию. В течение недели во мне нарастало смутное беспокойство. Папино возвращение приносило счастье. Как только я подросла, родители начали брать меня на воскресные прогулки. Они были без ума от кино и очень рано начали показывать мне фильмы, наподобие «Бен-Гура» или «Михаила Строгова». Мне было лет восемь или девять. До сих пор помню, как на смородиновых занавесках моей детской, словно на экране, мчались колесницы римлян, скакали монголы в погоне за Строговым, а я звала маму! Эти кошмары долго преследовали меня.

Должно быть, в детстве я отличалась сверхчувствительностью: весь учебный год в третьем классе наша учительница мадемуазель Шарлотта наводила на меня ужас. Полагаю, она специально старалась выглядеть суровой, а я ужасно страдала из-за этого. По ночам видела ее во сне и каждое утро шла в школу как на каторгу. Мама предложила перевестись, но я отказалась. Мне казалось важным противостоять своей преследовательнице и одолеть ее. К июню я уже не боялась – ну, почти не боялась – мадемуазель Шарлотту, но тот год провела как в аду.

Дед заходил к нам почти каждый день по дороге в офис, пока однажды утром его не сразил инсульт. Сотрудники, не зная, как правильно поступить, перенесли его в нашу квартиру, где он и провел более полугода парализованным. Бабушка регулярно его навещала. Мама все это время заботилась о своем отце, а я чувствовала себя брошенной, абсолютно не понимая, почему дедушка не уходит вместе с бабулей. В конце концов он вернулся к себе домой и вскоре умер.

Даже оставшись одна, я не хотела покидать дом. Отказалась вступать в отряд девочек-скаутов. Мысль о том, чтобы поехать в лагерь – летом и на Пасху – и бросить маму, пугала меня. Я предпочитала проводить дни рядом с ней или уединившись в своей комнате за чтением. «Великолепная пятерка»[8] и «Путевые знаки»[9] буквально пленили меня, а став постарше, я переключилась на английские романы… Мы обожали чтение. Отец любил историческую литературу о войне, биографии политиков или личностей, которыми он восхищался: королей Франции, Черчилля, де Голля… Он регулярно читал Le Figaro и Sud-Ouest[10], разгадывал кроссворды, прежде изучив книжные подборки и решив, что купить для себя, мамы и меня. Она взахлеб читала романы и биографии, в основном женские. Семья представляла собой уютный кокон, где я могла найти все, что мне было нужно: любовь, пищу для ума, культуру. Чего ради выбираться наружу?

Разумеется, становясь старше, я менялась… в тринадцать лет я повстречала Мари-Элен. Противоположности сходятся. Она поступила в мою школу в начале года и еще ни с кем не успела познакомиться: ее семья приехала из Алжира, где у них были виноградники. Между нами сразу пробежала искра: одна шатенка – другая брюнетка, одна застенчивая – другая смелая, одна замкнутая – другая общительная, одна тихая – другая очень громкая, одна улыбчивая – другая хохотушка… Мы были созданы для того, чтобы поладить. Сейчас, пятьдесят лет спустя, она по-прежнему моя лучшая подруга, и она одна из тех, кто спас мне жизнь.